Изничтожила столетние тополя (не сорившие пухом), липы, клены, ясени, березы и построила на месте оазиса чудовищное строение (с претензией, разумеется, на изыск) . Сейчас вокруг этого бетонного монстра рабочие рассыпали чернозем. Видимо, намереваются компенсировать утрату деревьев буйными всходами травяного покрова…
Можете не поверить, но я помню Тверскую улицу — не голой, а зеленеющей деревьями. В асфальте были прорезаны квадратные оконца, в них виднелась земля, да-да, живая почва, из нее тянулись к небу липы. Весной они цвели! Оконца же были задрапированы узорчатыми, состоящими из четырех секций чугунными решетками. Эти узоры можно было рассматривать бесконечно долго. Если одна из четвертушек решетки ломалась, ее заменяли новой.
Риторический вопрос: куда подевались те решетки и те деревья? Ответ известен: решетки частично переместились к памятнику Есенину на бульвар (потому что красивы!), подавляющая же их масса пошла на свалку (или в переплавку), а стройные деревья срезали. Зачем? Почему? Кому они мешали? Пешеходам? Водителям? Обитателям окрестных домов?
Или за их стволами могли укрыться террористы, целящие в правительственные кортежи? Неясно.
Я задавал этот вопрос — и не раз — различным отвечающим за озеленение города инстанциям. Ответы получал стереотипные: “Зато стало много цветов”. Вы, конечно, видели эти цветы — в пугающих бетонных емкостях, похожих на саркофаги, вазах — не вазах, могильниках — не могильниках, наверное, принесших тем, кто участвовал в их дизайнерской разработке и производстве, немалый гешефт… Да и способны ли заменить сотни анютиных глазок, бархоток (безусловно, радующих глаз) хоть одно дерево? Подарить ту прохладу, какую дарят деревья в жаркий день?
Вспомним и о чрезвычайно важной способности ветвей и листьев вырабатывать тот продукт, которым мы дышим.
Несколько лет назад все были свидетелями громких обещаний и заверений: в Москве будут пронумерованы деревья, будет создан кадастр существующих насаждений. “Чтобы их сохранить и преумножить”, чтобы никто не посмел ни единой кроны и купы истребить. Ни-ни. Понятное дело, кадастра не создали, а деревья убывают с катастрофической быстротой. То и дело видим, как саранчинные бригады “озеленителей” совершают набеги на скверы или дворы и торопливо и воровато спиливают два-три вписавшихся в московскую экологию, привыкших к ней дерева — без всяких к тому видимых причин. Чего этим людям неймется? Спроси их, они ответят: “Порубочный билет номер такой-то”. А чем обусловлена выдача этого билета? Об этом надо долго допрашивать вышестоящих начальников. А они — не считают нужным объяснять. Я проверял. Спрашивал. Рассылал письма. Да и почему должны отчитываться? Если в распоряжении вопрошающих только слова, а в подчинении отвечающих — пилы и топоры. Плюс равнодушие. Полное равнодушие. То есть причина-то карательных по отношению к деревьям мер, конечно, имеется, я рассуждал об этом несколько лет назад на страницах “МК”. Она в том, что пильщики должны же оправдать свое наличие. И кормить семью тоже должны. Сколько стволов уничтожил — такой суммой разжился. Проверяющих же (реально надзирающих) организаций нет, или смотрят они на уничтожение деревьев сквозь пальцы. И порубочные билеты выписывают по первой просьбе материально нуждающихся. Или идя навстречу тем, у кого, напротив, пухлые кошельки. При этом жителей, протестующих против уничтожения деревьев, дурачат. В одном из околоарбатских переулочков вроде бы ни с того ни с сего спилили четыре могучие ели — они высились возле небольшого строения. Потом домик снесли, и началось возведение очередного бетонного шедевра. На стенде значилось: на стройплощадке будет выпилено два дерева. То есть — сверх уже сваленных четырех? Или еще два, а четыре предыдущих не в счет?
Много лет слежу за тем, как методично уничтожают сквер на Молодежной улице (между улицей Коперника и Ленинским проспектом), хотя внешне работы носят признак заботы о парковых насаждениях. Но каждый год асфальтируемые дорожки становятся все шире (вероятно, за укладку асфальта тоже платят сдельно), а установку бордюрного камня осуществляют при помощи экскаваторов, которые, роя ковшами траншеи, безжалостно рвут корни деревьев. Не поверите, но помню, какая дивная была в этом сквере клумба — с благоухающими розами, говорят, привезенными из Болгарии. Где те розы? Там же, где липы с Тверской.
Неуютно думать, что умирать будешь (в стране, некогда богатой лесами) от нехватки воздуха. Но как и чем собираются дышать горе-озеленители и те, кто позволяет им бесчинствовать? Или надеются, что через непродолжительное время люди научатся жить без легких? Или мнят себя и своих детей защищенными от удушающего “парникового эффекта”? А может, просто не планируют жить в городе, который методично превращают в каменный мешок, а намереваются отчалить в зарубежные владения, в собственные вотчины, где деревья так варварски не вырубают?
Наступают холода. В такое время не до порубок. Не комфортно. Морозно. В такое время можно жить за счет сбережений, накопленных с помощью топора в теплые денечки. Но, может, эта пора затишья дана, чтоб задуматься?
