Первая же пьеса молодого драматурга Липскерова ставилась в знаменитой “Табакерке”. Но по-настоящему его прославили романы: “Пальцы для Кэролайн”, “Сорок лет Чанчжоэ”, “Пространство Готлиба”, “Последний сон разума”, “Русское стокатто — британской матери”, “Демоны в раю”. В его бестселлерах реальная повседневность в каком-то полубезумии погружается в порок, хотя почти все мечтают о любви, красоте, о семейном счастье.
А что думает о любви и семейном счастье сам автор? Удается ли ему претворять свои мечты в жизнь?
Схватка с любимыми
— Дмитрий, каково происхождение вашей фамилии? Что такое “липскер”?
— Пытался дорваться до своих корней и кое-что отыскал: старинное название Лейпцига — Липск. Вероятно, мои пращуры по отцовской линии вышли оттуда, из Европы.
— Значит, предки были сильными личностями, уверенно шли за счастьем. И в потомке чувствуется изрядная подъемная сила.
— Моя русская ветвь посильнее будет. Я наполовину еврей, наполовину русский, и моя мать — урожденная сибирячка. Ближе к сорока я вдруг осознал, что во мне очень многое от матери и от бабушки. Обе они — крупные женщины, рослые, энергичные, сильные духом. В отцовой родне тоже бабки и прабабки были мощнейшие женщины. Моя прапрабабка жила в Одессе. Будучи акушеркой, принимала роды ребенка, ставшего Леонидом Утесовым. Великий артист долго покровительствовал моему деду, известному эстрадному конферансье.
Женщины в нашем роду — это самое сильное, основательное, что держало семью. Но, к неудовольствию бабушек, последние полвека, к сожалению, девочки по отцовской линии не рождались — мальчики, мальчики, мальчики. Одни сыновья! Мои прабабки и бабушки очень переживали. И рождение моего первенца слегка расстроило их. И наконец родилась моя дочка Софья, но мою бабушку уже не застала.
— А как бабушки относились к внукам?
— Да у них была к ним просто жертвенная, беззаветная любовь.
— Вы многим обязаны своей маме?
— Мама рано умерла. Она была великолепным музыкальным редактором в Доме Звукозаписи, что на Качалова. Делала записи с концертов. Она была очень красивой, общительной. Многие музыкальные звезды объяснялись ей в любви. Остались фотографии знаменитостей с любовными признаниями — она их хранила. Но как-то у нее не очень сложилось…
— Это мама посеяла в юном сердце сына соблазн поступить в театральное училище?
— Мама сама оставалась независимой и мне ничего не навязывала. В нашей семье все занимались своими делами.
— Чем занимался ваш отец?
— Он известный мультипликатор. У него много фильмов. Мы с ним очень редко видимся, потому что я живу за городом.
— Вы дитя любви?
— На эту тему я с мамой не общался. И потому не знаю, рожден ли я случайно или по любви. Но поскольку воспитывался в детских садах на пятидневке и в интернатах тоже на пятидневке, то делаю логическое заключение: я случайный, не запланированный на счастье ребенок, которым родители с удовольствием поделились с общественными заведениями. Довольно долго я в них воспитывался, пока мои сердобольные бабушка и дедушка не пожалели меня и не забрали к себе жить.
— Вы росли спортивным парнем?
— Конечно, хотелось стать сильным и красивым. Но я всегда был достаточно трезвым и понимал: красавец я никакой. Особенно в молодости. Я был абсолютным гадким утенком: узкие плечи, длинные худенькие ноги, огромный нос, кудряшки. Кто-то из родственников-мужчин ободрил меня: “Не переживай! Мы как вино. К старости становимся лучше, красивее, умнее, мудрее. Наша порода такая”. Но вот я и заметил: сейчас, в 44, я нравлюсь себе больше, чем в молодости.
— На фотографии видела вас с двухлетним вашим сыном. Он удивительно вас повторил.
— Да, сын очень похож на меня. И характером мерзким похож. И я этим счастлив!
