То ли застрелилась, то ли была убита его жена Надежда Аллилуева, затем были репрессированы все ее родственники. Покончив с Аллилуевыми, Сталин взялся за родственников по линии своей первой жены — Екатерины Сванидзе, они тоже были уничтожены.
Но одну из самых больших подлостей Сталин совершил по отношению к своему старшему сыну Якову.
Всем известно, что старший лейтенант Джугашвили в июле 1941-го попал в плен, вел себя там достойно, а когда немцы предложили обменять его на фельдмаршала Паулюса, Сталин произнес облетевшие весь мир слова: “Солдата на фельдмаршала не меняю!”, чем приговорил сына к смерти: в апреле 1943-го он погиб в печально известном Заксенхаузене.
О смерти Якова Джугашвили написано и рассказано немало, но в основном это были предположения, вымыслы и домыслы, и лишь недавно мне удалось добраться до папок Главного управления контрразведки, больше известного под названием Смерш, то есть Смерть шпионам, в которых хранится “Дело со справками, письмами, протоколами и другими документами о пребывании в немецком плену и гибели Якова Иосифовича Джугашвили”.
Кроме этих материалов мне удалось просмотреть частично рассекреченные документы из личного архива Сталина, ознакомиться с публикациями в западных газетах и воспоминаниями людей, которые находились в одном лагере с Яковом, а также изучить протоколы допросов охранников лагеря и другие сведения, почерпнутые из самых разных источников.
...В суматохе отступления из-под Витебска, где в окружение попали 16-я, 19-я и 20-я армии, командира 6-й батареи старшего лейтенанта Джугашвили хватились не сразу. А когда оказалось, что среди вырвавшихся из окружения Джугашвили нет, генералы не на шутку испугались. В тот же день из Ставки пришла шифровка: “Жуков приказал немедленно выяснить и донести в штаб фронта, где находится командир батареи 14-го гаубичного полка 14-й танковой дивизии старший лейтенант Джугашвили Яков Иосифович”.
Поиски ничего не дали. Нашли, правда, бойца, вместе с которым Яков выходил из окружения. Его тут же взяли в переплет сначала полковники, а потом и генералы. Перепуганный насмерть красноармеец Лопуридзе, оказывается, знать не знал, с кем он уходил от немцев, но все же, путая русский с грузинским, рассказал, что еще 15 июля он и старший лейтенант переоделись в крестьянскую одежду, закопали свои документы и, думая сойти за беженцев, двинулись на восток.
— Старший лейтенант был уверен, что до своих рукой подать, — продолжал Лопуридзе. — “Слышишь, как бьют пушки? — сказал он мне. — Это наши пушки. Так что ты иди вперед, а я немного отдохну: ноги натер до невозможности”. Через полчаса я был у своих.
— А куда делся старший лейтенант? — грозно вопрошали у него.
— Никуда он не делся. Вышел к своим. Я же вышел, значит, вышел и он. Немцев там не было.
Этот допрос вселил надежду, что Джугашвили среди своих, и в Москву полетели успокаивающие телеграммы, что, мол, старший лейтенант вот-вот найдется.
Но в Москве уже знали, где надо искать Якова. Дело в том, что еще 20 июля немецкое радио сообщило потрясшую кремлевские кабинеты новость: сын Сталина — пленник фельдмаршала Клюге.
Допрос
Допрашивали Якова майор Гольтерс и капитан Ройшле. Они задали сто пятьдесят вопросов — так что допрос продолжался не один час. Надо сказать, что немцы вели себя корректно, на пленного не давили, а порой откровенно жалели.
Но прежде всего надо было убедиться, тот ли это человек, за которого выдает себя пленный. Именно поэтому первым документом, который улетел в Берлин, было краткое донесение.
“...На предъявленной Д… фотокарточке он сразу же опознал своего отца в молодые годы. Д… владеет английским, немецким и французским языками и производит впечатление вполне интеллигентного человека.
Д… закончил в Москве Высшее техническое училище. Затем он решил стать офицером, учился в артиллерийской академии, которую закончил за 2,5 года вместо пяти. Войну начал 24 июня 1941 года старшим лейтенантом и командиром батареи”.
