Нильда Фернандес, известный во Франции шансонье, в России прославился “На перекрестке двух дорог” в дуэте с Борисом Моисеевым. Со всей своей неуемной фантазией Борис раздул тогда из этого дуэта душераздирающую романтическую историю. По-другому у него не бывает. Народ волновался и пытался докопаться до истины. А истина была более чем прозаична.
Наталья Тюрина, популярная в начале 90-х годов теледива, эмигрировавшая во Францию, рассказала как-то г-ну Фернандесу о русском артисте, танцующем в своем спектакле под музыку шансонье. Артистом был Борис Моисеев, который, узнав, в свою очередь, что Тюрина знакома с Нильдой, извел ей всю душу на предмет знакомства. Боря придумал “бомбу”. Тюриной от напора Моисеева деваться было некуда и пришлось везти в Москву француза, плохо понимавшего, что происходит. Но билеты и пансион были оплачены. Отчего не прокатиться на халяву в загадочную Рашу?
Тут-то уж закрутилось и понеслось на всю Ивановскую. Пипл млел от баек о гуттаперчевом акробате, которого Боря нашел в шапито во французских степях со словами: “Мальчик, ты создан не для цирка, а для лучшей судьбы, я открою тебе двери в свою страну и сделаю из тебя… певца”. Были и другие истории. Теперь уже не важно.
Закончилось все на позапрошлом дне рождении Бори в зале “Россия” громким скандалом. Нильда прямо на сцене произнес на птичьем русском пламенную руладу о том, как “некрасиво и нехорошо” поступил Боря, исполнив их знаменитый “Перекресток” не в дуэте с ним, а с какой-то девицей из модного телепроекта. “У меня есть подарок на твой день рождения, Боря. Я не буду больше с тобой работать”, — сказал, швырнул микрофон об пол и удалился со сцены гордой цаплей.
На следующий день Нильде позвонили от Бори и сообщили, что за сломанный микрофон он должен 2500 долларов. Нильда, уже сносно выучивший к тому времени кое-что по-русски, прощебетал в трубку: “Пашёль на х…!” — и улетел в Париж. Теперь он говорит, что “это была не ревность, не каприз, а нечто большее — вопрос принципа”.
Он не забывает Россию. Здесь интересно и свежо. Взамен Моисеева он нашел “БИ-2”, музыкой которых горячо восторгается, и намерен прославить новых друзей во Франции, как когда-то Боря прославил его в России.
Разговор с певцом мы начали, разумеется, с милых сердцу воспоминаний…
* * *
— Здесь (в русском шоу-бизнесе) все как-то строго делится по жанрам, кланам, — рассуждает Нильда, объясняя, как ему тяжело было с Борей. — Когда я выступал в “Китайском летчике Джао Да”, Борис мне сделал выговор, что это, мол, не мой уровень, мне нельзя там петь. А в Нью-Йорке, где я когда-то жил, в маленьких клубах и барах всегда играют великолепные музыканты. Во-первых, чтобы быть в форме — тренинг необходим любому профессионалу. И, во-вторых, надо быть в курсе того, что происходит вокруг, у коллег. Это — соревнование, которое неизбежно. И здесь нельзя сходить с дистанции. Я музыкант. Меня пригласили. Мне было интересно выступить в клубе, который, как мне объяснили, имеет определенную музыкальную репутацию. В чем тут проблема? Мне было интересно узнавать культуру страны, в которой я оказался. И я действительно здесь услышал очень интересных музыкантов. Я вот давно и часто прошу всех вокруг, чтобы мне дали телефон Земфиры. Но все мне говорят, что у нее ужасный характер…
— После Бориса вас это вряд ли должно пугать.
— Я не боюсь, мне просто телефон не дают. А я бы очень хотел устроить ей концерты во Франции. Там у меня скоро выходит диск-трибьют, в котором мои песни будут петь самые известные французские артисты. Я также хотел бы дать одну из моих песен группе “БИ-2”, которую я встретил в России и которая стала частью моей жизни. На этом альбоме они будут в одном ряду с артистами, которые в Европе выпускают свои пластинки миллионными тиражами.
— Какие-то непонятные метания у вас здесь на Руси: то Моисеев, то Земфира, то БИ-2… Логика — запутаннее женской...
— Минуточку. Я никогда не был большим поклонником творчества Бориса Моисеева. Когда на первой встрече — это было в ресторане — он мне дал кассеты своих выступлений, я был, мягко говоря, в шоке и не понимал, что это такое. Мы приехали тогда в Россию с Наташей Тюриной. И вот с утра пораньше, когда Наташа была в душе, я включил эти кассеты и просто в ужасе завопил: “Наташа, что я буду с этим делать?” Она сказала из душа: “Делай, что хочешь”. Но они — Борис и его команда — были настолько настойчивыми, оплатили мне два месяца проживания в гостинице “Россия” с видом на Кремль. Я оказался одним из последних, кто жил там с этим видом, и до сих пор этому очень рад. Наконец, они представили мне песню, которую написал Ким Брейтбург и которая мне понравилась. И я решился на это приключение. В творческом плане меня как артиста это, конечно, не очень вдохновляло, но в человеческом смысле — все эти путешествия, приключения, другая страна, другой язык — мне было очень интересно. К тому же это все произошло в тот момент, когда я решил сделать паузу во Франции. Это решение, конечно, можно назвать оппортунизмом по отношению к собственному творчеству. Но любопытство победило. Такая возможность доступна не каждый день и не каждому. В общем, решил нырнуть и попробовать.
