Киселёвск, угольный Кузбасс. Обычный барак, обычная рабочая семья. В сыром подъезде двухэтажного дома 15 сентября 1952 года появляется на свет мальчик, которому дают имя Сергей. Его детство проходит среди угольной пыли, дворовых драк и непрерывного шума шахт. В школе он тихий, незаметный, педантичный в технических предметах.
Воспоминания учителей как под копирку: «ровный», «вежливый», «ни к кому не лез». Подростком он тянется к штанге — тяжёлая атлетика становится его миром точности и контроля над телом. Строение мышц, работа рук, перераспределение усилия — всё откладывается в памяти. Травма сухожилия обрывает спортивную карьеру, но привычка к контролю остаётся.
После армии он учится в спецшколе МВД, получает профессию криминалиста, работает в Кемеровском РОВД. Знает структуру следствия, методики дактилоскопии, трасологии (раздел криминалистики, изучающий следы для установления обстоятельств преступления и идентификации объектов; занимается обнаружением, фиксацией, изъятием и исследованием следов, оставленных человеком, животными, транспортными средствами и другими предметами), правила осмотра мест происшествий. Эти знания позже превратятся в основу его преступной деятельности.
В 1979 году его увольняют за нарушения в экспертизе. Этот удар, по мнению криминологов, становится точкой внутреннего надлома. Он уезжает из Сибири в Украинскую ССР — сначала в Крым, затем в Днепропетровскую область, позже в Запорожскую. Профессии меняет легко: работник железной дороги, шахтёр, грузчик, разнорабочий. Но главное в нём уже сформировано — привычка к маске и чувство обиды на систему.
Первое убийство он совершает в Симферополе в 1980 году. Девушку находят на пустыре за Лозовым шоссе. Следы говорят лишь об одном: короткое, точечное пережатие сонных артерий. Без борьбы, без хаоса. Тело лежит так, будто его уложили. Второе — возле железной дороги на перегоне Симферополь – Севастополь. Третье — в окрестностях Почтового. Следствие не связывает эпизоды. Для милиции это разные дела. Для него — начало 25-летней серии.
География расширяется: Павлоград, Межиричи, Терновка, промзоны Павлоград-2, заброшенный маслозавод, овраги у шахты № 9. Характер повреждений повторяется: петехии (мелкие красные, фиолетовые или коричневые точечные кровоизлияния под кожей или на слизистых оболочках, которые не бледнеют при надавливании; возникают из-за разрыва мелких сосудов (капилляров) и могут быть следствием сильного напряжения) на веках, множественные точечные кровоизлияния в переднебоковой части шеи. Удушение не через перекрытие дыхания, а через пережатие артерий — техника, требующая знания анатомии. Судебные медики фиксируют одни и те же признаки: быстрая потеря сознания. Отпечатков нет. Волокон нет. Следов почти нет.
Он уходит с места преступления по шпалам — не по насыпи, а по деревянным брусьям, пропитанным креозотом. Служебные собаки теряют след. Это приём, который он будет повторять десятилетиями. В протоколах неизменно одно: «работа собаки невозможна ввиду отсутствия следа».
В Бердянске, Пологах, Орехове, Инженерном, на трассе М18, в тополиных аллеях у харьковских кладбищ — везде один и тот же почерк. В 1984 году в Павлограде находят 10-летнюю девочку на заброшенном заводе. Через 1-2 года — новые тела. В 1990-е — десятки эпизодов, многие так и не были связаны воедино. Но следы — точные, повторяющиеся, со структурой, в которой обычному преступнику не под силу удерживать такой уровень «чистоты».
В 1990-е следствие допускает тяжёлые ошибки. Под давлением общества навешиваются обвинения на тех, кто оказался рядом. Один подозреваемый совершает суицид в СИЗО. Другие проводят в колониях годы за преступления, которых не совершали. Несколько сотрудников позже будут осуждены за выбивание признаний. Половина криминальных досье тех лет — иллюстрация к тому, как система теряет ориентиры, когда ей противостоит человек, который понимает её изнутри.
Параллельно у него идёт совершенно обычная жизнь. Первый брак — ещё в Киселёвске. Двое детей. Ссоры, холодность, напряжение. Жена уходит. Брак в Павлограде — с Любовью, дочерью дальних родственников. Дочь. Дом, порядок, педантичность. Он замечает любую вещь, сдвинутую на 1-2 сантиметра. Холоден, но не груб. «Рядом, но как будто в стороне», — вспоминают женщины. Позже у него будет ещё один брачный союз. Формально — минимум три брака, четверо детей до заключения. Для соседей он — обычный семейный мужчина: вышел с коляской, покурил у подъезда, поправил забор, отвёл ребёнка в школу.
Отдельной строкой в его биографии стоит «жена-фанатка» — та, что появляется уже после приговора. Молодая москвичка по имени Елена видит его в телесюжете о серийном убийце. Сначала — интерес, потом письма в колонию. В переписке он кажется ей другим: интеллигентные формулировки, аккуратный почерк, рассуждения о жизни, жалобы на «ошибки следствия» и «жестокость системы». Между убийцей из сводок и человеком из писем возникает разрыв, в который она добровольно входит.
Ей около 20 с небольшим, ему за 60. Она едет к нему в Житомирскую исправительную колонию № 8 — длинная дорога, проходная, КПП, обыск, комната для краткосрочных свиданий. Заключённый в тюремной робе, серые стены, чай в алюминиевой кружке. Там, где для большинства это дно, у неё — ощущение «особенной истории». Несколько свиданий — и она выходит с решением: официально оформить брак.