Здесь же — приложение к донесению, подписанное Яковом Джугашвили.
“Я, нижеподписавшийся Яков Иосифович Джугашвили, родился 18 марта 1908 года в гор. Баку, грузин, являюсь старшим сыном Председателя Совнаркома СССР от первого брака с Екатериной Сванидзе, старший лейтенант 14-го гаубично-артиллерийского полка (14-я танковая дивизия). 16 июля 1941 года около Лиозно попал в немецкий плен и перед пленением уничтожил свои документы”.
Протокол допроса, который все эти годы хранился в личном архиве Сталина, настолько красноречив, что нельзя не привести хотя бы некоторые отрывки.
— Вы являетесь родственником Председателя Совета Народных Комиссаров?
— Я его старший сын.
— Вы добровольно пришли к нам или были захвачены в бою?
— Не добровольно. Я был вынужден.
— Как обращались с вами наши солдаты?
— Ну, только сапоги с меня сняли. В общем, я бы сказал, неплохо.
Затем был довольно длинный разговор об отношении к немецким парашютистам, попавшим в советский плен, о том, что красноармейцы так боятся плена, что зачастую стреляются, что он сам только потому переоделся в гражданскую одежду, что рассчитывал пробраться к своим.
А потом у Якова спросили, в каком бою он впервые участвовал.
— Я забыл, как называется это место, так как у меня не было карты. У нас вообще не было карт.
— У офицеров нет карт?!
— А что тут такого! У нас все делалось безалаберно и беспорядочно. И наши марши, и вся организация — все безалаберно.
— Как это следует понимать?
— Понимать это надо так: дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне.
— А в чем причина плохой боеспособности армии?
— Благодаря немецким пикирующим бомбардировщикам, благодаря неумным действиям нашего командования, глупым действиям, можно сказать, идиотским, потому что части ставили под огонь, прямо под огонь.
— После того, что вы теперь узнали о немецких солдатах, вы все еще думаете, что у вас имеются какие-либо шансы оказать силами Красной Армии такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?
— Видите ли, у меня нет таких данных, так что я не могу сказать, имеются ли какие-либо предпосылки. И все же лично я думаю, что борьба еще будет.
— Известно ли вам, что Финляндия, Румыния, Венгрия и Словакия также объявили войну Советскому Союзу?
— Все это ерунда. (Смеясь.) Главное — это Германия. Какое значение может иметь Венгрия или Финляндия? Что это вообще за государства?
— Известна ли вам позиция национал-социалистской Германии по отношению к еврейству? Знаете ли вы, что теперешнее красное правительство состоит главным образом из евреев? Выскажется ли когда-нибудь русский народ против евреев?
— Все это ерунда. Болтовня. Они не имеют никакого влияния. Напротив, лично я, если хотите, могу вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к евреям.
— А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и селах, через которые мы прошли? Люди постоянно говорят: евреи — наше несчастье в красной России.
— Что я могу вам ответить? О комиссарах скажу позднее, о них разговор особый. А о евреях могу сказать только то, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы — они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть их бьют, но зато разрешают торговать. Быть рабочим или крестьянином еврей у нас не хочет, поэтому их и не уважают. Слышали ли вы, что в Советском Союзе имеется еврейская автономная область со столицей в Биробиджане? Так вот там не осталось ни одного еврея, и живут в еврейской автономной области одни русские.
— Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи евреи.
— Ничего подобного! Да, Каганович еврей. Но вторая жена моего отца была русской. Его первая жена — грузинка, а вторая — русская.
— Разве фамилия его второй жены не Каганович?
— Конечно, нет! Ее фамилия — Аллилуева. Но ее давно нет на свете, она застрелилась.
— Сделает ли правительство с Москвой то, что было сделано во времена Наполеона?
— В борьбе все средства хороши! Но почему вы так убеждены, что возьмете Москву? Надо же, как вы уверены.
— Известно ли вам о речи, произнесенной по радио вашим отцом?
— Впервые слышу.
— Что сказал отец напоследок, прощаясь с вами 22 июня?
— Иди, воюй!