— Учитывая, что все закончилось громким “разводом” с Моисеевым, напробовались вы, похоже, всласть. И при этом желание нырять дальше не остыло?
— Понимаете, есть люди, которые являются карикатурными представителями своей страны и по ним о стране судить было бы неверно. И во Франции есть такие люди. С ними очень сложно общаться. Но также в любой стране есть масса людей совершенно адекватных и вменяемых.
— То есть вы намекаете, что Борис и есть иллюстрация такой карикатурности?
— Это — не иллюстрация. Это — логичный, последовательный, объяснимый продукт постсоветского шоу-бизнеса и постсоветской поп-музыки. Скоро такие продукты исчезнут. Их потихоньку захоронят…
— Печально-то как!
— Бросьте! Всех когда-то захоронят. Это закономерный процесс эволюции — и культурной, и биологической.
— Жуть берет от ваших прогнозов!
— Я же не говорю, что сожгут в крематории… Знаете, проблема с Борисом в том, что он рассказывает здесь всем только свою версию нашего “развода”, при этом эта версия каждый раз меняется. У него, наверное, плохая память, и он забывает, что говорил раньше, но в своем вранье он очень креативен. Французская поговорка гласит: того, кто поливает, тоже польют…
— По-русски это: не рой другому яму, сам в нее попадешь…
— Почти одно и то же… А я еще нигде не мог рассказать свою версию.
— Так рассказывайте! Вас случайно не кинули? В России это так модно…
— Нет, нет. Он мне всегда платил. С этим никогда проблем не было. Они просто все — и Борис, и его окружение — очень тяжелые люди, и под конец с ними стало просто невыносимо. Для них главное понятие в жизни — расчет и выгода, и в этом мировоззрении нет места нормальной человеческой дружбе и нормальным отношениям. Они никогда не бывают искренними. Борису к тому же везде мерещились враги, заговоры, как Берии или Сталину. С ним невозможно было разговаривать о нормальных вещах. Тягостная атмосфера. Последней каплей на том концерте в “России”, где я сказал зрителям о нашем разрыве, было уже неприличное пренебрежение к элементарным нормам порядочности и ответственности в отношениях. Я пошел на этот шаг сознательно. Вечером после концерта Роман Виктюк спросил меня: “Нильда, что ты сделал?” Виктюк был первым, кто использовал мои песни в своем спектакле еще до того, как обо мне вообще здесь узнали, и у меня с ним до сих пор остаются очень уважительные и доверительные отношения. Я ему сказал: “Послушай, я не могу больше участвовать в том, что недостойно ни артиста, ни русской публики, я не могу, я выхожу из игры”.
— И что же, интересно, было недостойного по отношению к русской публике?
— Успех ведь приходит от публики. Ты написал песню, ее полюбила публика, и песня стала известной. Именно публике принадлежит этот успех. Публика полюбила песню, потому что мы спели ее вдвоем. И вдруг этот успех у публики отбирают, пропускают через мясорубку и делают что-то совершенно другое. Это — тотальная пошлость, это — некрасиво, несправедливо. Это — неуважение к публике, не говоря о том, что это — неуважение к партнеру. И это стало той самой последней каплей.
— Такая, честно говоря, мелочь…
— Я же говорю, что это была последняя капля, — к тому, что уже накопилось до. Мне просто надоело на концертах, на гастролях каждый раз видеть человека, который на сцене не работает. Если ты называешь себя певцом и не поешь, то кто ты тогда? Если ты журналист, а не пишешь, ты — журналист? Для меня все это было слишком тяжело. Я всегда пел свою песню живьем. Получалось, что — для очистки только своей совести и больше ни для чего. Абсурд. Мне этот обман становился противен.
— Но публика, которая ходит на концерты Моисеева, совершенно не ждет от него голосовых подвигов, она все это знает, терпит и любит его совсем за другое. Разве вы это не видели, не понимали?
— У меня есть свои представления о кодексе чести артиста. Я не осуждаю Бориса. Я говорю о том, что приемлемо или не приемлемо лично для меня. Борис — человек, в котором, на мой взгляд, процветают все семь известных библейских грехов. У меня тоже есть грехи. И у меня их, может быть, даже целых восемь. Но, видимо, совместить их вместе оказалось невозможным. Слишком много бы вышло грехов на двоих…
— Какой-то не жизнеутверждающий у нас получается финал.
— Отчего же? Все прекрасно. Тот опыт новой культуры и новой страны, который я получил, был бесконечно интересным. Я очень рад, что все это в моей жизни случилось. Борис, конечно, человек феноменальный, и ничего подобного в моей жизни, думаю, больше не случится. К тому же благодаря этому сотрудничеству я стал известным в России и уже потом объехал всю страну с собственными концертами. Даже на Камчатке был. Для француза это все равно что слетать на Луну. Я счастлив.
— Остается поздравить почти космонавта со счастливым возвращением на Землю…
