В 15 лет я зачитывался его детективами и мечтал быть похожим на героев его книг. И даже представить не мог, что однажды мы будем работать в одной газете. Более того, на какое-то время он формально станет моим подчиненным…
А сегодня я сижу в знаменитом “доме на набережной”, в гостях у Эдуарда Анатольевича Хруцкого — любителя красиво одеться, хорошо выпить-закусить и крепко подраться. Я беседую со знатоком старой доброй Москвы, автором классических детективов (“Истина”, “Четвертый эшелон”, “Осень в Сокольниках”, “Зло”) и профессиональным кинодраматургом (“Приступить к ликвидации”, “На углу, у Патриарших”, “Время жестоких”).
Мне искренне жаль, что газетная статья не может вместить в себя всю нашу беседу. И еще я не верю, что Эдуарду Анатольевичу, дяде Эдику, — 75 лет.
— Эдуард Анатольевич, как вам работается в центре Москвы? Мне всегда казалось, что настоящие писатели работают в Переделкине, домах творчества…
— А я ненастоящий писатель, вот в чем дело. Ведь писатель, если отталкиваться от советских времен, это не призвание, а должность. Человек вступал в Союз писателей, и ему по статусу было положено: творить в Переделкине, получать путевки в дома творчества и так далее. А я всегда работал журналистом. Мне было все равно, где писать. В газете ли, журнале… И это при том, что писать книги я особо никогда не любил. Вот сценарии — это да! Совсем другое дело. Пишу сценарий и вижу как наяву дом, улицу, фонарь, аптеку. Дело за малым — перенести увиденное на бумагу. Это потом режиссер будет делать с моим фильмом то, что хочет и как хочет. Мне — безразлично. Скажу больше, стараюсь вообще не смотреть фильмы по своим сценариям. Ну разве что начальные титры. Фамилия автора на месте? На месте. Значит, все в порядке! (Смеется.) Что касается литературы… Мне сложнее в этом плане. Есть замечательные авторы. Вася Аксенов, например. Вот он может взять со стола стакан чая и вокруг него раскрутить целую историю, где будут встречи и расставания, пропажи и находки. Я так не могу, я журналист. Могут писать только о том, что сам видел.
— Тем не менее однажды вы стали писать книги. Кстати, самую первую помните?
— Это была не книга, а брошюра “Полная чаша залива Надежда” — сборник моих очерков, написанных во время поездок по Дальнему Востоку и Сахалину. Прекрасно помню, как на такси вез две пачки этих брошюрок и одну с автографом, не удержавшись, подарил шоферу. Уж не знаю, что он с ней сделал… Знаете, я же правда очень много писал. Дошло до того, что в очередной командировке, в поезде, выходил в тамбур покурить, и в голове совершенно шаблонно рождались строчки очередного редакционного материала. Оставалось только вставить нужные фамилии новых персонажей. Так я стал писателем.
— Как это?
— Литература раньше делилась на рабочую, сельскую, плодово-ягодную и так далее. У меня был огромный запас самых разных материалов. Я мог писать о рыбаках, летчиках, геологах. Обо всех, с кем сводила жизнь. Но цензура, как это ни банально прозвучит, вставляла палки в колеса. Вся “правда жизни” из книг безжалостно удалялась. И тут я вдруг понял, что сыщики и воры — это навсегда. В советскую литературу, кроме книг о милиции, отрицательные персонажи не допускались, понимаете? Кроме жанра детектива. Правда, и тут имелись свои хитрости. Было особое указание МВД, подписал которое Юрий Михайлович Чурбанов. В документе говорилось, что персонаж той или иной книги, современный офицер милиции, не может иметь любовницу, посещать рестораны и пить водку, слушать джаз и так далее, очень много пунктов. Потому я начал писать книги о милиционерах военных лет. В этом случае были определенные послабления.
— А вы сами войну хорошо помните?
— Мне всего 8 лет было, но да, достаточно хорошо. Помню тревоги ночные, карточки, которые я отоваривал, больше было некому, мать работала, отец занимался “своими делами” за линией фронта… Жил я на Тишинке, конечно, общался с местной шпаной. Можно сказать, аттестат зрелости я получил на Тишинском рынке. А диплом о высшем образовании, в таком случае, в самом центре Москвы — на Бродвее. То есть на улице Горького. Учился я плохо. Хотя… Может, даже и неплохо, не знаю. Дело в том, что учителя в то время любили выбрать обеспеченную семью, чтобы устроиться при ней детскими репетиторами. Денег, как таковых, за репетиторство не платили. Но учителю в обязательном порядке накрывали стол. Это был полноценный обед из четырех блюд, плюс что-то давали с собой. И вот тогда у меня где-то по каким-то предметам выходила “троечка”. Потом я стал активно заниматься боксом. Днем и вечером. Времени на учебу не оставалось, поэтому мне дали справку “сборника”, и я ушел в школу рабочей молодежи, где вдруг стал очень хорошим учеником. Видимо, потому, что репетиторов там не было.
