— За что эта северная надбавка? — гундосю я, спускаясь по стремянке из “Ил–18” к кромке моря Лаптевых. — За вдавливаемые вьюгой внутрь глаза, за морозы такие, что кожа на лицах как будто кирза…
Получив с очередным порывом ветра охапку снега в лицо, надолго замолкаю.
— К вашему прилету потеплело — минус 33, правда, ветер… — говорит встречающий нас командир воинской части Игорь Кудряшов. На подполковнике нет даже шарфа.
Мы же, офигевшие от мороза и нехватки кислорода, стоим на краю света, на последнем пятачке русской земли, где триста дней в году не проглядывает сквозь бурю солнце, а средняя годовая температура минус 4 градуса. Где машины на месте не стоят больше пятнадцати минут — “подмерзают мосты”. Где за кило икры просят бутылку дрянной самопальной водки. И где в арктической ледяной пустыне, на авиабазе “Тикси”, служат наши летчики, техники, связисты.
— Сумеречная зона! — говорим мы, петляя под низким серым небом среди серых приземистых полярных четырехэтажек. Только в восьми гарнизонных домах теплится жизнь. Кругом — мертвый город: черные провалы окон и дверей, ставни, висящие на одной петле, обугленные срубы. На обрушенной стене уцелел облепленный снегом транспарант: “Авиаторы! Занимайтесь физкультурой!”
Это в начале 50-х был актуален лозунг: кто владеет Арктикой, тот владеет миром.
Кратчайший путь до самого опасного нашего вероятного противника лежал через Северный полюс. Для обеспечения этой трассы была создана сеть аэродромов, одним из которых и стал суперсекретный аэродром “Тундровый”, а потом и “Тикси-бетонный”. Предполагалось, что наши самолеты с атомным оружием на борту могут совершать на аэродроме “подскока” дозаправку и лететь на выполнение боевой задачи. Все было очень и очень серьезно: арктический аэродром охранял танковый полк.
— Теперь живем, как на подводной лодке, — говорит замполит, он же военный психолог авиабазы Александр Карасев. — В гарнизоне своя котельная, хлебопекарня, столовая, крошечный детский сад, школа, в том числе и музыкальная. Жить в поселке остались только семьи военнослужащих. Это раньше в Арктику, где, считай, коммунизм был, попадали по большому блату. Местным служивым завидовали даже московские летчики. Они первые огурчики и клубнику пробовали не в Москве, а у нас в Тикси. Мы тогда регулярно принимали военные борта из Ташкента, которые попутно снабжали нас и всеми овощами, и персиками, и дынями. Мы ни в чем не знали нужды. А теперь, — вздыхает замполит, — одна тушенка, восстановленный из порошка творог да крупа.
Идем к штабу части по пешеходным дорожкам, которые в поселке проложены по теплотрассам. “Особист” авиабазы хватается за сердце, когда узнает о нашем приезде. Мы прилетели в Арктику на учения со специалистами Федерального управления авиационно–космического поиска и спасения. Самим бы нам в секретную часть, на базе которой многие годы был полигон для изучения психики и поведения военнослужащих в условиях Крайнего Севера, ясное дело, не попасть.
— Какой материал планируете собрать? — хмурит недовольно брови контрразведчик. — Все передвижения и беседы с личным составом согласовывать лично со мной!
А чего, думаем, бушует майор? Военных летчиков с Севера практически выжили. Оперативные аэродромы на островах законсервированы. Оставшаяся авиабаза “Тикси” обеспечивает безопасность полетов самолетов дальней авиации да выполняет перевозки в интересах Министерства обороны.
Крохотная гостиница “Арктика” располагается на улице Полярной. Открыв в единственном туалете кран с холодной водой, десять минут ждем, пока стечет желтая–прежелтая муть.
— Мы прокипятим и пьем! — говорит командированный майор. — Питьевую воду гарнизон черпает из Нееловского залива. Раньше его каждую весну прочищали водолазы. Были специальные фильтры. Теперь все пущено на самотек.
В таверне “71 градус северной широты” волнистый линолеум и занесенные снегом окна. В меню — плов из оленины, строганина из муксуна, омуль–“пятиминутка”. Доморощенное кафе является и столовой, и баром, и своеобразным клубом, куда скоротать длинные полярные вечера собираются и летчики, и метеорологи, и местные охотники.
— В авиагородке Тикси–3 в отличие от основного поселка Тикси еще жить можно! — говорит забредший к друзьям на огонек геолог Тимур. — Здесь аэродром дальней авиации, куда садятся стратегические бомбардировщики “Ту-95” с авиабазы на Дальнем Востоке, здесь проходят полярные трассы — самолеты по кратчайшему пути летают из Сеула в Канаду и Штаты. А в городке работы совсем нет — народ спивается.
— Как мир — так сукины дети, как война — так братушки! — стучит по столу кулаком майор Палыч. После бутылки “Спирта питьевого” глаза горят на его красном лице, как лампы в старом приемнике. — Кто сейчас “по северам” летает?
