Подвальные, чердачные, колодезные, церковные... Они оскорбляют наш взор, разносят заразу, мешают нам жить. Крысы? Нет, люди. Бомжи — заросшие, вонючие, в струпьях от чесотки, которых хочется обойти стороной.
А 71-летняя чудачка Галина Никонова собирает их по всем вокзалам, базарам и тащит домой.
Бродяги, беспробудно пившие, становятся знатными столярами, плотниками, трактористами, доярами. Ранее скитавшиеся, оседают надолго в коммуне.
Какую такую силу имеет Никонова? Ворожит она, что ли? Какой слиток таланта метнул Творец в ее сердце?
В необычной артели, в деревеньке Лехнаволок под Петрозаводском, побывала наш специальный корреспондент.
Город солнца
Деревенька Лехнаволок в 35 километрах от Петрозаводска, а кажется, что на краю земли. Куда ни кинь взгляд — леса, озера да болота.
Дом Галины Никоновой самый дальний. Резьба по фасаду. Высокая мансарда украшена чердачным окном. Во дворе мужичок с наколками во всю спину складывает в поленницу дрова. Беззлобно матеря подвернувшегося под ноги кота, протягивает нам руку: “Толик”.
С крыльца спускается хозяйка: “Иззаботилась я!”
Нацеливает на нас изумрудные глаза. И мы немеем, не в силах тронуться с места. “А бабушка-то с секретом”, — шумит в голове.
Ощупав нас взглядом, встает рядом: спина прямая, руки сильные, во всем облике — неспешность и достоинство. Через минуту оживает, протягивает нам бруснику, что намачивала на зиму в четвертях с утра: “Поточите зубки”.
На кухне великовозрастный воспитанник накрывает на стол. Руки у верзилы все исполосованы шрамами.
— У всех моих артельных потерянное прошлое, — перехватывает наш взгляд хозяйка. — Нахожу их в подвалах и на чердаках. Сгорблены все: привыкли прятаться и подчиняться. Смотрят снизу вверх, по-собачьи. Тощие, с цыплячьими шеями. А ну как расправь их, вдохни в отрепышей силу жизни. За этим и задержалась на белом свете.
Пока мы пьем чай, подворье Юрьевны оживает: с озера возвращаются трое рыбаков, на стареньком “газике” прикатывают с сенокоса еще девять артельщиков.
И каждый сразу за дело: носят воду, поливают теплицы, убирают в коровнике.
— Мои знают: переделают все дела, потом два часа — тихий час. Спи, читай, полощи ноги на мостках.
Отсидевший восемнадцать лет в тюрьме Антон пристрастился, например, вязать. Все артельщики на зиму обеспечены парой теплых носков.
Правила в коммуне простые: не воровать, не драться, не пить и по мере сил работать. В хозяйстве — одиннадцать коров, да еще телята народились. Кроме этого куры, утки, гуси. Под огород отведено 18 соток, плюс в аренде 18 гектаров пахотной земли.
Деньги на руки поселенцам первое время Юрьевна не выдает, потому как “нестойкие коммунары их тут же пропьют”.
Два раза в неделю хозяйка самолично ездит в город на базар продавать молоко, творог, сметану. Молочницу Юрьевну ждет очередь. Хозяйка цены не задирает, бывает, отдает бабушкам молоко и в долг, и бесплатно.
Все вырученные деньги идут в “общий котел”. Надо сразу закупить комбикорм, газ, солярку, бензин. Раз в месяц коммунары ездят за новой одеждой, обувью, утварью. И съестным: муку и сахар берут мешками, масло и консервы — коробками. Кто соберется навестить родных — выделяют “отпускные”.
Не поселение, а прямо Город солнца Кампанеллы.
“Я пришел умирать!”
Собирать у себя на подворье бездомных Юрьевна начала 12 лет назад, как вышла на пенсию.
Первым “застрял” в Лехнаволоке спившийся мужик Толик. Жил с глухонемой матерью, потом попал в интернат, стал скитаться. Летом жил в шалашах, зимой — в подвалах. К Юрьевне пришел с поля вместе со стадом коров, стал помогать управляться с буренками.
— Я под скотиной сутки бы сидел, — признается нам Толик. — Во время дойки я душой отдыхаю. Корова — много ласковей кошки: и полижет, и потрется о тебя ушами.
За Толиком числится одна слабость: спит он только на полу, поэтому получил прозвище Шарик.
Жора, освободившийся из мест заключения, пришел к Юрьевне умирать. В резиновых кедах на босу ногу и женской шубе. А хозяйка вернула еще пожить. Отпаивала травами, смазывала обмороженные руки и ноги гусиным жиром.
— Помню, выловил в борще не побитую морозом картошку — меня на слезу прошибло, — вспоминает Георгий.
— Что они ели в подвалах? — вступает в разговор хозяйка. — Голубей ловили, крапиву в котел секли. У меня на подворье сначала ложки со стола таскали, прятали по привычке в карман.
Безродный Жора с миром живет у Юрьевны уже три года, осенью собирается съезжать: нашел в соседнем селе подругу жизни.
— У нас многие были с лагерным ухватом, — говорит хозяйка. — Много бесправнее и вынужденно безмолвнее остальных. А доброты неистраченной — вагон. Жил у меня Петр. 25 лет на зоне провел. Там ему отняли одно легкое, долго лечили. Так он коров шапкой обтирал. Буренки его облизывали, как теленка. Потом отъел морду, через год его прибрала к рукам одна вдова. Сейчас работает в коттеджах у горожан.
