Он знаком и с большой политикой, и с большим спортом. Татарин, всю жизнь проживший в Москве. Сначала его знали больше как личного тренера Ельцина по теннису. А потом уже о Ельцине чаще вспоминали по случаю теннисных турниров.
Шамиль Тарпищев — капитан победоносной сборной России. На его собственную семью повлияли с одинаковой силой и спорт, и политика. Политические интриги 1996 года совершили перелом в жизни старшего сына, которому исполнилось тогда всего 10 лет. А теннис до сих пор то, что отрывает Шамиля Анвяровича от детей, и то, что сближает с ними.
“Я до 39 лет жил с родителями”
“Всю жизнь я прожил в одном районе, Динамо: вначале в коммуналке, потом — в заводском доме, на Новой Башиловке. Позднее уже кооперативную квартиру купил на Хорошевке.
До 39 лет жил с родителями… То есть прописка была такая. А на самом деле я по 8 месяцев в году пропадал на соревнованиях. И поэтому каждое возвращение домой было счастьем. Тем более у нас татарская семья. А татары живут тылом: семья, род — для нас ценность генетическая...
До сих пор я часто наведываюсь в “родовую” деревню, где мои предки жили, родители росли. Это в 170 километрах от Саранска. Деревне в прошлом году 970 лет исполнилось. В дореволюционные времена там выращивали персиковые сады, виноград, яблони. Две “китайки” до сих пор остались. Вся деревня — родственники. Во время войны там семь Тарпищевых погибли, даже стела есть...
Именно в таких деревнях закладываются народные корни. Там, где по крупицам собраны исторические вещи… Сейчас-то уже многое стерлось, а когда мы с сестрой были детьми, у нас даже в Москве родители порядок завели: позовут обедать — идешь за стол, не позовут — нет. Что говорил отец или мать, было законом: вовремя прийти, исполнить, сделать. Обязаловка была. И такое положение вещей не вызывало вопроса “почему?”.
Татар с детства приучают к выдержке, молчанию, терпению. Не случайно я всегда подчеркиваю: сейчас среди бизнесменов с татарами иметь дело легче, чем с кем-либо. У нас строго: сказал — сделал. За свои слова отвечаешь. Когда какие-то скользкие варианты возникают, есть на что опереться. Допустим, у меня тяжелые периоды были в 1996 году. Приходили с разными сомнительными предложениями. А я отвечал: “Вы в стихах, рассказах читали, чтобы татарин был предателем? Нигде и никогда этого не было! И я не хочу быть первым”.
Да любой татарин тылом жив прежде всего. А тыл — куда ты можешь прийти и где будешь чувствовать себя хорошо. Но у меня в собственной семье уже несколько по-другому сложилось…
Жена была полугречанка-полурусская. И в итоге мы разошлись. Наверное, даже не из-за каких-то негативных вещей, а из-за серьезного различия взглядов на жизнь. В итоге от развода в большей степени пострадали дети.
Сейчас оба сына живут со мной. Но получилось, что старший по духу ближе к матери, а младший — ближе ко мне.
Она маленького в свое время забрала, но потом не смогла справиться. Его ведь на учебу надо было возить, на тренировки… И я взял его к себе. Ну и потом она редко звонила, появлялась. В общем, младший от нее совсем отошел. А старший общается...”
“Сын дрался за мою честь, когда меня “прессовали”
“Сейчас старшему, Шамилю, — 20. Он поступил в колледж, год отучился и взял академический... Пытается бизнесом заняться, покрытием кортов. Что-то получается, что-то нет. В общем, он сейчас на распутье. Моя задача — помочь ему, а не баловать деньгами, пусть сам зарабатывает. Но с ним сложно, потому что он… такой ребенок-одиночка.
Тут давняя история. Дело в том, что в 10 лет он был предоставлен самому себе — в силу многих причин, в том числе политических. Когда в 96-м году меня “сносили”, три года отца практически не было дома. Прессовали так, что я сына почти не видел. Когда меня поливали в прессе, естественно, сына все цепляли в школе, и он, хотя мне ничего не говорил, за мою честь дрался. И за три года он, конечно, ожесточился по отношению к окружающему миру, перестал быть терпимым. Потом я даже вынужден был его перевести из лицея в обычную школу.
Позже отправил Шамиля учиться в Англию, так он три месяца всего побыл там. Побил индуса и вернулся. Сказал: в Англии учеба не для него — скучно, неинтересно. Никто его там не понимает… Ну раз так — что делать? В принципе сейчас и в России система образования стала получше. Правда, многие родители отправляют в Европу еще и затем, чтобы дети не находились среди развязной московской молодежи. Но, с другой стороны, вопрос наркомании заграница абсолютно не снимает. Там гораздо хуже. Слава богу, мы этого с сыном избежали. Я его все время в нашей антидопинговой лаборатории на наркотики проверял, когда он раньше по ночным клубам ходил. Сейчас уже не ходит.