— Расформирована авиабаза на мысе Шмидта, нет авиакомендатуры на острове Среднем, — тихо говорит друг майора, представившийся просто Серегой. — Упразднена вся оперативная группа в Арктике, которая отвечала за военное прикрытие огромнейшего района — от Северного полюса до самой Чукотки, — затягивается наш собеседник сигаретой. — Это притом что Америка развернула на Аляске сразу две новые военные базы.
— Техника должна быть исправна, а запчастей х..! — подсаживается к нам “технарь”, работающий “на бетоне”. У прапорщика Олега поперек носа и через скулу тянется рубец — кто–то хорошо приложил его в драке.
— Сейчас “кремлевских клопов” будет вспоминать, — говорит Тимур, расставляя шахматные фигуры.
Тяжело ухает в предбаннике дверь. С клубами морозного воздуха с армейским карабином СКС дулом вниз в кафе вкатывается старик-эвенк. Ступая кривыми ногами в унтах, он предлагает купить нам за бесценок роскошную лисью шапку. Захмелев от ста граммов северного “согревающего напитка” — “шила” — спирта с перцем, он тихо говорит:
— Вы видели, как по тундре идет тысячное оленье стадо, а по нему бьют с вертолетов автоматами? — из рюкзака со смерзшейся сабзой он достает кисет. Раскуривая трубку, продолжает: — А здесь, как нигде, надо быть человеком. Здесь закон — это тундра. Подлец, он свое рано или поздно получит. Прилетит пуля, а откуда и чья она — никто и не узнает.
Повариха Тамара с широкой зубастой улыбкой, присев на табурет, обитый шкурой полярного волка, рассказывает нам о зимовщиках, у которых в домах вместо кошек живут горностаи! Кладовок полярники не запирают, зверьки, когда им надо, приходят и берут что захотят. Но зато ни одной мыши в избах нет.
— А бивни мамонта найти сложно? — интересуемся мы, вспоминая, что на гербе авиабазы красуется это давно вымершее животное.
— Летом приезжайте — Лена течет, смывает берега и обнажает могильники мамонтов. Бивни хороших денег стоят, а отправляют их порой “копатели” в Европу в… гробах. У нас ведь частенько старожилы, уезжая “на материк”, забирают с собой и своих покойников. В Арктике, в ледяных песках, что в хрустальных гробах, умершие сохраняются вечно.
Полярное солнце, садясь за горизонт, расплывается огромным огненным шаром. И все присутствующие наперебой начинают говорить о том времени, когда можно будет вырваться из ледового плена “на землю”.
Из авиагородка мчимся на “уазике” в поселок Тикси по самой северной автотрассе на континенте. Спереди, сзади, сбоку — лед, лед и лед до самого горизонта. Скорость — запредельная.
— Гаишников в вечной мерзлоте нема! — кричит, крутя баранку одной рукой, водитель Гриша, прозванный за сходство с Чубайсом Ржавым. При въезде на двухсотметровой сопке железными бочками выставлено: “70 лет Октября”. На облупленной стене магазина пришпилены кривые буквы: “Советы — органы подлинного народовластия”.
Помня, что для нашего обывателя всегда важным критерием был не валовой национальный продукт, а цена колбасы, рассматриваем ценники. Кубик белого хлеба — 19 рублей, йогурт — 16, яблоки, напоминающие печеную картошку, — 90, вареная колбаса — 290 руб.
— Мороженое из шампанского никогда не пробовали? — спрашивает, пряча улыбку в кулак, замполит Карасев. Пенный напиток, разлитый по пластиковым стаканчикам, на морозе начинает на глазах густеть и превращается в лед. Грызя кубики необычного мороженого, мы катим дальше по изумрудному льду моря Лаптевых. Проезжая мимо порта, замечаем вросший во льды американский линкор, который стоит здесь еще со времен войны. А кругом — настоящее кладбище кораблей.
— Во времена Союза Тиксинский морской порт за навигацию перерабатывал до миллиона тонн грузов, — говорит Александр Карасев. — А теперь максимум 32 тысячи тонн.
Останавливая машину на продуваемом всеми ветрами большаке, нам предлагают простоять на морозе 30 секунд… Через двадцать, когда заиндевевшие шубы звенят, как колокола, мы заскакиваем обратно.
— Механики меняют двигатель на “Ан–12” при 47 градусах мороза, — говорит возглавляющий инженерно–авиационную службу подполковник Сергей Анопченко.
Вглядываясь в обледеневший горизонт, мы не можем понять, почему эта хмарь, ветер и мороз как магнитом притягивают на Крайний Север всякого рода путешественников–авантюристов. Осенью пограничники отловили в Тикси англичанина, раскатывающего по поселку на мотоцикле. Каким образом он добрался до Арктики от белорусской границы, не имея ни одной визы — ни российской, ни специальной тиксинской, — навсегда останется тайной. Недавно спасатели с авиабазы снимали с треснувшего льда французского писателя Жиля Элькема, год назад выуживали экипаж и пассажиров затертого во льдах судна ПТС–82.
На летчиков и вертолетчиков здесь все буквально молятся. И, слава богу, что при отсутствии запчастей, достаточного количества топлива стараниями военных машины еще поднимаются в воздух.