— Он вам противоречит?
— Мне — нет. А вот своей маме — да. Противоречит во всем.
— А как 8-летний Костя соседствует с 6-летней Соней?
— Как кошка с собакой. Могут драться. Если Костя говорит: “Соня пойдет туда…” — в ответ услышит: “Никогда! Ни за что!” И притом дети невероятно любят друг друга. От внешнего мира они будут защищать друг друга отчаянно. Соня, как истинная женщина, любит своего брата больше всех. Опекает его. И она же его раздражает, дергает, задирает — свои женские штучки пробует на нем. А Костя, дурак, вместо того чтобы оттачивать на ней свое мужское мастерство общения, попадает в нехитрые женские сети.
— Вы так строги к сыну, но вопреки собственной логике, наверное, не идеально выстраивали свои отношения с их матерью, поскольку давно не вместе?
— Аксиома проста. Когда мужчина поймет женщину, а женщина — мужчину, все будет хорошо. Но этого никогда не происходит. Это и невозможно. В этом и есть радость жизни.
— Радость — в преодолении различий или в несовпадении?
— Конечно, в несовпадении. В этом есть радость страданий — сердца закон непреложный. Отсюда и творчество проистекает. А если ты будешь всем ублаготворен и спокойно лежать, может быть, ты станешь более здоровым, но все будет тускло! Пока мы, женщины и мужчины, как кремни, высекаем друг из друга искры, мы живы!
— У вас бывают и с новой любимой женщиной схватки?
— Конечно, я отношу себя к мужчинам. Ведь тут дело не в противоречиях — идет столкновение разных миров. Я же не требую — делай так, как я хочу. Упаси господь! Давно перестал быть тираном.
— А раньше тиранствовал?
— Каждому мужчине свойственна тирания. А тиранов либо иногда убивают, либо мужчина после тирании приходит к спокойной мудрости, когда понимаешь: чему суждено быть, то и случится. Если женщине суждено тебя разлюбить и уйти от тебя, разлюбит и все-таки уйдет. Если будешь запрещать ей что-то, она все равно сделает по-своему, негатив от запретов перерастет в критическую массу, и случится ядерный взрыв. Финал очевиден. Каждый должен жить своей жизнью. Не мешать другому жить по-своему.
(Так философски завуалировал писатель разрыв с матерью Кости и Сони. Он сидел в угловом стыке огромных окон. Купались в ярком свете дня пурпурная майка и куртка, подчеркивая триумфальную успешность писателя и общественного деятеля, его спокойное достоинство. Он смахивал на римлянина, выигравшего битву. — Авт.)
— Вы как Понтий Пилат. Понимаете человека, не мешаете ему оставаться самим собой, но не станете переживать, если женщина, потерявшая вас, будет мучиться, как на Голгофе. А вы, Понтий Пилат, с новой женщиной сохраняете мудрость и вальяжность?
— Ну-у во-от! Пра-а-вильно — Понтий Пилат! Не верю, что он был, как я, вальяжный. Он же был военный. А мы сибариты.
Соитие — это венец любви
Спасительная самоирония Дмитрия Михайловича заставила меня переключиться на “Демонов в раю”, где крепко спаялись фантазия и реальность, плотская гиперболическая страсть и дьявольские козни. Там вездесущий, мистически-кошмарный тип, сексуальный гипергигант Карл пользуется своим шлангом как орудием сладострастной мести.
— А все-таки Липскеров любит чертовщину! С вами когда-нибудь играли черные силы? Случалось ли что-то экстраординарное, что подстегнуло ваше воображение?
— Не Липскеров любит чертовщину. Может быть, чертовщина любит Липскерова. А он только отбивается от нее. Какой-то тихой сапой она все-таки проникает — приходится отплевываться. Крестные знамения помогают иногда. А все-таки было несколько знаковых вещей. Когда я закончил книгу “Последний сон разума” (она еще лежала на столе в рукописи), недели через две, часов в пять утра, раздался международный звонок. Женский голос просил Ильясова. Я сердито ответил, что никакого Ильясова нет. Она еще раза два звонила, требуя Ильясова. И когда я разгневанно бросил трубку, меня осенило: моего героя в романе зовут Ильясов! Заинтересованный, я стал ждать звонка незнакомки, чтобы узнать, какой номер она набирает, и что-то услышать о тезке моего героя. Но она больше не позвонила.
