К утечке умов мы привыкли. А вот чтобы в Россию вернулся ученый, преуспевший на Западе... Это похоже на сказку.
Уже второй год в стране действует программа по “возвращению мозгов”. Увы, программа не государственная. Молодым специалистам назначают гранты. Взамен требуют оставить насиженное место за бугром и начать развивать отечественную науку. С одним из “возвращенцев” мы встретились в его новой московской лаборатории.
Евгений Нудлер — самый молодой профессор Нью-Йоркского университета. Приехал в Москву изучать процессы старения.
Потолок в подтеках. Стены выложены зеленоватой плиткой. Плакат-ветеран “Товарищи, экономьте электроэнергию!”. Кругом баночки из-под майонеза, старенькие агрегаты, накрытые пленкой от пыли. А я-то ждала увидеть почти космический корабль! И как только сюда заманили из стерильных кабинетов Америки?
Наконец подходим к вполне презентабельным “машинериям”: светлые, с мигающими огоньками. Оказывается, их подарили. “Это основные приборы: микроскоп, фотографирующий клетки и ДНК, прибор для определения состава гена. Без них современному ученому-биологу не обойтись, — говорит Нудлер. — Такие аппараты стоят 15—20 тысяч долларов каждый. Чтобы лаборатория функционировала на должном уровне, нужно порядка 200 тысяч долларов”.
Цены не из российской действительности. А ведь всего один олигарх, который пожелает не стареть, смог бы запросто финансировать работу подобной лаборатории.
* * *
Женя закончил биофак. Занимался исследованиями в Институте молекулярной генетики. Аспиранту Нудлеру удалось опубликовать статью в престижном американском журнале. Из разряда тех, чьи авторы становятся со временем нобелевскими лауреатами. Молодой талант заметили за океаном и пригласили поработать в Колумбийский университет. Через три с половиной года Евгений занял должность заведующего лабораторией Нью-Йоркского университета. Он не только выдержал конкурс 200 человек на место, но стал в 26 лет самым молодым местным профессором. Сегодня бюджет американской лаборатории Нудлера — более миллиона долларов в год. В подчинении у русского шефа 13 сотрудников: из Европы, Южной Америки, США, России.
— Когда ты уезжал из страны, кто-то из преподавателей, коллег пытался удержать здесь? Государство тратит колоссальные деньги на воспитание специалистов.
— Гособразование у нас действительно на высоте. Моя подготовка была ничуть не хуже, чем у аспирантов Нью-Йоркского университета. Проблема в том, что в России, получив отличное образование, люди остаются не у дел. Не могут реализовать свои возможности из-за скудных условий труда. То, что вы видите вокруг, — образцово-показательная лаборатория по местным меркам. Здесь есть аппаратура!
Я видел, как за три года Институт молекулярной генетики покинули около 80% самых продуктивных исследователей. Стоял выбор — либо работать за границей, либо не работать здесь. Уйти в коммерцию. Один однокурсник стал владельцем завода по производству крышек. Кто-то занялся рекламой, журналистикой... Те, кто уехал, в основном сохранили верность науке. И когда меня позвали, я недолго сопротивлялся. И вряд ли бы вернулся обратно, если б не встретил здесь поддержку.
— Ты хоть язык знал, отправляясь в США?
— Я читал иностранные научные статьи, книжки. Был неплохой словарный запас. Но когда услышал американскую речь первый раз, ни черта не мог понять. Вообще было довольно шокирующее погружение в западную действительность. Я — один. В кармане — пусто. Выдали кое-что на мелкие расходы. Так я эти деньги растянул на два месяца, до первой зарплаты. Делил двухкомнатную квартиру с американцем. Забавный товарищ, алкоголик, заставлял меня по утрам выпивать с ним по рюмке водки. Но сегодня я живу в самом дорогом месте Нью-Йорка, на Манхэттене (квартира субсидирована на 50% университетом).
— Чем стала заниматься твоя лаборатория в Америке?
— Первая тема — транскрипция. Это одно из ключевых понятий генетики. Изучение транскрипции позволяет управлять генами, глубже понять многие заболевания. Вторая тема — тепловой шок как защитная система организма. Есть практические разработки. Например, для лечения сердечно-сосудистых заболеваний.
Вообще в Америке не принято, чтобы ученый вел несколько тем.
— Что нового надеешься сказать о старении? Кажется, уже и ген старения открыли, и эликсирами молодости салоны красоты забиты...
— Никакого гена старения не нашли. А рекламируемые лекарства — полная фантазия. Популярное здесь использование стволовых клеток меня шокирует. На Западе никто даже не говорит о том, чтобы применять их сейчас на людях. Должно пройти минимум 10—15 лет лабораторных испытаний.
Старение — чуть ли не единственная глобальная тема современной биологии, где даже на основные вопросы нет ответа. До сих пор не понятно: почему клетка стареет?
Есть шанс сделать что-то фундаментальное. Каждый день у меня начинается с просмотра научных журналов. Только так можно быть в курсе того, что происходит в других лабораториях мира, взглянуть на дело с разных точек зрения.
Сейчас мы изучаем работу защитных систем отдельной клетки и как эти системы можно активировать. Пока работаем на бактериях и дрожжах. А лет через пятнадцать, теоретически, с помощью особых таблеток можно будет повышать общую защиту многоклеточного организма и таким образом продлевать срок, отведенный человеку.
— В Библии говорится, что патриархи жили сотни лет. Ты как-то оцениваешь эту информацию с научной точки зрения?
— К сожалению, для решения научной проблемы мало что, кроме научной литературы, может помочь. Разве что вещества для продления жизни назовем именами патриархов: Исаакий, Авраамий...
— Скажи, ты окончательно вернулся в Россию?
— Сейчас я делю свое время между нью-йоркской и российской лабораториями. Пока речь о полном возвращении не идет. Многое зависит от того, как будет развиваться проект. В Америке мое финансирование более-менее гарантировано. Там лабораторию спонсирует масса разных организаций. В том числе государственный Институт общественного здоровья. Причем американцы значительные деньги вкладывают в чистую науку, где немедленной отдачи ожидать невозможно. Но только так можно создать первую в мире атомную бомбу, лучшую в мире медицину.
— Не возникнет ли конфликт интересов между американской и российской лабораториями в случае успеха исследований по старению? В США смогут заплатить гораздо больше.
— Я стараюсь разделить работу в Нью-Йорке и в Москве. Что-то коммерчески привлекательное, сделанное здесь, безусловно останется в России.
— Есть разница в том, как относятся к работе американские сотрудники и российские?
— С одной стороны, люди, которые здесь работают, для меня — герои. За нищенскую зарплату занимаются наукой. В Америке оклад научного сотрудника — от 2,3 до 6 тысяч долларов в месяц. В институте в Москве завлабораторией получает 3000 рублей в месяц. С другой стороны, мне кажется, в России стали более расслабленно относиться к работе. Американцы ответственнее: хочешь сохранить грант — работай, иначе лабораторию распустят. Там лаборатория — это как небольшая компания. Я в Нью-Йорке практически финансовый директор: надо писать статьи, общаться с инвесторами. В науке такая же жесткая конкуренция, как в любом другом бизнесе.
Да, наука давно стала бизнесом. При умелом подходе — очень прибыльным. Но, к сожалению, на аукционе “умных мозгов” наше государство буквально даром отдает лоты конкурентам.