— Не хотите ли вы, чтобы мы известили жену, что вы попали в плен?
— Не нужно… А впрочем, если хотите, то сообщайте, мне все равно.
— Не думаете ли вы, что семья из-за этого пострадает? Разве это позор для солдата попасть в плен?
— Конечно, позор. Мне стыдно! Мне стыдно перед отцом, что я остался жив. А жена — жена это безразлично. Хотя я ее очень уважаю и очень люблю.
— Убежит ли ваша жена из Москвы вместе с красным правительством? Возьмет ли ее ваш отец вместе с собой?
— Может быть, да. А может быть, нет.
Пасынок
Ответ на этот вопрос произвел на немцев такое сильное впечатление, что они прервали допрос. А ведь этот ответ не только жуткий, самое главное — он абсолютно верный. Чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к воспоминаниям сестры Якова — Светланы Аллилуевой.
“Яша жил в Тбилиси довольно долго. Его воспитывала тетка, сестра его матери. Потом юношей по настоянию своего дяди Алеши Сванидзе он приехал в Москву, чтобы учиться. Отец встретил его неприветливо, а мама старалась его опекать. Яша всегда чувствовал себя возле отца каким-то пасынком, но не возле моей мамы, которую он очень любил.
Первый брак принес ему трагедию. Отец не желал слышать о браке, не хотел ему помогать и вообще вел себя как самодур. Яша даже стрелялся — это было у нас на кухне, рядом с его маленькой комнаткой. Пуля прошла навылет, но он долго болел. Отец из-за этого стал относиться к нему еще хуже.
После этого Яша уехал в Ленинград и жил в квартире у дедушки Сергея Яковлевича Аллилуева. Вскоре жена Яши родила девочку, но девочка быстро умерла, и брак распался.
В 1935 году Яша приехал в Москву и поступил в Военную артиллерийскую академию. Примерно через год он женился на хорошенькой женщине, оставленной ее мужем. Юля была еврейкой, и это опять вызвало недовольство отца. Правда, в те годы он еще не высказывал свою ненависть к евреям так явно — это началось у него позже, после войны, но в душе он никогда не питал к ним симпатии.
Но Яша был тверд. Он любил Юлю, любил дочь Галочку, родившуюся в 1938 году, был хорошим семьянином и не обращал внимания на недовольство отца.
На фронт Яша ушел на следующий же день после начала войны, и мы с ним простились по телефону. Вскоре от него перестали поступать какие бы то ни было известия.
Юля с Галочкой оставались у нас. А вскоре, неведомо почему, всех нас отослали в Сочи. В конце августа я говорила с отцом по телефону. Юля стояла рядом, не сводя глаз с моего лица. Я спросила отца, почему нет известий от Яши, и он медленно и ясно произнес: “Яша попал в плен”. И добавил: “Пока что не говори ничего его жене”.
Но отцом руководили не гуманные соображения, у него зародилась мысль, что этот плен неспроста, что Яшу кто-то умышленно “выдал”, и не причастна ли к этому Юля.
Когда к сентябрю мы вернулись в Москву, он мне сказал: “Яшина девочка пусть останется пока у тебя… А его жена, по-видимому, нечестный человек”.
Юля была арестована осенью 1941 года и пробыла в тюрьме до весны 1943-го, когда “выяснилось”, что она не имеет никакого отношения к этому несчастью.
Зимой 1943/44 года, уже после Сталинграда, отец вдруг сказал мне в одну из наших редких встреч: “Немцы предлагали обменять Яшу на кого-нибудь из своих. Стану я с ними торговаться! Нет, на войне как на войне”.
А недавно я видела во французском журнале статью шотландского офицера, якобы очевидца гибели Яши. К статьям подобного рода надо относиться осторожно — на Западе слишком много всяких фальшивок о “частной жизни” моего отца и членов его семьи. Но в этой статье похожи на правду две вещи: фото Яши, худого, изможденного, в солдатской шинели; и тот факт, что отец тогда ответил отрицательно на официальный вопрос корреспондентов о том, находится ли в плену его сын.
