Веничка Ерофеев жив!

На всем пути следования в электричке от Курского вокзала и до Петушков Владимирской области пьяный забулдыга временами подозрительно трезво рассуждает на разные щекотливые темы и все пытается понять: кто и почему в России пьет больше — верхи, глядя на низы, или низы, глядя на верхи?..

Сказать, что поэма Венедикта Ерофеева “Москва—Петушки” не сразу (она ведь была запрещена!), но постепенно в стране, где выпить-таки любят, завладела умами населения — значит ничего не сказать. Лет 30 назад глубокой темной ночью в студенческом общежитии самиздатовский вариант “Петушков” открыл и я...

А когда совсем недавно узнал, что в деревне Караваево Петушинского района живет-может единственный сын Венички, сел на легендарную электричку.

Нас встречает высокий молодой мужчина, как о нем говорят в деревне — точная копия своего отца. Становится ясно, почему у писателя не было отбоя от женщин: при росте 190 см он имел еще чрезвычайно обаятельную внешность (Голливуд отдыхает), ходил всегда аккуратно одетым, начищенным и наглаженным.

По правде говоря, это замечание односельчан слегка сбило нас с толку. Ведь Веничка из “Москва—Петушки” — беспробудный пьяница, маргинал со всеми вытекающими отсюда последствиями. Спит в подъездах, постоянно желает опохмелиться. Ну какой образ автора сложится у читателя после таких, допустим, фраз: “Выпил для начала стакан зубровки, потому что по опыту знаю, что в качестве утреннего декохта люди ничего лучшего еще не придумали” — или: “Но ведь не мог я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив?!”?

О двух совершенно разных людях — вода и камень, стихи и проза, лед и пламень, сидя в мансарде деревенского дома, мы и беседуем с сыном Венедикта Ерофеева — тоже Венедиктом. Его отец признавался, что мансарду, мезонин, флигель, антресоли и чердак постоянно путает и не видит между ними никакой разницы. Для него главное, чтобы там было где поспать. Кстати, в этой самой мансарде писатель последний раз спал в 1984 г., когда приезжал на проводы сына в армию. По своему обыкновению выпил он тогда очень много, но почти не опьянел — и вообще Веничка-старший был устроен так, что никогда не пьянел, хотя пил очень и очень много. Он будто личным примером подтверждал прописную истину о том, что талантливый человек талантлив во всем.

— Его даже специально приглашали на застолье, чтоб восхититься, как он за вечер 3—4 бутылки выпьет, встанет совершенно прямой, со всеми раскланяется и пойдет домой, — вспоминает Веня-младший, то есть Венедикт Венедиктович. — Я не такой, как отец, пить начал рано, после армии. Пил сильно, часто приезжал “под балдой” к отцу в Москву, и ему это не нравилось. “Ты не гений, тебе нельзя так сильно пить”, — советовали мне друзья отца. Отец не любил пьяных, их бессмысленную болтовню и сам никогда не матерился — хотите верьте, хотите нет…

В суровой завязке

Смотрю на строгий профиль Венички-младшего и понимаю, что невинный вопрос — вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? — это не про него. Что было, то и предпочитал, ведь деревня Караваево — не Елисеевский гастроном в Москве, особого выбора даже в эпоху Брежнева здесь не было. Пили все что горит, особенно в период антиалкогольной кампании, когда были талоны и пр.

Сегодня Венедикт Венедиктович в суровой “завязке”, и привезенная из Москвы бутылка водки “Арбатская” (помянуть писателя, крякнуть: “Хорошо пошла, курва!”) так и осталась на столе нетронутой. От него узнаю, что пить он бросал (и периодически бросает) усилием воли. К помощи врачей обращался лишь единожды, когда его закодировали. “А вообще, — смеется Венедикт Венедиктович, — у меня жена “кодирует” так, что потом надолго о выпивке забываешь”.

После крылатой фразы его отца в “Москва—Петушки”: “Смешать водку с одеколоном — в этом есть известный каприз, но нет никакого пафоса” — я просто не могу удержаться от вопроса: что из написанного в “Петушках” удалось повторить лично ему, сыну? Например, по части закуски у Венички было строго. Из поэмы мы знаем: бутербродом он зажевывал только первую дозу зубровки, чтоб не сблевать. А уже 2-ю, 3-ю и далее до 9-й тащил без закуски. “Стошнить, может, и стошнит, — писал он, — но я уже ни за что не сблюю”.

Младший соглашается, что зубровка натощак для организма тяжеловата:

— Сам тоже никогда не закусывал. Поэтому так тяжело бывало пить первую рюмку. Любил “Поцелуй тети Клавы” — смесь красного вина с любой водкой. Это самый неприхотливый коктейль. Хотя, — заключает он, — эта глава мне не очень нравится, мне больше по душе начальные и финальные сцены, наполненные драматизмом.

