О великих актерах, современниках Пушкина, напоминают стихи, рисунки художников и воспоминания тех, кто рукоплескал Семеновой и Щепкину. Образам лицедеев ХIХ—ХХ веков не дали пропасть фотографы. Актеров Художественного театра, показавших Москве “Царя Федора Иоанновича”, 14 октября 1898 года снимали кинооператоры. В том первом спектакле роль Ивана Петровича Шуйского сыграл сын шуйского купца-фабриканта Василий Калужский, отдалившийся от родного сословия псевдонимом Лужский. Сходство биографий сближало выходца из Шуи с основателем МХАТа, сыном московского купца Алексеева, известного под псевдонимом Станиславский.
Василий Лужский всю жизнь выступал на одной сцене во МХАТе, по выражению Немировича-Данченко, как “очень крупный артист”. Публика его любила, он сыграл 64 роли, но стать полностью оцененным, по словам Станиславского, ему помешало то, что он был “актером, мало в себе уверенным и вечно сомневающимся”. Десятки лет до конца дней в 1931 году Лужский прожил в Сивцевом Вражке, 25, на углу с Малым Власьевским переулком.
В 1896 году в селе Спасском Тульской губернии родилась девочка. Ее как Екатерину Семенову увековечил другой первый поэт России в стихотворении “Актриса” с посвящением — Анастасии Платоновне Зуевой.
Смягчается времен суровость,
Теряют новизну слова,
Талант — единственная новость,
Которая всегда нова.
Анастасия Зуева не родилась красавицей, как ее подруга Алла Тарасова. Никогда не играла героинь, сводивших мужчин с ума. Начинающей актрисой исполнила на одном из концертов “Разговор деревенской бабы по телефону”. В этой роли ее увидели Шаляпин, Станиславский и Южин, директор Малого театра. Неизвестно, что сказал после концерта Шаляпин. Южин пригласил в императорский Малый театр. Станиславский предсказал ей “быть на сцене вечной старухой”.
Зуева хорошо знала быт и нравы старой Москвы, потомственных купчих, прежде чем их уничтожили как класс.
Для вас в мечтах писал Островский
И вас предвосхитил в ролях,
Для вас воздвиг свой мир московский,
Доносчиц, приживалок, свах.
В таком амплуа Зуеву стремились снять в кино выдающиеся режиссеры, сохранившие для нас ее унтер-офицерскую вдову в “Ревизоре”, Коробочку в “Мертвых душах”. Стройную женщину перед выходом на сцену утолщали. В жизни она не походила на своих полных, дородных, непривлекательных героинь, отличалась изяществом фигуры и обаянием. Как пишут знавшие ее современники: “В нее влюблялись до бесконечности”, “В жизни ее был Чкалов”. Анастасия Платоновна рыдала, когда “великий летчик нашего времени” погиб. Стояла в почетном карауле у его гроба.
Талант актрисы Борис Пастернак считал великим даром, к которому нельзя привыкнуть.
Он опрокинул все расчеты
И молодеет с каждым днем.
Есть сверхъестественное что-то
И что-то колдовское в нем.
Зуева пришла в Художественный театр четверть века спустя после его основания, на гребне “второй волны”, прославившейся при Сталине, частом зрителе МХАТа. Она знала не только московских купчих, но и деревенских старух. Родилась в крестьянской семье, жила до 12 лет в деревне. В этом единодушны все театроведы. Но дальше — загадки. Первая — отца звали в селе и округе “не кузнецом, а гравером”. Вторая загадка — мать, вдова кузнеца-гравера, выходит второй раз замуж за жандармского полковника! Настя воспитывается у тети, она определяет племянницу в московскую гимназию. Живут женщины не где-нибудь за Садовым кольцом, а в респектабельном Леонтьевском переулке. Никем, кроме актрисы, девочка быть не желает, преодолев сопротивление родни, поступает в театральную школу, где учится бесплатно. Третья загадка — замужество. Анастасию выдают за “красавца, инспектора железной дороги”, “потомственного гражданина Москвы”, точнее, за сына разбогатевшего московского купца. По служебному положению ему полагался персональный спальный вагон, где в тайне от молодой жены протекала интимная жизнь, которая привела к краху семьи. Остается Анастасия без мужа и без сына.
