“Смута увеличивалась не по дням, а по часам, революция все грознее и грознее выскакивала на улицу, она завлекала все классы населения... Все объединились в ненависти к существующему режиму”. Так оценил обстановку в России осенью 1905 года будущий глава правительства Витте. Сто лет назад на улицах Москвы разбушевалась настоящая война, которая стала самым ярким и трагическим эпизодом первой русской революции.
Вместо бани — на баррикады
Сколь ни громко звучит ленинская фраза про декабрь 1905-го, ставший якобы “генеральной репетицией” Великого октября, документальные факты показывают иное. Декабрьское “возмущение” было порождено в первую очередь экономическими претензиями людей. Причем людей из самых разных сословий.
Извозчики были до предела обозлены действиями городовых, без зазрения совести “вытягивающих” у них пятаки за каждое пустяковое нарушение. (Результат — вереницы наемных экипажей перегородили московские улицы в нескольких местах.) Работников коммерческих структур довели до ручки их хозяева, которые совсем совесть потеряли: заставляли работать на Пасху и в другие праздничные дни, а полагающиеся за это отгулы заматывали! У буржуазии — свои обиды. Уж больно высок процент за взятые кредиты. И власть никаких мер не принимает, чтобы его снизить!..
2 декабря предприняли “акцию неповиновения” солдаты Ростовского полка, расквартированного в Первопрестольной. Солдаты предъявили более 30 требований, среди которых: вежливое обращение командиров, улучшение питания, сокращение продолжительности учебных занятий, отмена перлюстрации писем, предоставление права самим выбирать взводных командиров...
Некоторых простых работяг вывела на митинги, а потом и на баррикады... любовь к чистоте. И так в банях городских дерут за помывку втридорога, а тут и вовсе большинство из них позакрывалось! (Банщики тоже, оказывается, в те дни забастовали, требуя повышения зарплаты.)
Квалифицированные мастеровые “в дело” вступили позднее — когда уже закрутило-понесло по Москве разгул восстания и сгинули окончательно все привычные блага цивилизации: хлеба нет (булочники митингуют), воды нет (у водопроводчиков — стачка), трамваи не ходят, даже ассенизаторы и рабочие станций аэрации забастовку затеяли, выбивая прибавку к зарплате! В таких условиях самый благонамеренный горожанин готов бучу поднять.
Подлил масла в огонь “золотой вопрос”. На исходе смутной осени 1905 года многие рабочие и представители среднего класса кинулись забирать свои денежные вклады из сберегательных касс и обменивать бумажные “кредитки” на благородный металл. У заветных окошечек возникло настоящее столпотворение, а Госбанк вынужден был признать, что в условиях такого ажиотажа он “не сможет удовлетворить полностью требования на золото”.
Долгие годы замалчивалось активное участие в декабрьских событиях городской Думы. А все дело в том, что она фактически поддержала начинавшееся восстание. По решению гласных Управа даже подыскала несколько помещений, специально предназначенных для организации митингов и собраний; приняли решение выделить 3 тысячи рублей в помощь семьям забастовщиков...
На поживу в разгулявшуюся Москву слетелось немало уголовников, которые, пользуясь удобной ситуацией, под шумок грабили прохожих, залезали в квартиры, “чистили” витрины магазинов... Впрочем, тем из них, кого ловили на месте преступления, безвластие, воцарившееся в городе, выходило боком: толпы обывателей устраивали самосуд над воришками, забивая их до смерти, а за мародерство расстреливали патрули народной милиции.
Не остались в стороне от московских событий политики. Представители партий пытались “оседлать” разгорающийся народный бунт, стать во главе его. Больше других проявили активность эсеры, социал-демократы тоже усердствовали. (Хотя Ленин и писал в те дни: эх, рановато в Москве началось, дождаться бы, когда прибудут в город эшелоны с “распропагандированными” солдатами из Маньчжурии, возвращающимися с русско-японской войны!)
Житель подмосковной Малаховки, которому довелось в беспокойные дни начала зимы 1905 года присутствовать при очередном “акте экспроприации”, проведенном одним из боевых эсеровских отрядов, потом вспоминал:
— Стояли мы с родителями моими на платформе. Вдруг подкатывает необычный поезд: на трубе паровоза — красный флаг, на тендере мелом лозунг написан: “Воля или смерть!”. Высыпали на перрон с десяток людей в котелках, как у Чарли Чаплина, и в длиннополых пальто. У одного в руке саквояж, у других — охотничьи ружья. Все они быстро зашагали на соседний со станцией рынок, но вскоре вернулись ни с чем: видно, день был не торговый. Тогда окружили будку железнодорожного кассира, сунули ему в окошечко дуло ружья и выгребли всю выручку. Потом вскочили обратно в вагон и помчались дальше, в сторону Москвы. Народ, помню, говорил между собой, что это “шалят” боевики отряда Ухтомского — одного из самых известных героев восстания, — работавшего машинистом паровоза на Казанской дороге.