Это значит, что он сделал вид, будто не знает этого, — и тем самым бросил Яшу на произвол судьбы. Это весьма похоже на отца: отказываться от своих, забывать их, как будто их и не было”.
Применительно к Якову это проявилось наиболее жестоко. Можно было не верить немецким листовкам с портретами старшего лейтенанта Джугашвили, можно было объявить фальшивками сообщения в газетах, но ведь в конце июля в руки Сталина попала подлинная записка, написанная рукой Якова. Самое удивительное, что она сохранилась и до сегодняшнего дня лежала в личном архиве Сталина.
“19.7.41"
Дорогой отец!
Я в плену. Здоров. Скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германию. Обращение хорошее.
Желаю здоровья. Привет всем. Яша”.
Крестный путь личного пленника Гиммлера
Изучив протоколы допросов, фашистское руководство потребовало доставить необычного пленника в Берлин. Сначала его поместили в Просткенский лагерь для военнопленных. Многочисленные допросы и беседы по душам ничего не давали. Джугашвили замкнулся, стал угрюмым и молчаливым. Причины у него, конечно, были: в очередной раз Якова подвела его доверчивость. Он достаточно откровенно отвечал на вопросы Ройшле, а тот, оказывается, спрятал под скатертью микрофон, записал их беседу, а потом так хитро смонтировал запись, что Яков предстал неистовым обличителем сталинского режима.
Эту пленку крутили на передовой, и его голос слышали советские солдаты, а прямо на их головы немецкие самолеты сбрасывали листовки с призывом сдаваться в плен, тем самым следуя совету сына Сталина.
Чтобы не было сомнений, что в их руках действительно сын Сталина, немцы сделали серию фотографий Джугашвили в окружении германских офицеров — и тоже сбросили на передовой. Пропагандистская акция была в разгаре, а Джугашвили молчал. Немцев это не устраивало, и они подослали ему “земляка” — грузинского эмигранта, члена нацистской партии по фамилии Тогонидзе. В папках Смерша есть донесение советского агента Шмидта, который информировал органы госбезопасности о посещении этим грузинским нацистом Якова Джугашвили:
“Наконец дежурный офицер провел меня к одному из бараков. Голые стены, никаких нар. На сене сидели и лежали несколько военнопленных.
Разговор поначалу не клеился, потому что Яков знал об извращении своего заявления и решил ни с кем не разговаривать. Говоря на грузинском языке, Тогонидзе смог убедить своего собеседника, что их беседа не будет опубликована.
“На что вы надеетесь?” — спросил он.
“На победу, — твердо ответил Яков, — на победу, которая неизбежно будет. Жаль только, что судьба лишила меня возможности быть ее участником”.
Судя по всему, эти слова настолько не понравились геббельсовским пропагандистам, что Якова передали гестаповцам, которые немедленно перевезли его в свою центральную тюрьму. И снова допросы, расспросы, выпытывания семейных и военных тайн… Есть сведения, что Якова не только допрашивали, но и пытали. В материалах дела сохранилась информация, что Яков дважды пытался вскрыть себе вены.
Лагерь
Наконец, видимо, поняв, что сломать Якова не удастся, гестаповцы перевели его в Хаммельсбургский лагерь для военнопленных. Вот что после окончания войны сообщил сотрудникам Смерша чудом выживший узник этого лагеря капитан Ужинский, который был близким другом Якова.
“Когда в лагерь был привезен тов. Джугашвили, то выглядел он плохо. В нормальных условиях я бы сказал, что этот человек перенес длительную тяжелую болезнь. Щеки впалые, цвет лица серый. На нем было советское, но солдатское обмундирование.
Питался он наравне со всеми: одна буханка хлеба на 5—6 человек в день, чуть заправленная жиром баланда из брюквы и чай. Иногда на ужин давали картошку в мундире. Мучаясь из-за отсутствия табака, Яков нередко менял свою дневную пайку на щепоть махорки.
Несколько раз в месяц его тщательно обыскивали, а в комнату поселили соглядатая. Лагерное начальство разрешило Джугашвили работать в небольшой мастерской, расположенной на нижнем этаже офицерского барака. Здесь человек 6—7 военнопленных делали из кости, дерева и соломы мундштуки, шкатулки и шахматы.