До революции Зуева дружила с Мариной Цветаевой, жили они в Борисоглебском переулке. Когда из эмиграции Марина с сыном вернулась в Москву, ее муж Сергей Эфрон и дочь Ариадна сидели в тюрьме. Зуева, зная все это, не решилась встретиться с подругой: “Я из МХАТа, нет, я не могу”. После гибели Марины истинно верующая актриса замаливала грех пред иконой, тайно хранимой в квартире.
Дважды Зуеву награждали орденом Ленина, одним из них за выступления на фронте. Она получила Сталинскую премию за год до смерти ее учредителя. Бывала в гостях у маршалов Буденного и Ворошилова. Дружила с тремя Патриархами Московскими и всея Руси: Сергием, Алексием I и Пименом. Народную артистку СССР отпели в Патриаршем Богоявленском соборе, похоронили на Новодевичьем кладбище в 1986 году. Там же нашлось место урне с прахом мужа, умершего в 1953 году. Уроженка села, Зуева до гроба любила уроженца местечка Гершова. Москва знала его под псевдонимом Оранский. Они познакомилась, когда молодой композитор заведовал музыкальной частью 2-й студии МХАТа. Оттуда она с Тарасовой, Еланской, Яншиным вошла в театр в Камергерском переулке.
Биографы Зуевой не скрывают, что ее победная дорога в искусстве сопровождалась “ранениями в личной жизни”. Одну из глубоких ран нанес Виктор Оранский, уйдя до войны из семьи с “девушкой с ракеткой”. Актриса по доброте душевной приютила бездомную, готовила к поступлению в театральный институт.
Один известный всей Москве
Был композитор Виктор Гершов —
(Оранский — псевдоним)… Молве
Дал пищу он, толпу потешив
Горячей сплетенкой: ушел
Он от супруги из квартиры…”
Это строчки из современного романа в стихах “Журфак” неистощимого на рифмы Семена Венцимерова, где поминаются Анастасия Зуева и ее неверный муж. Через пять лет Оранский вернулся в дом, и не один, с дочерью от “девушки с ракеткой”. Зуева обоих приняла.
* * *
В семиэтажном доме в Сивцевом Вражке, 19, где установлена мемориальная доска Марины, Зуева жила в 20-е годы. Это адрес и Виктора Оранского. Раньше всех он начал в ХХ веке сочинять балеты на сюжеты, далекие от сказок. Написанный для Большого театра балет “Футболист” сумел, как ни пытались до него, поставить двадцатилетний солист балета Игорь Моисеев. До него усилия показать на сцене футбол кончались провалом. По этому поводу помянутый романист засвидетельствовал в стихах:
А после вся Москва рвалась
На небывалую премьеру.
Где, кстати, отмечалась власть…
Игорь Моисеев с успехом осуществил на музыку Оранского балет “Три толстяка”, утвердив себя в роли хореографа и заслужив тем самым право основать ансамбль танца народов СССР. “Его влияние (Оранского. — “МК”) не проходит для меня бесследно”, — на закате столетней жизни признавал великий хореограф. Его не забудут, как Виктора Оранского, чья музыка осталась в давних записях радио и мультфильмах.
Не так много повидал Сивцев Вражек художников. Одного из них без оговорок признают классиком, его считает великим живописцем Илья Глазунов. Подобно многим мастерам русской культуры ХIХ—ХХ веков, Михаил Нестеров родился в семье уважаемого в Уфе купца. Увиденные в детстве картины поразили воображение наследника семейного дела. С большим трудом ему удалось убедить отца позволить заниматься живописью. В начале самостоятельного пути он пошел было по проторенной дороге передвижников. Написал картину “Экзамен в сельской школе”. Создал историческую композицию “Избрание Михаила Федоровича на царство” и другие подобные картины на темы земные.
Когда Нестерову было 23 года, умирает любимая жена. Страдающий, глубоко верующий в Христа молодой художник обращается к темам небесным, Богу, святым, монахам, богомольцам, пойдя в русском искусстве по нехоженой колее. Его картину “Пустынник” купил Третьяков. Гонорар позволил пожить в Риме, Париже, Вене, Афинах. Вернувшись из Европы, Нестеров поразил современников картиной “Видение отроку Варфоломею”, начав ею цикл о Сергии Радонежском, названном при рождении Варфоломеем. И эту картину купил Третьяков, хотя его отговаривали признанные искусствоведы.
