КОКА
В “Литгазете” его ласково называли Кока. Потому что фамилия была Кокашинский. Небольшого росточка, с густыми, черными, стоявшими дыбом и начинавшими серебриться волосами, он заведовал отделом коммунистического воспитания (вообразите, такой отдел наличествовал в либеральнейшей “Литературке”) и был одним из тех, кто не слишком ласково встретил меня, выпускника журфака, прямо со студенческой скамьи попавшего в сонм журналистских звезд: Анатолий Рубинов, Аркадий Ваксберг, Евгений Богат, Лора Левина, Александр Агранович… Я, двадцатилетний начинашка, особенно остро воспринимал малейшие нюансы и оттенки отношения к себе, потому и запомнил несколько колкостей и недобрых взглядов, пущенных в мою сторону этим казавшимся мне пожилым человеком.
И вот Кока перестал ходить на службу, не появлялся на летучках. По редакции пополз слух: его дела плохи.
Когда мы случайно оказались сидящими друг против друга в литфондовской поликлинике (он ждал очереди в один кабинет, я — в другой), меня поразили произошедшие с ним перемены: лицо пожелтело и осунулось, глаза подернулись жемчужной поволокой и закрывались от слабости. Он, прежде такой энергичный, боевой, уверенный в себе, теперь еле шевелил губами. Рядом была его верная помощница и секретарша, да что там — жена! — Леля. Невежливо было с ним, уже не высокомерным, а измученным, не заговорить (и совсем не хотелось вспоминать и отвечать на казавшиеся обидными, а теперь сделавшиеся такими незначительными пущенные в мой адрес стрелы). Я спросил нейтрально и будто не видя отчетливых признаков близкой смерти: как подвигается лечение? И перехватил умоляющий, напуганный взгляд Лели. Черты ее исказила тревога: не ляпну ли я, мальчишка, об известном всем, но не Коке, диагнозе?
Кока стал отвечать. Очень, до ужаса подробно. Когда человек так дотошно отчитывается о здоровье, значит, он ни о чем другом уже не думает. Его слова помню до сих пор: камень давит на желчный пузырь — и от этого страшная боль. Операцию делать нельзя, нужно камень медикаментозно раздробить…
Через несколько недель Коки не стало.
ЧТО Я ЗАПОМНИЛ О ВЛАДИМИРЕ КОРОЛЕВЕ
Каждый раз, когда вижу во сне умерших, в них есть что-то, какая-то деталь, подсказывающая, сообщающая о том, что они мертвы. У литературного критика Владимира Королева, которого я увидал во сне в Хорватии (здесь мне часто снятся те, кого нет, не значит ли это, что тут — прибежище их душ?), были неимоверно сияющие, буквально горящие голубым пламенем глаза. (Они-то меня и заставили сохранять дистанцию между ним и собой, во сне не помнящим, что Владимира нет среди живых, но как-то смутно подозревающим, что это так.) В жизни его глаза были не такие. Я видел: будто мы пришли в какую-то галерею, где по полу рассыпаны нагрудные значки. Но мы их не подобрали с пола. Я оказался тут, потому что меня сюда привела сотрудница, с которой я вместе работал в “ЛГ”, куда приходил ко мне Королев. И которой я в настоящее уже время (тоже во сне) помог опубликовать какую-то статью. Вот в благодарность она и хотела меня познакомить с живописцами. Я при этом говорил, что уже знаком кое с кем, и пошутил, что при таких связях мне пора становиться художником.
Зачем-то сюда пришел и покойный Королев. Он в свое время (в реальности) написал рецензию на мою первую повесть, опубликованную в журнале “Юность”. Сам предложил написать и напечатал ее в газете “Литературная Россия”.
Про него рассказывали, что он в пьяном состоянии выпал с балкона, пролетел не то с 10-го, не то с 12-го этажа до земли, грохнулся на газон и не пострадал, даже царапинки не было, только слегка повредился головой. Он и вправду был странноват (и абсолютно бескорыстен, что для нормального человека большая редкость), а о жизни и литературе судил парадоксально и неожиданно. Мне было крайне интересно с ним разговаривать. Он не пил, совсем не пил, не переносил даже запаха спиртного — возможно, после того падения, но казался постоянно пьяненьким.
Еще он написал (и советовался со мной об этой своей работе) рецензию на книгу старенького писателя Михаила Макаровича Колосова “Три куля черных сухарей”, в рецензии этой отметил вот какую деталь: после того как герой книги чуть не был убит, он потащил жену в кровать. “Инстинкт продолжения рода сразу после угрозы небытия, — говорил Королев, — пробуждается с особой силой”. Наверное, знал это не понаслышке.
Королев дружил с Михаилом Бахтиным и рассказывал: Бахтин, уже старичок, глядя на свою немолодую жену, говорил: “Хочется ей изменить, всем мужчинам хочется изменять женам, но делать этого не следует”.
Вот, пожалуй, и все, что я запомнил о Владимире Королеве. Безумно мало, хотя общались мы очень интенсивно.
Какое-то время я испытывал вину за то, что мы перестали видеться и разговаривать, а потом новые дружбы захлестнули меня.
Но, значит, он сыграл в моей жизни немалую роль, если спустя много лет приснился с ярчайшими вдохновенными голубыми глазами?