Между нами вспыхивает небольшой литературный диспут. Я, наоборот, считаю, что “коктейли от Венички” — вещь необычайно сильная. В одном замечании писателя (“Содержимое нужно размешать веточкой повилики, я презираю тех людей, которые размешивают веточкой жимолости”) кроется огромная философская глубина.
Веничка обнаруживает прекрасное знание поэмы. Стоит мне только начать какую-нибудь фразу, записанную на листке (перед поездкой я еще раз перечитал “Москва—Петушки”), как он тут же подхватывает и завершает цитату.

— По молодости, когда электричкой из Петушков ездил в Москву и обратно, самолюбие играло. Я, как та лягушка-путешественница, хотел закричать: “А ведь это мой отец написал “Москва—Петушки”!” Потом такое желание постепенно пропало.

Течение жизни

В деревне Караваево Ерофеевых любят и уважают. Для мужиков Веня-младший — свой в доску, папашей никогда не кичился, а если надо, то и компанию составит, все по-честному. Но первым делом здесь говорят не о своем великом земляке, сделавшем Петушки знаменитыми на весь мир, а о детях Венички-младшего и его супруги Галины. Умудриться родить двойню (мальчика и девочку) — это уже событие. Однако год назад односельчан потрясло, взволновало и всколыхнуло совсем другое событие: к двум своим 9-летним детишкам (Верочке и Женечке) Ерофеевы взяли на воспитание еще двух мальчиков из неблагополучной семьи, что жили через два дома.

Отец у них умер, мать — горькая пьяница. 13-летнему Леше в Москве сделали сложнейшую операцию на сердце, а привозить его из клиники было некуда. Да и к кому, к матери-пьянице? Она сына в больнице ни разу даже не навестила.

Опекунство на Лешу и его старшего брата Славика оформили Ерофеевы, хотя, прямо скажем, живут они скромно, не имеют даже машины.

…С Ерофеевым-младшим едем по легендарным окрестностям, описанным в “Петушках”. Вот деревня Паломы — в которой на октябрьском пленуме (!) президентом якобы избрали самого Венедикта Ерофеева и где первым декретом новой власти было обязать тетю Шуру открывать магазин в 6 утра, а не в 9.30, как практиковалось в советское время. “Сколько седых волос впаяли во всех нас эти утренние часы ожидания”, — восклицал Веничка-старший. (Когда я первый раз читал “Петушки”, долго смеялся: октябрьский пленум завершил свою работу сразу, как только к тете Шуре завезли “Российскую” водку.)

Вот еще одно знаменательное место — скотный двор у деревни Елисейково. Помните нетленные строки: “В траве возле скотного двора мы сидели и ждали. Каждому, кто подходил, мы говорили: “Садись, товарищ, с нами, в ногах правды нет”, и каждый оставался стоять, бряцал оружием и повторял условную фразу из Антонио Сальери: “Но правды нет и выше”. Шаловлив был этот пароль и двусмыслен, но нам было не до этого: приближалось 9.00 по Гринвичу…”

Надо сказать, что со дня написания поэмы в Петушинском районе многое изменилось. Тот самый скотный двор, где в воображении писателя местные крестьяне “замутили” революцию, власть отошла народу, а земля с винными магазинами — крестьянам, сегодня, разумеется, пуст, в нем нет ни скотины, ни окон, ни дверей.
Неподалеку какой-то английский джентльмен строит суперсовременный животноводческий комплекс на 2,5 тыс. голов — и за корма (чтоб деревенские коровы не померли с голода) скупает у крестьян землю. Можно сказать, революция-таки свершилась.

Но само течение жизни осталось прежним. Как и 40 лет назад, с самого утра у магазина в Караваеве собираются страждущие для опохмелки. По-прежнему в особом ходу “красненькое”, только уже не по рубль восемьдесят, а за 39 руб. Сюжет одинаков десятилетиями: по сусекам поскребут, по углам пометут, купят бутылку в складчину, по-братски ее разделят. А уже потом разбредаются, кто грядку вскопает дачнику, кто дров наколет — и опять в магазин.

В округе много грибов, но мало кто их жарит или маринует для себя, впрок. Ведро грибов — это целых три бутылки портвейна, все идет на продажу.

От скотника до редактора

Спрашиваю Венедикта Венедиктовича: почему он застрял в деревне? Ведь с таким знаменитым папой…

— Наверное, в этом плане я пошел в мать, — отвечает Венедикт-младший. — После окончания Владимирского пединститута, где отец с ней и познакомился (Ерофеев-старший тоже там учился. — “МК”), она вернулась в родное Караваево, почти 20 лет работала учительницей русского языка и литературы в местной школе. Я тоже тут прожил всю жизнь.

Писать никогда не пробовал — после славы отца это было бы просто смешно. Даже по части пития до Венедикта Васильевича ему далеко. Вот и получается, что сын не превзошел отца ни в чем — только родил двойню. Но и тут основная заслуга, конечно, его жены.