— Ну и счастливые вы, Москва! — кричит, выпихивая нас, сонных, за дверь, администратор, она же горничная Людмила. — На неделю прилететь в Арктику — и увидеть “дракона”!
Вывалившись в клубах теплого воздуха на мороз, мы видим… цветущее небо. Как в детском калейдоскопе — небесная многоголовая змея, переливаясь из розовой в изумрудную, потанцевав над нами, превращается в ало–жемчужную извивающуюся спираль.
Когда мы хватаемся за фотоаппарат и видеокамеру, Люда с улыбкой замечает:
— Старайся, Москва! Заснять северное сияние мало кому удается. Показывая нам компас, на котором стрелка вращается как сумасшедшая, она объясняет: — Эвенки считают, что на северное сияние смотреть вообще нельзя — будет болеть голова, повысится давление.
Мы узнаем, что северное сияние предвещает пургу. Чем больше на небе красных бликов — тем мести будет сильнее. Удивительно, но пурга длится 3, 6, 9, 12… дней — число дней, кратное трем. Когда через пару дней завьюжило-замело, из двух отстоящих друг от друга на десять метров домов мы не увидели в окнах света.
Когда брели, согнувшись в три погибели, в гости к Саше и Але Поливановым, обратили внимание, что их дом на сваях, как и все строения в поселке, обращен на запад — откуда дует студеный ветер. Дверь в подъезде открывается вовнутрь: за ночь пурга может запросто занести снегом весь первый этаж. Шагаем за порог квартиры — и попадаем в… оранжерею. С потолка, стен и пола тянутся, вьются, топорщатся зеленые ростки.
— В Тикси пейзаж — как на Луне, — показывает на ледяную пустыню за окном хозяйка. — Первые деревья можно встретить только через 100 км к югу. Вот каждый и старается превратить свою квартиру в сад-огород. Не поверите, на распустившийся цветок у нас приходит любоваться весь поселок.
Алевтина преподает в школе математику. О зарплате говорит: “Семь тысяч”. У мужа–вертолетчика год службы идет за два, со всеми надбавками он получает 22 тысячи. У Поливановых двое детей — на фруктах–овощах они не экономят. Коротким летом запасают грибы и ягоды, покупают у рыбаков муксуна и омуля. Хранятся припасы в вырытом в земле рядом с домом погребе–летнике. За короткое лето земля оттаивает лишь на 30 сантиметров.
— Как жить в краю, где нехватка кислорода составляет 30% и триста дней в году не проглядывает сквозь бурю солнце? — спрашиваем мы у хозяйки.
— У нас в доме два солнышка, — показывает Алевтина на двух мальчишек, строящих на полу из струганых дощечек замок.
— А как же это… — показываем мы на мертвый город за окном.
— Дом можно купить, а счастье — нет, — одергивает Алевтина полинявшую китайскую кофточку. И, закрутив щелчком подвешенного к люстре на бечевке бумажного голубя, она почти кричит: — Все просто, девчонки, я мужа люблю! — и начинает заливисто смеяться. И смех ее расходится кругами, шире, шире, по всему дому, плещет в заиндевевшее окно…
Вместе с нами хозяйка выскакивает на улицу в снежную круговерть. И, крикнув нам на прощание: “Душа–то не вымерзает!” — она мчится встречать с дежурства мужа–вертолетчика.
К грузовому “Ил–76” мы не идем, а буквально летим в снежном вихре. Домой, в Москву, где дождь смыл последний снег, где проклевываются первые крохотные цветы мать-и-мачехи.
— Это вы на Большой земле ждете прилета ласточек, мы в Тикси радуемся бакланам, — говорят провожающие нас летчики. — Птицы появляются в поселке вместе с первыми проталинами, потом все лето кормятся у нас на помойках.
Весна в Арктике — что у нас самая лютая зима, в прошлом году, например, 9 мая было 37 градусов мороза. Нас наперебой приглашают приехать во время цветения тундры, в… конце июля, когда освобождается ото льда море Лаптевых, чтобы через два месяца снова покрыться ледовым панцирем.
Самолет забит рыбой, экипаж предупреждает нас: “Температура в салоне будет не больше трех градусов тепла”.
— Dreck! Проклятый холод! — шипит наш попутчик, немец Хайко Шаффер, приехавший в Арктику за острыми ощущениями. Три дня назад спасатели вытащили его и оставшихся в живых ездовых собак с побережья Ледовитого океана. Хватанув из фляжки шнапса, он лезет за меховым спальным мешком.
Даже в воздухе мы продолжаем вытряхивать из карманов снежный “песок”. Ветер в Арктике такой, что разбивает снег в пыль, и она, как песок в пустыне, забивает вся и все вокруг. Даже технику перед запуском приходится обрабатывать сжатым воздухом.
Облака в иллюминаторе нам кажутся снежной степью. На полпути к дому мы вспоминаем, как сквозь вьюгу кричали друг другу: “Чтобы понять, как хорошо мы живем, нужно побывать в Тикси”. Из окна четырехэтажки тонкий детский голос выводил сквозь снежный заряд:
— Как прекрасен этот мир, посмотри!