Сережа, что жарит для коммунаров кабачки, шесть лет назад был объявлен мертвым. Ушел за ягодами и пропал. Проплутав месяц по лесу, вышел к бичам, прокутил с ними до конца лета. Осенью приехал в деревню на попутке, сельчане крестятся вслед: “Мы ж тебя месяц как схоронили”. “Менты опознали по отпечаткам пальцев”, — хмурится наш собеседник.
Долго Сергею пришлось ходить по судам, доказывать, что он живой! Теперь он в коммуне шоферит на стареньком “газике”.
Скольких скитальцев со “двора” выпустила в люди, Юрьевна теперь и не помнит. Несколько лет у хозяйки жил спившийся танцор Валентин. В свое время он закончил Вагановское балетное училище в Ленинграде, танцевал в кордебалете. Потом начал пить, продал за долги квартиру, пошел странствовать по свету. Прибился к артели, встретил там свою любовь — некогда сильно злоупотребляющую спиртным деревенскую женщину Майю. У коммунаров родилась дочка, Юрьевна стала ее крестной, помогла молодым снять в Петрозаводске квартиру.
“Орлы” Никоновой, не берущие в рот спиртного, завидные женихи. Даже дочь хозяйки — Светлана — нашла свое счастье у матери в артели. Теперь живет в городе с бывшим коммунаром Лешей.
“Характер — это судьба”
В “тихий час” Юрьевна идет показывать нам свой огород.
Грядки упираются прямиком в озеро. У мостков полощутся гуси. Тишина особая: ни стрельбы мотоциклов, ни грохота магнитол. Только плеск воды да глуховатый звон коровьего колокольчика.
— Я специально забралась в самую нутряную Россию, — говорит хозяйка. — В глубинке течет настоящая жизнь: с восходом во все небо, с разнотравьем по пояс.
Жизнь Юрьевну не баловала. В 9 лет пошла работать в няньки. Трудилась за объедки с офицерского стола.
Закончив курсы счетоводов-кассиров, работала бухгалтером. В 17 лет почувствовала в себе женскую силу.
“Любого мужика могла в себя влюбить, — рассказывает хозяйка. — Мать качала головой: “Слезы локтем утирать будешь!”. Как в воду смотрела…”
Не дала Юрьевне жизнь простого женского счастья. “Любовь дымом прошла”, — машет рукой хозяйка. Первый муж, Николай, финансовый эксперт, был старше ее на 18 лет. Скупой оказался, ревнивый. “Несмотря на двух родившихся детей, ушла от него жить к Валентину. Только прожили мы со вторым мужем недолго. Николай прибежал в подпитии, порубал Валю топором, я кричу: “Ненавижу!” Он и меня приложил обухом. Еле выжила тогда.
Мужики вокруг меня роем вились, только я сторонилась их. Через несколько лет отошла душой. Леню встретила.
Но и с ним не судьба была состариться: утонул на рыбалке. Сгинули мужья Галины в тюрьме, в земле и в воде.
Поняла Юрьевна: не быть ей мужниной женой, ушла с головой в работу. Закончила строительный институт, начала работать на стройке. Брала в бригаду мальчишек-малолеток, только что вышедших из колонии.
Специальности учила, после смены собирала с подопечными металлолом. На вырученные деньги покупала им книги. От многих пацанов, что поставила в те годы на ноги, Юрьевна до сих пор получает письма. Сидит под настольной лампой, разбирает чернильные строки: “В Уренгое работаю мастером. Дочке уже пятнадцать. Как сами, мама Галя?”
“Ворошиловский стрелок”
— А как я?! — восклицает хозяйка. — Живу, работаю, вкладываю в воспитанников свое понимание жизни. Утром выдаю им по пачке сигарет. В праздники выставляю бутылочку-другую вина. Не поверите, они, окаянные, умудряются прямо со стола спиртное стянуть. А я все равно найду! Дар у меня от бабки видеть многое не глазами, а душой.
Бывает, горло зачешется, убегут в деревню, напьются там, а утром приходят как побитые собаки. Душа-то здесь!
Сергей, например, уходил из артели раз шесть. Пил, скитался по чердакам, а потом его тянуло домой, к Юрьевне, в Лехнаволок. Возвращался, винился, работал без продыху.
Но у Юрьевны не забалуешь! Зимой вся артель во главе с хозяйкой ходит по снегу босиком, потом окатывается с ног до головы ледяной водой.
Соседи удивляются: “Здоровые мужики, а перед Юрьевной робеют”. И не потому, что хозяйка одним ударом срывает дверь с петель, самолично насаживает топорище, точит ножовку, чинит трактор. Живет в Юрьевне, не увядает женская сила.
Половину жизни хозяйка расточала данный ей от природы дар, теперь использует во благо. Каждый из коммунаров не раз предлагал Галине Юрьевне руку и сердце. Только она посмеивалась: “На что вы мне? Мне мужик нужен сильнее меня, иначе сгинет с белого света”.
В коммуну к ней попадают те, кто пил и под торпедо, и под кодом, и под эспералью, и после курсов внушения.
Юрьевна непостижимым образом “удерживает” воспитанников от пьянства.
В старом чемодане у нее хранится куча важных бумаг: удостоверение “Ворошиловский стрелок”, права на грузовую машину, дипломы за “лучшее подворье”.
— Жизнь — она просто устроена: работай, помогай людям, люби все живое, — говорит хозяйка. — Только две загадки и есть в мире: как родились — не помним, как умрем — не знаем.
Юрьевна держит за плечами семь десятков годков, поэтому торопится осуществить свою мечту. Как ветерану труда ей выделили участок в 15 соток. На пустыре она планирует выстроить еще один дом для бездомных. Да чтоб большой был, каменный, и окна — во всю стену.
