Юмор — это последняя надежда быть услышанным. Юмор — смычок, при помощи которого из глухой полой емкости бытия извлекают осмысленные и жизнеспособные звуки. Но если юмор — самоцель, если из пустоты он выловит лишь эхо безмолвия, если не впитает и не повторит ничего, кроме этой пустоты, — то что он донесет до адресата?
* * *
Конфликты, недоразумения, даже войны происходят из-за различий в понимании смешного или из-за полного или частичного отсутствия юмора. Юмор — универсальный язык и самый короткий путь к взаимопониманию. Пошутил — и, если шутка воспринята, сразу преодолел огромный ворох недоразумений.
Юмор — тонкая субстанция, у одних он изящен, как нотная грамота, у других — груб и пошл и смахивает на окрик, на извозчичий кнут и мат (таким низкопробным ухарством без зазрения пользуются умельцы-шуткари, верховоды массовых зрелищ), но все же, при всем его площадном непотребстве, даже это умение рассмешить следует признать позитивным, ибо куда гаже и мрачнее реальность, начисто лишенная хотя бы тени комического… Будь у всех одинаковое представление о природе несерьезного, т.е. того, к чему надо относиться легко, без патетики и остервенения, — и как просто стало бы существовать и завершать миром любой спор!
* * *
Но не есть ли смех еще и тень страха?
Он звучит особенно весело и задорно (и диссонансно!) после испуга (он сам — не есть ли испуг чем-то неожиданным, не предполагавшимся?), раздается рядом и сразу вслед за ужасом: будь то холодок миновавшей смерти или радость внезапного озарения, которое в себе обнаружил. То есть опять — растерянность и боязнь, что утратил контроль над собой и происходящим, сбрендил, впал в прострацию неведомого, а потом с облегчением обнаружил, что вернулся в разум.
* * *
Раньше я полагал: можно (и нужно!) смеяться надо всем. Абсолютно надо всем. Поэтому люди и гогочут в неподходящих местах и случаях, находят для веселья противоречащие природе комизма поводы. На кладбище, на похоронах, придумывая анекдоты про покойников и казни, — но это не потому ли, что самим страшно умирать? То есть смех — противоядие и прививка от испуга? Потешаются над собственной физиологией, над неизменной человеческой природой, над самыми отвратительными ее проявлениями: скаредностью, трусостью, готовностью предать и изменить — любимому человеку, высоким принципам и идеалам. И ведь (с точки зрения здравого анализа происходящего) посмеиваться надо всем — весьма разумно и продуктивно. Происходит проверка на прочность, на зубок — всего, что воспринимается незыблемым, твердокаменным, вечным. Какой прок обличать и негодовать, ораторствовать, тратить на это драгоценное время, если можно пнуть постамент и выяснить: он по-прежнему неколебим или превратился в гнилушку? Даже если не способен сокрушить идолище, то не разводить же нюни. Лучше в отместку посмеяться. Заодно и над собственным бессилием тоже.
И все же есть обстоятельства, при которых смех коробит. Правда, не всех. Осознанное массовое изуверство, например.
* * *
Слова, изречения, произнесенные пророчества — сбываются, причем в прямом, буквальном смысле слова. Сказано: “Человечество, смеясь, расстается с прошлым”. Кем сказано? Каким-таким мудрецом? Не важно! Но ведь исполнилось до абсурда точно. Можно даже предположить: именно ради воплощения этой (вот уж не абсолютной) сентенции люди стали глумиться над тем, над чем надрывать животики вроде бы невозможно. Над судьбами угнанных в концлагеря, например. “В лагере смена белья. Первый барак меняется со вторым”. И это еще самое невинное из сочиненного! Как же такое произошло? Один брякнул — все подхватили? Торопясь доказать, что, если кто-то что-то вымолвил, претендуя на всеохватность суждения, так тому и быть?
* * *
Без чувства юмора пишущему нечего в литературе делать. Но и превращать юмор в единственный свой конек — беда. На такой хромоте ни один конькобежец и наездник далеко не убежит и не уедет.
* * *
Острота и острота — случайно ли эти слова разнятся лишь ударением?
* * *