Яков оказался неплохим мастером и за полтора месяца сделал костяные шахматы, которые обменял на картошку у унтер-офицера Кацмана. Позднее эти шахматы за 800 марок купил какой-то немецкий майор”.
В конце апреля 1942 года сравнительно сносное существование Якова было прервано неожиданным приказом снова бросить его в центральную тюрьму гестапо. А в феврале 1943-го по личному указанию Гиммлера Якова отправили в печально известный концлагерь Заксенхаузен. Первое время он находился в лагерной тюрьме, а затем был переведен в режимный барак зондерлагеря “А”. Эта особая зона была отделена от основного лагеря высокой кирпичной стеной и опоясана колючей проволокой, по которой проходил ток высокого напряжения.
В папках Смерша сохранились показания арестованного после войны коменданта лагеря штандартенфюрера СС Кайндля. Вот что он, в частности, рассказал:
“В концлагерь Яков Джугашвили был доставлен из V отдела имперской безопасности Германии. О том, что судьбой Джугашвили был заинтересован лично Гиммлер, было известно многим. Видимо, он хотел использовать сына Сталина в случае сепаратных переговоров с СССР или для обмена захваченных в русский плен видных нацистов”.
Не исключено, что с этой же целью в соседней с Яковом комнате содержался племянник Молотова Василий Кокорин (как выяснилось позже, этот самозванец не имел никакого отношения к семье Молотова. — Б.С.), а в двух других комнатах жили племянник Черчилля Томас Кучинн и сын премьер-министра Франции капитан Блюм. Были там другие знатные пленники, но все они жили дружно и не теряли надежды на освобождение.
Смерть
И тогда берлинские драмоделы решили спровоцировать конфликт между русскими и англичанами. Для этого они заставили англичан мыть комнаты и чистить туалеты русских. Идея была такова: англичане возмутятся и затеют драку, во время которой убьют Кокорина и Джугашвили. Геббельсовские газеты тут же поднимут шумиху, обвиняя во всем племянника Черчилля. Сталин и Молотов, конечно же, возмутятся и разорвут отношения между СССР и Англией.
Как ни нелепо выглядит эта затея, но перед угрозой открытия второго фронта немцы были готовы на все.
И вот наступило 14 апреля 1943 года. Незадолго до этого между англичанами и русскими произошла ссора из-за подарочных сигарет, но ожидаемого немцами эффекта не было, то есть драки не получилось. Сломали Якова не англичане и даже не немцы, а… собственный отец. Вот что рассказал об этом много лет спустя Томас Кучинн:
“Имевшая место ссора из-за подарочных сигарет произошла не в день гибели Джугашвили, а днем раньше. Случай, побудивший сына Сталина искать смерти, имел совсем другую причину.
...Я увидел Джугашвили очень бледным, пристально уставившим свой взгляд на стену, на которой висел громкоговоритель. Я поздоровался с Яковом, но он на мое приветствие не отреагировал. Я заметил, что в тот день он не брился и не умывался, а его жестяная миска с супом оставалась нетронутой.
Кокорин пытался на жалком немецком языке объяснить мне причину столь удрученного состояния Якова. Насколько я понял, речь шла об очередной пропагандистской передаче берлинского радио, в которой говорилось о русских военнопленных в Германии, в частности о заявлении Сталина, что “у Гитлера нет русских военнопленных, а есть лишь русские изменники, с которыми расправятся, как только окончится война”. Далее Сталин опроверг утверждение о том, что его сын Яков попал в немецкий плен. “У меня нет никакого сына Якова!” — заявил он.
После этой передачи сын Сталина стал каким-то подавленным, чувствовал себя отверженным, похожим на человека, ощущающего на себе какую-то вину. Ему казалось, что его также следует причислить к категории изменников. На мой взгляд, именно после этой передачи Джугашвили принял твердое решение покончить счеты с жизнью.
Я находился в бараке, когда вдруг раздался выстрел. Я выбежал и увидел Джугашвили, висящим на проволоке мертвым. Его кожа во многих местах была обгорелой и черной. Я не думаю, что сын Сталина был застрелен часовым. Скорее всего он погиб от соприкосновения с проволокой, которая была под высоким напряжением”.