— Так все же кто вы? Писатель? Журналист? Кто?
— Я журналист, который пишет книги и иногда киносценарии. Между прочим, моя самая первая журналистская публикация — это заметка в “МК”. Помню, шел по Тверскому бульвару, мимо газетных стендов. У каждого останавливался и смотрел, читают ли мою заметку.
— А первый гонорар как потратили?
— Ну это как полагается! Рядом с редакцией была столовая, которая вечером работала как ресторан. Вот в нем, или в ней, и остался первый гонорар. Надо сказать, в “МК” я пришел работать внештатным репортером. Оклад не получал, зато гонорары платили повышенные, хватало на коньяк и шампанское. У нашей компании было одно любимое место — кабачок в Банковском переулке, который назывался “Хорошее”. В нем в розлив давали коньяк и шампанское. Мы брали 150 граммов шампанского, а сверху 50 коньяку. Или наоборот, если деньги позволяли. И нам было хорошо, отсюда и название…
— Вы с такой любовью в своих книгах рассказываете о старой Москве… А как вам современный мегаполис?
— Совсем недавно был в “Известиях”, засиделись допоздна, а когда вышел на улицу, вдруг показалось, что попал в чужой город. Слава богу, театр “Ленком” стоял на прежнем месте…
Но тут ничего не поделаешь. Люди стареют, города молодеют. Это естественный процесс, город должен меняться. Только Москва меняется очень некрасиво. Хорошо хоть мои любимые Патриаршие пруды остались целы.
— Так же ваш сериал назывался — “На углу, у Патриарших”. У него будет продолжение?
— Нет, сколько можно. Все-таки 48 серий снято, хватит. Да и не хочу я про современную милицию писать, если честно… У меня сейчас готов к производству 16-серийный фильм по мотивам моего “Четвертого эшелона” — о работе уголовного розыска в годы войны. Фильм будет снимать та же кинокомпания, которая сделала “Ликвидацию”. Еще не знаю, кто будет режиссером, вроде бы сам Сергей Урсуляк. А на главную роль, полковника Данилова, утвердили Константина Лавроненко. Еще у меня недавно приняли сценарий сериала “Тени кафе “Домино”, это уже о работе ЧК в годы НЭПа. Но там какие-то проблемы у продюсеров, съемки постоянно откладываются.
— Правда, что вы никогда не были членом партии?
— Абсолютная правда. В армейские годы, когда доводилось стоять в карауле, с оружием, кто-то вспомнил, что я не комсомолец. Как-то вернулся в казарму — вижу на тумбочке комсомольский билет, без фотографии, и выписан даже с ошибкой на фамилию Круцкий. Я его потом потерял, он мне был без надобности. В КПСС я никогда не вступал, притом меня из нее регулярно хотели исключить. В повести “Приступить к ликвидации” мой герой, опер-разыскник, приезжал в Ленинград сразу после блокады, и там была сцена с людоедами… Боже, как цензурщики вскинулись! “Исключить немедленно! — кричали. — Поклеп на советскую власть!” А что я такого написал? Как товарищ Жданов вызывает к себе начальника розыска, у которого сутками маковой росинки во рту не было, а сам, значит, пьет при нем чай с персиками и еще дает какие-то указания? Чистая правда.
— Знаете, вот вы сейчас “прошлись” по цензуре прошлых лет, а ведь сегодня, когда заходишь в книжный магазин, видишь, что стоит на полках, невольно думаешь: “Нет на вас цензуры!”
— Я недавно купил одну книжку, из которой с удивлением узнал, что предатель генерал Власов, оказывается, был агентом НКВД. Что он даже прилетал на встречи со Сталиным в Кремль.
— Во-во, а я из одной книги узнал, что Александр Сергеевич Пушкин был агентом царской охранки, выполнял секретные миссии…
— Цензура должна быть. Обязательно. Конечно, не такая, как раньше. Но должна.
— Вы сказали, что не хотите больше писать о современной милиции. Почему?