“Убивайте при всяком удобном случае!”
“Если вы и дадите приказ воздержаться от вооруженного выступления, мы все равно выйдем; рабочий класс готов биться...” — так заявил партийцам на митинге один из пролетариев. К 8 декабря в городе бастовало 150 тысяч человек, а вечером случилось первое вооруженное столкновение: отряд эсеров совершил налет на помещение московской охранки, от бомб погибли 3 человека.
Трагическое событие произошло на Страстной площади днем 9-го числа. Вот рассказ очевидца: “Здесь собралась толпа. В центре стояла шеренга солдат при двух орудиях... Вдруг примчались две пожарные линейки, на них были видны красные флажки. Все восторженно бросились к огнеборцам, приветствуя их переход на сторону восстания, но пожарные вдруг хлестанули по людям водой из брандспойтов. (Оказалось, люди спутали красный флажок Тверской пожарной части с символом революции.) Народ отхлынул в панике назад — прямо к пушкам, к солдатскому строю. И молоденький офицер, вообразив, что сейчас их опрокинут, дал команду: “Огонь!”...” “Вся площадь залита кровью, пожарные смывают ее”, — писал Горький, бывший в то время в городе.
На следующий день в Москве началось строительство баррикад. Всего их было построено более двухсот. Эти “фортификации” специально обкладывали кусками снега, поливали водой, чтобы штурмующие скользили по образовавшемуся ледяному насту.
Единственная газета, выходившая в те дни в Москве, — “Известия Московского совета”, опубликовала “Советы восставшим рабочим”. Пункт первый гласил: “Действуйте небольшими отрядами человека по 3—4, не больше...” Другая рекомендация: нападать возле проходных дворов и тех мест, откуда легко стрелять и легко уйти. “Дворникам запрещайте запирать ворота... Если не послушают, то первый раз побейте, а во второй — убейте”. “Всех высших чинов полиции при всяком удобном случае убивайте... У городовых только отнимайте оружие и заставляйте служить не полиции, а нам”.
По мнению некоторых историков, в Москве насчитывалось в дни восстания около 8000 вооруженных повстанцев. Им противостояли около 15000 солдат и казаков и более 2000 полицейских. Однако большая часть войск была ненадежна. Боевые действия в городе носили совершенно хаотический характер. Лучше всего подтверждают это некоторые сохранившиеся воспоминания очевидцев.
Еще осенью группа приезжих студентов из Баку решила закопать захваченные с собой с Кавказа револьверы во дворе Лазаревского института. Им помогали местные ребята. Один из них писал потом:
“...Говорили, что на Пресне идет настоящий бой... Мы с бакинцами решили, что настала пора действовать. Добыв из ямы во дворе института револьверы, мы растерянно смотрели друг на друга, не зная, что же делать дальше. Помог случай в лице взрослого студента-кавказца, обещавшего свести нас туда, где мы сможем “пострелять”.
Безумные мальчики, почти дети, не вдохновляемые какими-то убеждениями, не понимающие даже смутно всего происходящего, а только движимые романтикой слова “революция”, мы прошли к оркестровой раковине Тверского бульвара. Прямо против нее стоял дом градоначальника... Вдруг ворота раскрылись, и оттуда медленно выехал взвод драгун... Студент серьезно взглянул на нас: “Мальчики! Понимаешь, если мы не убьем, нас сейчас убьют... Стреляй хорошо”. ...Мы вырвались из-за дощатого укрытия и беспорядочно дали несколько выстрелов. Одна лошадь драгуна понесла к площади. Другая дыбилась впереди без седока, драгун лежал на снежном тротуаре... Студент крикнул: “Мальчики, бегите!” — и выстрелил...”
С оружием у восставших дела обстояли плохо. Еще осенью в самых людных местах города распространялись листовки с воззванием “Жертвуйте на оружие!” и проводился сбор денег по подписным листам на пополнение “народного арсенала” (одновременно участились случаи нападения на полицейские патрули, на оружейные склады). Однако наганы и охотничьи ружья годились лишь для ближнего боя, столь популярные у эсеров бомбы-“македонки” (чугунные шары, набитые взрывчаткой) обладали малой поражающей силой. Кроме того, некоторые заранее запаслись в магазинах дамскими пистолетиками и револьверами “Велодог” (эти предназначены для велосипедистов: чтобы отпугивать собак); рабочие-металлисты изготовили пики, заточки... Чего-то более серьезного в арсенале бунтующих практически не было. Но вот факт, о котором не упоминалось в советской литературе: возле Ваганьковского кладбища одной из боевых дружин удалось отбить у солдат-семеновцев два орудия. Повстанцы развернули их против правительственных войск, но ни единого выстрела сделать так и не удалось: “штатская” публика не имела даже элементарных навыков обращения с трехдюймовками. Ограничились тем, что поуродовали как могли пушки и бросили их.