Немедленно была создана Особая следственная комиссия, отправившая в Заксенхаузен судмедэкспертов. В своем докладе на имя Гиммлера они констатировали, что смерть Джугашвили наступила не от пулевого ранения, а от поражения током высокого напряжения. Выстрел часового прозвучал уже после того, как Джугашвили схватился за проволоку.
Пока эксперты занимались своим делом, Шульце допрашивал Конрада Хартфига, того самого часового, который произвел роковой выстрел. Удивительное дело, но показания этого человека сохранились, и мне удалось их найти!
“14 апреля 1943 года около 20.00 я заступил на пост, — рассказывал Хартфиг. — Все пленные, кроме Якова Джугашвили, были уже в бараке, лишь он один продолжал лежать около стены и бить по земле веткой. Я обратил внимание на то, что он был очень взволнован.
Когда в 20.00 начальник караула пришел с ключами, чтобы запереть пленных в бараках, а я отправился запереть дверь в проволочном заборе, отделяющем бараки, Яков Джугашвили продолжал лежать у стены. Я потребовал, чтобы он поднялся и вошел в барак. На что он мне ответил: “Делайте со мной что хотите, но в барак я не пойду. Я хочу поговорить с комендантом”.
Начальник караула унтершарфюрер Юнглинг направился к сторожевой вышке, чтобы поговорить по телефону с комендантом лагеря. Но как только он ушел, Яков Джугашвили стремительно бросился к наземной проволочной сети “спотыкачу”, преодолел ее и крикнул мне: “Часовой, стреляй!” На это я ему ответил: “Вы не в своем уме. Вернитесь из-за проволоки, идите в барак и ложитесь спать”. Но он опять закричал: “Немецкий часовой — трус! Русский часовой тотчас бы выстрелил”.
Я подумал про себя: “Отойду-ка я в сторонку, дам ему возможность одуматься и прийти в себя”. Пройдя метров сорок, я оглянулся и увидел, что Джугашвили обеими руками схватился за проволоку, находившуюся под высоким напряжением. После этого мне ничего не оставалось, как согласно уставу применить оружие”.
Отключив ток, труп Якова сняли с проволоки, в тот же день кремировали, а урну с прахом отвезли в Берлин. Куда она делась дальше, никто не знает, хотя попытки найти ее следы предпринимались неоднократно.
Но на этом история с гибелью Якова Джугашвили не закончилась. В личном архиве Сталина долгие годы хранился доклад заместителя министра внутренних дел Серова, датированный сентябрем 1946 года. Оказывается, еще в 1945-м американцы арестовали пятнадцать охранников Заксенхаузена, в том числе и коменданта лагеря Кайндля.
Следователи начали с допроса Кайндля.
Рассказывая о гибели Джугашвили, он несколько иначе интерпретировал события того трагического дня:
“За проволоку Джугашвили схватился одновременно с выстрелом часового. Эксперты же считали, что он был убит ударом электрического тока, а выстрел в голову последовал после этого”.
Нетрудно догадаться, что такого рода объяснения Серов посчитал вымыслом “в целях смягчения ответственности Кайндля за расстрел Джугашвили”.
Что ж, версия о том, что сын Сталина не покончил жизнь самоубийством, а убит эсэсовским охранником, звучит, конечно, благороднее, но она не соответствует действительности. Правда же в том, что от него отрекся отец, и не только отрекся, но фактически назвал изменником.
О том, что это не пустые слова, Яков хорошо знал — ведь все его родственники были уничтожены. Вот он и решил: лучше смерть от немецкого тока, чем от русской пули, которую в него выпустят по приказу отца.
И еще. Щедрый на награды для других, Сталин так и не решился хотя бы посмертно наградить своего сына, совершившего, без всяких натяжек, героический поступок. Эта ошибка была исправлена в 1977 году, когда Указом Президиума Верховного Совета СССР Яков Иосифович Джугашвили был награжден орденом Отечественной войны I степени (посмертно).
