Пять лет назад документалисты всея Руси объединились и создали премию “Лавр”. Цель — показать миру, что они еще существуют. Тогда на конкурс поступило около 70 картин. В этот вторник прошла уже шестая церемония “Лавра”. Теперь “документалки” производится аж тысяча в год, и она пользуется все большим успехом. О проблемах самого настоящего из телевизионных жанров рассказывает самый настоящий и один из лучших документалистов РФ Виталий Манский.
ИЗ ДОСЬЕ МК:
Виталий Манский родился 2 декабря 1963 года во Львове. Окончил операторский факультет ВГИКа. Призер многочисленных международных и отечественных фестивалей. Известный телепродюсер. Как режиссер дебютировал в 1991 году фильмом “Еврейское счастье”. Самые известные ленты: “Частные хроники. Монолог”, “Ельцин. Другая жизнь”, “Горбачев после империи”, “Путин. Високосный год”, “А.Н.А.Т.О.М.И.Я.Т.А.Т.U”. Последняя картина — “Наша Родина” — 33 истории одноклассников Манского, которых он разыскал по всему белому свету...
— Из этой тысячи сколько халтуры?
— Как везде, 90%.
— Тогда перейдем к вам, Виталий. А сколько процентов халтуры у вас?
— У меня как у продюсера, я думаю, процент халтуры меньше. Я стараюсь, чтобы ее не было вообще. Но все равно получается, что половина продукции меня категорически не устраивает. Это я говорю впервые. Зато заказчику, как правило, все нравится.
— А тогда сколько отходов у режиссера Манского?
— Очень сложный вопрос. У режиссера, который делает авторское кино, по определению не может быть халтуры.
— Что такое халтура в документалистике?
— Это конвейер. Продукт, сделанный по условиям закономерностей, принятых на сегодняшний момент на ТВ.
— На телевидении документальное кино сейчас сплошь на конвейере.
— На мой взгляд, главная проблема телевизионного документального кино заложена в его финансировании. Не может быть даже поточный фильм сделан за те деньги, которые сегодня выделяются. Это по определению выйдет халтурно. Вот недавно показывали фильмы о Никулине, Вицине и Моргунове. Если режиссер и имел какое-то личное отношение к этим людям, которые являются абсолютными мифологемами каждого советского человека, то это было искусно спрятано. К примеру, фильм о Никулине превратился в абсолютный шаблон, в котором замешаны вроде бы все ингредиенты: вот вам вдова, вот фронтовой товарищ, вот друг семьи. Все есть. Кроме чувства, отношения и Никулина. Я не помню, кто там авторы, может, замечательные люди. Но чувства нельзя штамповать, они не поточны. А в эти же дни была картина о другом актере, Георгии Жженове. Вот там абсолютно ощущаешь и авторскую позицию, и авторское начало, и авторскую дискуссию с героем. Ты понимаешь, что тебе предъявляют не просто портрет актера, но портрет эпохи. Но для этого не должно быть суеты, которая есть в 90% телевизионных фильмов.
— Когда вы подбираетесь к своему герою и знаете, что будете его снимать, что дает вам первоначальный заряд: ваш повышенный интерес к персонажу, любовь к нему, а может быть, чувство ненависти?
— По-разному. Вот сейчас во мне набухает документальная картина. Я уже ездил в Вологодскую область, в деревню, искал героя. Я понимаю, о чем будет фильм. Но это же не игровое кино, и поэтому нужно найти реальных персонажей. Я как-то обхаживаю эту тему, начинаю что-то читать, смотреть, думать. Но если, несмотря на то, что я уже потратил деньги, время, настроился, произойдет несовпадение того, что я представляю, с реальной фактурой, я повернусь на 180 градусов и пойду в совершенно иные сферы. Я не могу в контексте своей авторской работы воспринимать никакого давления, воздействия и каких-либо обязательств.
— Режиссеры-халтурщики, наверное, все это тоже понимают. Может, они вынуждены быть поденщиками, потому что у них нет имени, как у вас, и они не в силах сопротивляться диктату телепродюсеров?
— Неправда. Сейчас благодаря технологической революции из обихода исчезла фраза “мне не дают снимать кино”. Больше этого не имеет права произнести никто. Настоящее кино и его производство уже не стоит ничего. Вот Павел Костомаров взял маленькую любительскую камеру и снял “Мирная жизнь” — про то, как двое чеченцев, отец и сын, живут в российской глубинке, которая не только получила массу призов, но еще стала гражданским поступком и поступком художника. Она была сделана, считайте, без бюджета.
— Вы помните все свои компромиссы? А за какие-то из них вам даже стыдно?
— Как только я вступаю в зону телевидения, я тут же прихожу в зону компромиссов. Когда некоторые читают титры моих фильмов и видят большое количество западных телевизионных компаний, то говорят: “Вот счастливый, там-то, в своих Парижах и Берлинах, они все понимают, они такие продвинутые”. Но там те же компромиссы. У меня есть картина “Благодать” о жизни двух сестер в русской деревне. Мне звонят с самого продвинутого в мире французского телеканала ARTE и говорят: “Мы настаиваем, чтобы ты изъял эпизод, где старухи в чистый четверг закалывают свинью, потому что у нас много зеленых”. Но я им сказал: “Нет, господа, либо вы показываете картину так, как есть, либо не показываете вообще”. Мне их удалось убедить.
— О ваших победах я понял. Расскажите лучше о поражениях.
— Мое глобальное поражение заключается в том, что я не могу убедить телевизионных чиновников оторваться от истории и погрузиться в нашу действительность.
— “Тату” вы снимали потому, что они тоже — герои нашего времени: как Горбачев, Ельцин и Путин?
— Абсолютно так. Мне, как документалисту, не обязательно нужен положительный герой. “Тату” для меня — образ. А еще — это наш шоу-бизнес, который мне был тоже интересен.
— Ну и что вы поняли про этих девочек и про шоу-бизнес вообще?
— Про девочек я понял, что они дети. А еще, что любого человека можно превратить в поп-идола. Для того чтобы достичь высот, нужно вступать в сговор с моралью, этикой, нравственностью… А девочек мне не жалко. Они к своим 20 годам увидели и узнали столько всего, что иному на жизнь не достанется. Им бы сейчас остатками этого с умом распорядиться.
— А почему вы смотрите на “Тату” свысока? Чем вы-то их лучше?
— Я очень счастлив, что моя творческая жизнь началась в годы перестройки, когда цену за право снимать нужно было платить минимальную. А сейчас у меня уже есть авторитет, мудрость, имя, что мне позволяет быть относительно свободным.
Что же касается шоу-бизнеса, то я не хочу, чтобы мои дети были там. Когда две девушки в 14 лет, не имеющие ничего общего с лесбиянками, разыгрывали этот имидж и так зарабатывали деньги себе и своим семьям, это безнравственно. Я так считаю, хоть я и не Папа Римский.