Словом, вместо литературной нивы всю сознательную жизнь он пожинал сельскую. Работал скотником в совхозе “Анкудиновский” Петушинского района, в 90-х годах стал фермером, с супругой Галей из района им выделили 30 га земли.

Держали коров, выращивали многолетние травы, продавали молоко. Когда молоко перестали покупать (народ-то в округе бедный), перешли на поросят. Но потом у них перестали покупать и свинину — не было покупателя. Так фермерское хозяйство Ерофеевых и рассыпалось. Вскоре Галя родила двойню — мальчика и девочку, у нее начались проблемы со здоровьем. В общем, 30 га сегодня пустуют, Ерофеевы обрабатывают только полгектара: картошка, капуста, свекла, морковь и прочие овощи у них свои.

— Совхоз даже отобрал у нас этот самый дом, где мы сидим и где одно время жил писатель, — рассказывает Галина. — Мы уехали в мою квартиру в Москву, судились с хозяйством 4 года, и дом нам вернули. Но с разбитыми окнами и весь разграбленный. Сейчас ремонтируем…

В избе (наверное, это строение можно назвать и так) две небольшие комнатки, в одной стоит большая белая крестьянская печь, на которой, как в старину, можно даже спать. Это главная достопримечательность дома.
Предметов, которые были бы “причастны” к созданию “Петушков”, тут не сохранилось. В октябре нынешнего года страна будет отмечать 70-летие Венички, в райцентре Петушки принято историческое решение создать музей Ерофеева. Однако там пока тоже нет “свидетелей” той эпохи. Сыну писателя удалось только вывезти огромную фонотеку отца, который обожал классику: Шопен, Бетховен, Чайковский. Еще от него остались проигрыватель и стеклянный графинчик с мерками, из которого последние годы жизни тяжело больной писатель маленькими дозами пил коньяк. Врачи запретили ему пить все, кроме коньяка.

Огромнейшая библиотека Венички находится в московской квартире его второй жены…

Ну так вот, по мнению Ерофеевых, фермерством заниматься можно. Прямых убытков у них не было, но богатств они не накопили. Человек, который торгует, за это самое время станет гораздо богаче, чем тот, кто производит. Но торговать никто из Ерофеевых не собирается.

Венедикт Венедиктович выверяет папины записи в записных книжках. Почерк у писателя был тяжелый, его способен разобрать только сын. Да и то, как говорится, без бутылки не разберешься. Буква “ч” похожа на “г”, “у” на “д”. Кроме того, в записях много французских и испанских слов. Венедикт Васильевич был широкообразованным человеком с феноменальной памятью.

Как бы то ни было, два тома писем писателя уже изданы, к публикации готов и 3-й том.

Как тягаться с Парижем?

Когда в конце 70-х годов Веничка-младший ездил электричкой Москва—Петушки и когда ему хотелось во весь голос кричать про своего отца, никто в СССР еще не знал ни такой поэмы, ни такого писателя — Венедикта Ерофеева.

Три года Веничка-старший был в жуткой опале, без паспорта, прописки и трудовой книжки. Как и подобает настоящему художнику, он был гоним и нищ. И в это самое время на Западе книга “Москва—Петушки” перепечатывалась, стала настоящим советским бестселлером. Об этом он узнал только в 1977 г. от Виктора Некрасова — тот прислал письмо из Парижа в московскую квартиру второй жены писателя, и оно каким-то невероятным образом дошло до адресата, не было перехвачено “органами”!

Но, как и в СССР, на Западе тоже никто толком не знал — есть ли он в природе, этот Венедикт Ерофеев. В “голосах” сообщали, что “мы не знаем, кто скрывается за именем Венедикт Ерофеев, но ясно одно: за этим вычурным псевдонимом стоит еврей”.

Поскольку у западных издателей было произведение (его переправили эмигрировавшие диссиденты), но не было никаких сведений об авторе, то право на издание они присвоили себе. Возможно, их даже не интересовал кассовый сбор — хотелось показать, что в СССР есть и другие писатели, и другая литература, не вписывающаяся в официальные рамки советской пропаганды. Только в конце 80-х годов прошлого века выяснилось: Венедикт Ерофеев — реальный человек, и его близкие (писатель умер 11 мая 1990 г.) не жируют, еле-еле сводят концы с концами.

За дело взялась энергичная супруга Венички-младшего Галина — сегодня она является наследницей авторского права. В Париже они наняли опытного адвоката, который бы отсудил им право на литературное наследство Венедикта Ерофеева. Все деньги от изданий и переизданий “Петушков” в России (тут тоже не все издатели чистоплотны, когда речь идет о гонорарах) уходят на плату адвокату. Но справедливость пока не восторжествовала.

И то правда — тяжело петушинским крестьянам тягаться с Парижем. Им и с нашими-то судами не справиться, что уж говорить про зарубежные…