По приказу генерал-губернатора в Москве было объявлено “положение чрезвычайной охраны”: узаконены обыски после 6 часов вечера всех прохожих, отдан приказ войскам стрелять по группам более трех человек... Отключили все частные телефоны, иначе повстанцы могли предупреждать друг друга о передвижениях войск.
Умирающих дружинников пристреливали
Восстание в Москве удалось окончательно подавить благодаря лейб-гвардии Семеновскому полку, присланному из столицы. Много лет спустя нескольких бывших офицеров-семеновцев арестовало ГПУ, обвинив в контрреволюционном заговоре. Подозрения не подтвердились, но не отпускать же “офицерскую сволочь”! И тогда экс-гвардейцев стали колоть по событиям первой революции.
В итоге 11 “золотопогонников” приговорили за 1905 год к смерти. Сохранились протоколы допросов этих людей, из которых можно почерпнуть некоторые подробности тех декабрьских событий:
“...14 декабря, когда была уже окончательно решена посылка одного полка в Москву для подкрепления Московского гарнизона... полковник Мин (командир семеновцев. — Авт.) добился аудиенции у царя, лично просил, чтобы назначили его и его полк, которому царь может вполне доверять...”
“...Тимрот (командир роты. — Авт.) поставил цепь солдат поперек улицы... Все подходившие должны были идти, держа руки вверх, и их тщательно осматривали... У одной курсистки нашли револьвер в промежности, причем случайно обнаружили это по торчавшей рукоятке. Солдаты 3-й роты до того озверели, что, когда один студент не сразу поднял руки после окрика, унтер-офицер приложился, и Тимрот успел только поднять дуло его ружья, почему выстрел был сделан вверх. Особенно, по словам очевидцев, зверски действовали городовые, отчасти пожарные, которые как бы мстили за то, что раньше на них нападали и их обстреливали...”
“...Я принимал участие, как и остальные офицеры, в обысках и расстрелах по приказанию полковника Римана (командира батальона. — Авт.), который приказал офицерам при обнаружении оружия пристреливать рабочих на месте...”
“...На станции Голутвино нами было расстреляно около 30 человек, из коих один арестованный с оружием рабочий-железнодорожник был мною пристрелен лично...”
“...Задачи 1-го и 2-го батальонов сводились к тому, чтобы очистить весь район Пресни от восставших... К пунктам, откуда производилась наиболее сильная стрельба в районе 1-го батальона, полковник Мин, находившийся при батальоне, применил еще меру, приказав поджигать эти дома, почему несколько домов было сожжено вызванными пожарными командами... Арестованные после допроса... разделялись, часть передавалась полиции, остальные по распоряжению командира батальона расстреливались...”
“...Солдаты отряда Римана были якобы зверски настроены, и их нужно было даже сдерживать, потому что увидели где-то на путях в вагонах убитых зверски городовых, а одного даже распятого на вагоне. Еще слышал я, будто на одной станции ночью нашли несколько товарных вагонов, наполненных не то трупами, не то полузамерзшими, умирающими дружинниками или революционерами. Риман и Зыков ночью вдвоем открывали вагоны и, если видели признаки жизни, пристреливали, чтобы не мучились...”
“...За подавление революции все офицеры получили награды... По возвращении полка в Петербург, позже, на специально устроенный праздник в знак высочайшей милости, к нам приезжал Николай II...”
* * *
Судя по отчетам московских больниц, за дни Декабрьского восстания погибло 1059 человек, в числе которых 137 женщин и 86 детей. Потери защитников власти составили 78 убитых, среди них 36 полицейских и 14 “внештатных сотрудников” — дворников.
Кровавая заваруха принесла москвичам немало других потерь. В специально организованную комиссию горожане подали прошения о возмещении материального ущерба на общую сумму свыше 3 миллионов рублей. Но никаких компенсаций так и не выплатили. Дубасов лишь распорядился выделить 100000 на оказание помощи семьям солдат и полицейских, погибших при подавлении восстания. Зато городская Дума выдала зарплату за дни забастовки всем труженикам муниципального хозяйства!
Конечно же, повстанцы хотели как лучше. А получилось громко, жестоко и бессмысленно. Тем не менее декабрьская революция стала одним из культовых событий в истории, написанной большевиками.
Сейчас события 1905-го воспринимаются совсем по-иному. В них явственно проглядывают реальные картины сегодняшних дней. “Зачистки” войсками жилых кварталов, “партизанские” налеты маленьких вооруженных групп на армейские патрули и колонны, расстрелы, пожары жилых зданий, многочисленные случайные жертвы среди мирного населения — вам это ничего не напоминает?
О загадках декабрьской революции читайте в следующих номерах “МК”.