— Современная милиция — это ужасно. Я не слепой, прекрасно вижу, что творится на улицах. Вот у меня возле дома торговые ларьки. Каждый вечер за данью подъезжает машина, я вижу, кто в ней сидит, да они и не скрываются. Раньше такого беспредела не было. Люди были другие. Им было стыдно...
И ведь уже ничего не изменится, вот что страшно. И милиция наша не изменится. Нет тех сыщиков, которые пахали сутками, за копейки. Нет, стакан, конечно, принимали, как же без этого… Понимаете, за идею они работали, а не за бабки. Вы посмотрите, во что сейчас обычные опера одеты. Костюм штуки за три баксов, дорогие ботинки, золотые часы… “Это надо для маскировки…” Ну конечно… (Смеется.)
— Вы в жизни часто совершали ошибки?
— Достаточно. С женщинами, с работой… Но на Тишинке, где я прошел свою среднюю школу, меня сызмальства научили: не верь, не бойся, не проси. Под этим бесхитростным лозунгом прошла вся моя жизнь. Была бы еще одна жизнь, возможно, она бы по-другому пошла, а так… Меня все устраивает.
— И никогда не хотели что-то изменить в прошлом?
(После долгой паузы.)
— В 57-м году я бы добился своего участия на первенстве Союза по боксу. Вот и все. Больше нечего менять. Я прожил жизнь так, как прожил. Мне кажется, она была счастливой. Да что я?! Мне Путин, прежде чем уйти, орден вручил “За заслуги перед Отечеством”! Что ж мне жаловаться?
— Как сегодня строится ваш обычный рабочий день?
— Встаю рано. Работаю два-три часа, пишу. Дальше надо ехать, с кем-то встречаться, разговаривать. Вот сейчас работаю над книгой “Затерявшийся в Москве”. Это детектив, вторая часть моего романа “Зло”. Сейчас несколько человек освободились из заключения, мне с ними нужно встретиться, уточнить для будущей книги некоторые детали. Один из этих людей, к слову, живет в Калинине, в Твери то есть. Вот на такие встречи время и уходит.
— Зачем такие сложности-то? Сейчас все авторы пишут, не выходя из дома.
— Ну они современные авторы, а я — старый.
— Вы в “авторитете”?
— Скажем так… Я могу встретиться с людьми, и со мной будут разговаривать. Когда с моим отцом случилась беда и меня стали таскать на допросы в НКВД, у меня была возможность “соскочить”. Я знал почти всех людей в районе. Они мне сказали: “Тебя заберут на днях. Иди с нами на дело, тебя возьмут по уголовке, сядешь в Таганке, мы кинем маляву, что ты в авторитете, и все будет по понятиям”. Вот, пожалуйста, к вашему недавнему вопросу. Моя жизнь могла пойти по другому пути. Не пошла… Умер Сталин, органы от меня отстали.
— Кстати о Сталине. Вы живете в квартире его сына, Василия. Не возникает чувство дискомфорта? Не страшно в ней?
— Да он даже заходит в гости иногда. Мы с ним там грамм по 150, бывает, жахнем или шампанского! (Смеется.) Нет, не страшно. Хотя это уникальная квартира. Вот в той комнате, например, для Василия постоянно играли джаз. Лучшие музыканты города. Играли до ночи, до утра, до скольких было надо. Сам вождь в эту квартиру не заходил никогда. Вот этажом ниже, в квартире дочери, был. Сюда — ни ногой. Говорили, он не хотел видеть сына пьяным.
Я как-то работал в газете “Молодой целинник”, на целине, естественно, мой контракт с ними закончился аккурат в мой день рождения. Я получил расчет и перед отбытием в Москву пошел в лучший местный ресторан, если можно так выразиться. Там один парень божественно играл на скрипке, аккордеоне, на саксе. Мы познакомились, его звали Боря. Оказалось — тоже из Москвы, высланный. Знаете, за что? Он играл джаз у Васьки на квартире. И однажды во время пьянки об этом проболтался. Из Москвы его выслали в тот же день, и обратно он уже не вернулся…
— Знаете, мне кажется, вы столько всего видели, что вас сложно чем-то удивить.
— Почему? Я каждый вечер удивляюсь. Особенно когда смотрю новости по телевизору.
— Вы часто говорите: рестораны, девушки, бокс… Это называется “неправильный образ жизни”. Как же вам форму удалось сохранить? Дай бог каждому в ваши годы так выглядеть!
— Все мои предки по мужской линии любили красиво одеться, выпить-закусить и хорошенько подраться. Я не исключение. Как я себя сохраняю? Да никак! Утром встаю, похмеляюсь, и за работу! Шутка!