Сегодня у Шамиля по всем направлениям идет процесс “реабилитации”: человек выправляется где-то к 21 году, если чего-то сверхъестественного не случится… Я ведь тоже много ошибок сделал, воспитывая его. Это был первый ребенок — хотелось больше внимания ему дать, потакал всем его желаниям. А человек с первых шагов должен достигать всего сам. Пуговицы застегивать, в машину подсаживать — все это неправильно. У меня самого, например, случалось в молодости, денег не было даже на тренировку доехать. Я пил воду у газировщицы в долг. И ничего, боролся за жизнь… Такие вот дела. Кстати, старший сын ведь и в теннис не стал играть из-за меня…”
“С Кафельниковым фотографироваться не хотел”
“…Старшего сына мы назвали Амиром, что в переводе значит “повелитель”, но ему имя не понравилось. И он стал всем представляться как Шамиль (то есть “услышанный Богом”). С малых лет видно было, что человек с характером.
Тренировать собственного сына как теннисиста для меня было труднопереносимым “развлечением”. Он начинал учить меня, где стоять, как играть… А однажды с Кафельниковым отказался сфотографироваться. История была такая. Начиная с 7-летнего возраста Шамиль фотографировался со всеми чемпионами мира по теннису.
Дошли до Кафельникова — и Шамиль вдруг отказался. Карточку сделали, только когда Кафельников выиграл Олимпиаду в Сиднее. Мы с сыном идем, и тут нам навстречу Кафельников. Говорит: “Ну, Шамиль, давай сфотографируемся с олимпийским чемпионом?” Мой сын сказал снисходительно: “Ну ладно. Давай сфотографируемся…”
Я видел, что в старшем много заложено как в спортсмене. И считал, что он способен быть одним из ведущих теннисистов мира. До 14 лет он играл очень здорово, выигрывал УЕФА. А потом я разбаловал его. Шамиль как-то сломал руку, катаясь на сноуборде, и год тренировок выпал. За этот год я его и разбаловал: таская с собой, подарки покупая. Я виноват в том, что абсолютно разбил у Шамиля настрой. Сегодня в нем нет мотивации. А если человек не хочет, я его не заставляю — нет смысла. Тут я бессилен”.
Младший — фанат тенниса
“С младшим, Филиппом, уже многое по-другому — я учитываю ошибки прошлого. Жизнь учит. Другое дело, что мы стареем.
У младшего — школа, корты. Больше он ничего и не видит. Во сколько бы ни лег, сам с утра встанет на тренировку и вечером все соберет, приготовит. Причем я младшего вообще никогда не заставлял теннисом заниматься. Ну раз интерес есть, то я помогаю. И потом, как правило, из теннисистов никто в жизни не пропадает. Они привыкают отвечать за себя. Теннис воспитывает силу, выносливость, волю. С каждым ударом мяча формируешь себя, бьешься за свою жизнь.
Кстати, теннис называют и дипломатическим видом спорта: нет посольства на Западе, где не было бы теннисного корта. А почему Ельцин играл в теннис? Не потому, что это ему физически что-то давало. Он считал, что теннис — хорошая релаксация для головы. Когда находишься с соперником один на один, ты не можешь стоять, чтобы мяч улетел, ты вынужден играть, быть все время в движении. А когда ты втягиваешься в эту игру, что отдыхает? Голова! Хорошее переключение внимания…
Думаю, младший сын может дойти до Лиги. Он тренируется в группе на олимпийской базе при спорткомитете Москвы. Там не отягощены коммерцией, принимают ребят из самых разных семей. Поэтому существует нормальная система отбора: тренируют действительно лучших. К сожалению, таких баз у нас всего две-три. В России с детским теннисом проблема. Самые талантливые дети на периферии, но им дорога закрыта. Богатые клиенты захватили все возможности спортивных баз. Аренда корта в прайм-тайм, вечером, — 70 долларов! В Швейцарии и то сорок. Другая беда — вал родителей, пытающихся делать вундеркиндов из своих детей. Они приводят ребенка только ради денег, которые он когда-нибудь должен получить, а я говорю: “Представьте: в 203 странах мира играют в теннис. Но известных спортсменов выходят всего сотни. Так почему же вы считаете, ваш ребенок сумеет попасть в сотню?!” Ни в одну теннисную академию не берут ребенка, если у него мотивация — деньги. Из них теннисистов не бывает”.
Нотации родителей — это самое плохое
“У нас в спорте, если ученик не идет к тренеру, убирают тренера: маленький человечек не виноват, что взрослый не нашел с ним контакта. И в жизни то же самое. Удалось тебе сделать так, что ребенок разделяет твои подходы, — значит, у тебя есть контакт. Ты его воспитаешь. Нет — никакая сила не поможет.
Нотации родителей — это самое плохое, что может быть. А когда спокойно подведешь к вопросу — может, и не сразу, может, даже через неделю, через две, сын вдруг скажет: “Я был не прав”. Я очень терпеливый. Правда, сейчас уже нервная система разболталась, могу и грубым быть, о чем потом жалею…
Я вообще положительный по отношению к детям — из меня вышел бы хороший детский тренер. Еще в детстве, если где-то в троллейбусе или трамвае плакал ребенок, я заходил — все малыши переставали плакать. Флюиды у меня такие есть. И я считаю, что скорее моим призванием было стать детским тренером, а не тем, кем я стал.
Я с детьми всю жизнь умел общаться. Я и психологией занимался. Дети идут ко мне”.
