Дорогой Саша! Сегодня, 19 апреля, первый твой день рождения — без тебя. Но мысленно продолжаю наш начатый четверть века назад разговор. Эти заметки — безотчетный отклик на твою внезапную смерть. Извини за сумбурность стиля и небрежность слога (о многом хочется сказать, и оползни воспоминаний — так и тянет назвать их ледниковыми, леденящими периодами — наползают краями друг на друга).
Самое яркое: мы — в Крымской обсерватории. Прибыли ночью. Над головой — звездный ковер. Ты говоришь:
— Сейчас соприкоснешься с вечностью. Знаешь, как близко тут небо?
— Близко?
— Мы в горах… Недавно обсерватории стукнуло тридцать. Юбилей проходил под лозунгом “30 лет в трубу”…
Утром мы вошли в облупленный домик. За столом работала пожилая женщина — живые глаза и неприлично рваный плащ. Ей помогала девушка в бесформенном, растянутом лыжном костюме.
— Они живут другим, — сказал ты, перехватив мой взгляд. — Звездами.
Нас повели к огромному телескопу. И я увидел: до звезд рукой подать.
Неумышленная ошибка траурной церемонии в Доме литераторов (родном для нас с тобой, Саша, доме) заключалась в том, что ее пустили на самотек, а в подобной ситуации к микрофону прорываются те, кто хочет привлечь внимание к себе. Звучали странные, диссонансные пассажи о том, что ты, Саша, происходил не из интеллигентной семьи (не в пример выступавшему имяреку), а был дворовым приблатненным пареньком, однако жизнь свою прожил, тем не менее, правильно. Кто изрекал это (и как посмел фигляр, панибратски в присутствии Смерти называвший тебя Ткачом, чем заслужил право давать оценку твоей судьбе)? Разве мотался на Север, чтобы защитить опального Григория Пасько? Или стискивал зубы на футбольном поле, получив очередную травму? Или из-под его пера вышла книга об уничтоженном Сталиным и Гитлером народе — крымчаках? Слава Богу, самодостаточные писатели, кому не нужно самоутверждаться на чужих похоронах, воздали тебе должное.
Когда был вольным поэтом и неприкаянным футболистом, ты появлялся в Москве не часто. Большей частью ездили к тебе, в Крым. Булат Окуджава, Василий Аксенов, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко… И еще сколькие! Ах, как мы мчали по горным кручам, пересаживаясь с попутки на попутку… Таксой, разменной монетой, платой за поездку любой протяженности в любом направлении служила розовенькая “десяточка”. “Чирик”. Ты говорил: “Деньги — бензин, горючее жизни. Чего их жалеть?!” О скольком в те дни и вечера на берегу усеянного осколками древних греческих амфор Афона (я насобирал бездну античных черепков), в Севастополе и на яхте во время ловли катранов было переговорено, сколько стихов прочитано!
Именно тогда сорвались с твоих губ горькие слова:
— Когда играл в футбол, то знал, что необходим: команде, болельщикам, своему городу. А теперь даже не знаю: есть я или меня нет. Пишу — для кого?
За неделю до твоей неожиданной, столь много надежд погасившей смерти состоялась триумфальная презентация твоей последней книги “Сон крымчака, или Оторванная Земля”… Сердечные слова звучали со сцены и из зала! Тебя сравнивали с Бабелем, Фазилем Искандером, Гоголем и Улицкой! Счастье (если оно возможно на фоне смерти), что ты успел их услышать. А еще большее — успел эту книгу написать и издать. И сопроводить в странствие по читательским гаваням и библиотечным анклавам… При насыщеннейшем темпе твоей жизни, когда шлифовать главы приходилось в самолете, кочуя из города в город, с континента на континент, ты мог не успеть закончить ее…
Свою поэму “Лихорадочный мэн” ты принес в “Литгазету” без большой надежды на публикацию. Вопрос упирался в характерный для тебя и твоих творений сленг, прежде всего — в простенькое заглавное словечко “мэн”. Дико об этом вспоминать, но даже для несерьезной 16-й страницы “ЛГ” оно было неприемлемо. И все же мы решили попробовать. Защитить публикацию небольшим предисловием, дать истолкование сомнительного существительного. “МЭН” был объявлен аббревиатурой и расшифровывался приблизительно так: Михаил Эдуардович Николаев… После каждой из трех букв поставили точку, публикация состоялась!
Следующее ироническое соло ты исполнил на юмористической странице “Московского комсомольца”, названной “Обалдуй”. Был удостоен за публикацию звания лауреата. На празднике “МК” в Лужниках тебе вместе с дипломом презентовали ручку с золотым пером. Символ оправдался: твои последующие книги были начертаны филигранно.
Однажды ты сделал мне подарок: галстук в мелкую звездочку. Сегодня этот подарок воспринимается символически. Небо — стало еще ближе. Я ищу на небосклоне тебя.