— В книге нашла современное воплощение чертова сила: ваш Карл вездесущ, фантастически информирован, коварен и, как любое зло, неуязвим. Кем вдохновлялись? Случалось ли с вами нечто, что содрогнуло сознание?
— Вряд ли что-то особенное случалось. Я видел только оттенки, какие-то детали. Когда-то, на заре бандитского капитализма, меня забрали в милицию. Сидел я в обезьяннике один и вдруг увидел вблизи себя кучку дымящихся мозгов. Видимо, милиция решила на меня давить таким способом. Что это было, не знаю. Может, они кому-то выбили мозги. Может, это были и не мозги вовсе, а что-то похожее. А потом пришел какой-то человек ростом в полтора метра, в кожаном плаще до цементного пола. Посмотрел на меня из-под густых бровей маленькими глазками под скошенным черепом и обратился к старшине раздавленным голосом: “Можно, я заберу его к себе?”
— Это пострашнее!
— Тут я и подумал и чуть не взмолился: ни в коем случае не отдавайте меня…
— В описаниях вы обошлись без пошлостей. И все-таки чем объяснима чрезмерность плотских сцен? Вам хотелось понравиться читателю?
— Грехи наши человеческие зиждутся всего на нескольких пороках. Иногда и не отличишь, как непорочное действо вдруг обнаруживает свою порочность. Сексуальный гигантизм персонажа — это и есть тот пример большого разврата, не только сексуального, а разврата в умах, в душе, что несет с собой этот персонаж. Зло всегда находится в каком-то мировом подсознании. К сожалению, поэтому оно всегда с нами.
Вообще же все мои сочинения изобилуют сексуальными проявлениями любящих людей. Я не ханжа. Умею это делать, не вызывая читательского отвращения. О плотских удовольствиях пишу с любовью к женщине. Считаю: в женщине лежит всё чувственное начало мира, оно ярче выражено в ней, чем в мужчине. Практически все мои книги написаны о непостижимости женского начала. Мужчина лишь пыжится к такому же чувственному восприятию мира. Женщина любит заниматься собой, пусть это будет спорт, косметика, поход в магазин. Она это делает не для себя — для мужчины.
— Помню откровения вашего героя, монаха-схимника, из романа “Русское стокатто — британской матери”: “Бог создал человека для жизни и любви. Соитие — это венец любви человеческой, подарок Господа”.
— (Смеется.) Остается только соитие. Господних подарков все меньше и меньше. Или мы их просто не замечаем. Господь нам дает, а мы морщимся и отбрыкиваемся: “Зачем это нам? Это же так сложно”. Притерлись к обстоятельствам давно. Жизнь спокойна, и никуда не надо бежать. Растут дети… Мы ленивы, поэтому мало живем. Детей надо рожать в том возрасте, чтобы успеть их вырастить.
— Вы вовремя родили детей. Но почему-то не рассказываете ничего про Машу, маму Кости и Сони.
— Маша старается воспитывать наших общих детей. Но видимся с ней крайне редко.
— Значит, некогда яркая любовь ушла?
— Для меня главное — дети. Ни о чем я так не волнуюсь, как о них. В силу определенных обстоятельств я не мог создать собственную модель отношений между мужчиной и женщиной. Пытаюсь создать ее в отношениях между сыном и дочерью. Они наблюдают, набираются опыта, глядя на нас. Субботу и воскресенье, каникулы дети проводят со мной, ездим на лыжах, куда-то на море. Им совершенно необходимо мужское участие.
— Вы все уходите в моралите и не говорите о новой своей чувственной привязанности.