Нестерова как религиозного художника признала Русская православная церковь. Во Владимирском соборе Киева он написал “Рождество Христово”. В трапезной храма Покрова Марфо-Мариинской обители в Замоскворечье создал картину “Путь к Христу”. Этот путь считал единственным, истинно верным для России, где одни революционеры убивали министров, губернаторов, генералов, а другие грезили народными восстаниями. Кровавый 1905 год укрепил убежденного монархиста, члена “Союза русского народа” в желании укреплять самодержавие, власть царя, помазанника Бога.
В 1917 году летом Нестеров написал на фоне подмосковной умиротворяющей природы идущих философов Павла Флоренского (позднее расстрелянного священника, узника лагеря в Соловецком монастыре) и Сергея Булгакова (священника, профессора Московского университета, высланного из Советской России). Революцию большевиков художник считал катастрофой России. “Все провалилось в тартарары. Не стало Пушкиных, нет больше Достоевских и Толстых — одна черная дыра, и из нее валят смрадные испарения “товарищей” — солдат, рабочих и всяческих душегубов и грабителей…” На глазах Нестерова прошел на Пасху 1918 года последний крестный ход из Кремля. Ему показалось в ту ночь, что вера в большевиков “сильно упала” и народ пойдет “путями верными их старой веры”. Подобно Ивану Бунину, он возненавидел советскую власть, но вслед за ним не эмигрировал. Уехал на Кубань, к родне, где пережил Гражданскую войну.
Вернулся в 1920 году в Москву, где потерял все: собственный дом, мастерскую, полную картин и рисунков. Говорил о себе: “Я гол как сокол”. К счастью, в Москве осталась “Душа народа”, большая картина, которую художник считал самой значительной. Ее второе название “На Руси”: сплоченный народ идет за святым в образе ребенка.
Нестеров селится в Сивцевом Вражке. Там в доходном доме, 43, у него и квартира, и мастерская. Пришлось все начать с нуля. “Работа, одна работа имеет еще силу отвлекать меня от свершившегося исторического преступления. От гибели России. Работа дает веру, что через Крестный путь и свою Голгофу Родина наша должна прийти к своему великому воскресению”.
Когда началось гонение на Церковь, один за другим создаются образы, далекие от идеалов богоборческой власти: “Монашенки”, “Странник”, “У монастырских стен”, “Христос, благословляющий отрока”, “Сергий и спящий монах”, “Страстная седмица” и им подобные. Их покупали и прятали как иконы.
О “Страстной седмице” (семи последних днях земной жизни Христа. — “МК”) Нестеров писал: “Кончил картину, что носил в чреве своем с 1919 года. Она, конечно, имеет все элементы, из которых можно безошибочно сложить мою художественную персону. Тут есть и русский пейзаж, есть и народ, есть и кающийся… интеллигент…”
Конечно, бывший член “Союза русского народа”, приверженец религии побывал в застенке. “Мне пришлось посидеть с ним в Бутырках дней пять, — пишет томившийся с ним в одной камере писатель Борис Ширяев. — …Я как раз в это время получил приговор. Конечно, испугался. Соловки… Кровь… Холод, смерть… Все в камере мне сочувствовали, охали… Только Нестеров шепнул: “Не печальтесь! Это к лучшему. Там Христос близко!”
За год до того, когда состоялся в Кремле партийный “съезд победителей” и начался в их рядах террор, Нестеров пишет картину, образы которой навеяны первыми словами стихотворения-молитвы Пушкина: “Отцы-пустынники и жены непорочны”. Глядя на все, что творилось в Москве, где взорвали храм Христа, разрушали церкви, убивали священников, он молился словами поэта:
Но дай мне зрить, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух, смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце подари.
До последних дней Нестеров надеялся, что настанет время и его картины, “все эти “Св. Руси”, “Постриги”, “Св. Сергий” в одно прекрасное время будут посланы в народные дома Самары, Вологды и прочее”.
Перед войной, как и в молодые годы, Нестеров писал портреты. Но теперь не святых и монахов, а признанных в Советском Союзе ученых, артистов, художников, людей верующих, близких ему по духу: академика Павлова, пианистку Юдину, художников братьев Кориных… Эти картины признавались официальной критикой. Но автору намного “любезней” был ранний, а не “поздний Нестеров”. За него в 1941 году в возрасте восьмидесяти лет ему присудили Сталинскую премию, присвоили звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. А в 1942-м похоронили страдальца в Новодевичьем монастыре.