— Я не так часто был влюблен. Раз-два и обчелся. Когда человек к 44-м влюблен в третий раз, это не так много. Чем старше становишься, тем труднее раскрутить себя на чувства. Сейчас они есть, и это хорошо.
— Что вас подожгло в вашей сегодняшней любимой?
— Не ответить. Любят ни за что. У нас сейчас тяжелый век. Женщины — особенно в Москве — любят за определенные качества в мужчине, чаще любят за деньги. А когда женщина любит беззаветно, без оглядки, когда она из-за этого может даже сильно пострадать, это меня в ней подкупает. Редкое качество, когда женщина искренне сострадает мужчине.
— Вы молоды и красивы, успешны и, кажется, в сострадании не нуждаетесь.
— В глазах молодых женщин я как некий монстр. Многие считают, что на мне надета маска серьезного, делового человека и писателя. Это есть. Я пытаюсь создать некую границу между собой и другим миром, чтобы ко мне не многие приближались.
— Значит, маска надета сознательно?
— Мы все носим маски, доспехи, чтобы не пробили, не достали, за живое не задели. Вот так и выглядим: мы все такие сильные, мощные. А когда ты перед молодой женщиной приоткрываешь доспехи, снимаешь, что называется, щит и обнажаешь сердце, то ведь тебе могут копье вогнать в него. Либо вложить свое сердце! Ты об этом заранее не знаешь.
— Насколько была моложе вас Маша?
— Лет на пятнадцать.
— А новая любовь?
— На двадцать.
— Анна Григорьевна была моложе Достоевского тоже на двадцать с лишним лет.
— Очень хорошая разница. Но там определенно был случай жертвенности. Это мне очень претит, когда женщина кладет свою жизнь пусть на алтарь великих талантов. Жизнь женщины сводится к нулю, к обслуживанию гения.
— К сожалению, множество женщин тратят жизнь на обслуживание ничтожеств.
— А я думаю о другом — сколько великих идей потеряно в постели, при занятии любовью! Сколько ненаписанных романов!
— Поменьше будет серости в литературе. Любопытно, как относится ваша любимая женщина к молодым распущенным моделькам, к эдаким резвым лошадкам из романа?
— Она еще не успела прочитать. Екатерина Вилкова — актриса. Летом актеры очень много работают. Я ее не так уж часто вижу, чтобы подсовывать ей свои книги. Мне приятнее ее обнимать при встрече, чем созерцать, как она упивается моей книгой. В отношениях с женщиной я не писатель.
— Вы наградили 212-килограммового начальника тюрьмы, сладострастного маньяка Чмока способностью любить. Он получает жену-красавицу. А то, что их дочь недалеко ушла от папиных инстинктов, вовсе не наказание: семейка счастлива в меру своего понимания. Где вы откопали такой тип?
— Все ситуации с ним мной смоделированы, за исключением сцены с подглядыванием за моющейся женщиной. О таком эпизоде мне рассказывал великий Илья Рутберг — это случай из его студенческого быта. Чмок — мощный русский характер со всеми его идиотскими прибамбасами. Но любовь преображает всех. Если человек не любит, он остается в глазах других черно-белой фотографией.
— В ваших книгах чувствуется энергия автора. Вы человек страстный?
— Страстный в том, что я делаю. Что хочу делать.
— Живопись или что-то другое коллекционируете?
— Коллекционирую современную живопись. Всю жизнь увлекаюсь фотографией. Когда-то в молодости даже зарабатывал этим.
— Ощущаете ли вы в себе потребность покаяния?
— Я все время испытываю чрезмерное чувство вины за что-то. Особенно в то время, когда выпивал. Чувство вины было безгранично. Но поскольку уже много лет не пью, чувство вины немного уменьшилось.
— Ваш духовник по-прежнему в монастыре на Ладожском озере?
— Нет, он ныне возглавляет христианскую миссию в Болгарии. Он один из самых просвещенных наших деятелей в православной церкви.
— Своим гармоничным состоянием духа вы в известной степени обязаны ему?
— Безусловно. Человек больше всего обязан Богу и своей воле.