В колонии им регистрируют брак. На фотографиях — металлическая табличка учреждения, простая одежда, внутри — тот же человек, которого 10 лет назад искали по всей Украине. Для Елены он — не фигурант уголовного дела, а «обиженный жизнью мужчина с тяжёлым прошлым». Вскоре она беременеет. В декабре 2016 года у пары рождается дочь Елизавета.
Ребёнок с фамилией Ткач появляется в абсолютно другой реальности — за тысячи километров от мест, где когда-то находили тела. Девочку растят родители Елены в Рыбинске, сама она работает в строительной фирме в Москве, меняет фамилию, даёт комментарии журналистам. В её глазах он до конца остаётся «не до конца понятым» человеком, хотя материалы дела давно лежат в открытых источниках.
Этот сюжет с женой-фанаткой — холодный штрих к портрету. Он показывает, насколько прочной может быть социальная маска, если человек умеет говорить ровно, без эмоций, подбирать правильные слова и выставлять себя жертвой обстоятельств. В тюремной переписке он использует те же навыки, что и на допросах: контроль, экономия эмоций, дозированная информация.
На фоне этих бытовых и личных историй продолжается главная линия — убийства. К 2000 году он окончательно обосновывается в Пологах Запорожской области Украины. Небольшой город с низкими домами, ржавыми железнодорожными ветками и пыльными улицами принимает его как очередного приезжего мужчину с неясным, но вроде бы рабочим прошлым. Несколько лет — тишина. Потом в 2003 году снова фиксируется эпизод по знакомому почерку.
Летом 2005 года на берегу притока Конки пропадает 6-летняя (по другим данным – 9-летняя) девочка. Тело находят в камышовой заводи. Тот же метод: мгновенное отключение сознания, максимум несколько секунд. Земля вокруг почти не примята. Слепая зона.
Это убийство становится переломной точкой. В район стягивают около 600 силовиков. Опросы, проверки, сверки архивов за 25 лет. А он в это время делает то, чего раньше не позволял себе ни разу: приходит на похороны жертвы.
На кладбище много людей, плач, шёпот, чужие лица. Среди них — мужчина, которого узнают вда мальчика, игравшие с девочкой в день её исчезновения. Они видели его на берегу. Узнавание уверенное, без колебаний. Информация уходит оперативникам. Вскоре на окраине Пологов, возле своего дома, он встречает группу задержания. В ответ на представление сотрудников произносит фразу, которую потом будут цитировать во всех репортажах: «Я ждал вас 25 лет».
При обыске в доме находят целую коллекцию женских и детских вещей. Обувь, сумки, украшения, заколки, куклы, школьные тетради, мелкие личные предметы. Для криминалистов это не просто «барахло» — это система. Каждый предмет связан с конкретным эпизодом. Это его личный архив, его внутренняя карта памяти. Там, где обычный человек хранит фотографии, он хранит трофеи.
На допросах он полностью контролирует себя. Говорит ровно, иногда даже с оттенком скуки. Не торопится, не путается. Указывает места, где уже давно никто ничего не ищет. Описывает, как лежало тело: на спине, на боку, под каким углом были раздвинуты ветки, где была сухая земля, а где — сырая. Следователи отмечают его картографическую память и способность фиксировать детали, которые большинством людей даже не замечаются.
По его собственному признанию, в качестве жертв выбирал девочек и девушек от 9 до 20 лет, которых обычно выслеживал в лесопосадках вблизи железнодорожного полотна и автострад, считая, что подозрение падёт на какого-то приезжего. Перед убийством выпивал стакан водки с димедролом. Нападал сзади, пережимал сонную артерию и после убийства насиловал. Затем брал что-то на память: золотые украшения, помаду, зеркальце, сумочку или нижнее бельё жертвы. Будучи знаком с оперативной практикой милиции, Ткач не оставлял следов на телах своих жертв: снимал с них все предметы одежды и обуви, на которых могли бы остаться отпечатки его пальцев, тщательно уничтожал улики, не оставляя на месте преступления окурков и объедков, затаптывал следы, пользовался презервативами, чтобы «не оставлять биологических следов».
Судебно-психиатрическая экспертиза признаёт его вменяемым. Диагноз предельно сух: эмоциональная холодность, отсутствие эмпатии, высокий уровень социальной адаптации. Он не демонстрирует ни раскаяния, ни попыток оправдаться. На вопрос «зачем?» отвечает формулами, в которых больше презрения к «непрофессиональной милиции», чем рефлексии о собственных действиях.
В 2008 году суд приговаривает Сергея Ткача к нескольким пожизненным срокам лишения свободы. Его этапируют в Житомирскую исправительную колонию № 8. Высокий бетонный забор, вышки, узкие коридоры между бараками. Там он живёт по тюремному распорядку: подъём, поверки, прогулки по двору, визиты адвокатов и жены-фанатки, редкие интервью журналистам.
4 ноября 2018 года он умирает от острой сердечной недостаточности. Без драки, без шума, без борьбы. Просто в медчасти колонии. Тело отправляют в морг Житомирской областной больницы. В заключении — несколько строк: личность установлена, признаков внешнего воздействия нет. Так заканчивается жизнь человека, которого 25 лет искали в Крыму, Днепропетровской, Запорожской и Харьковской областям.
Но его дело не заканчивается вместе с ним. Архивы хранят десятки нераскрытых эпизодов. Многие тела так и не были опознаны. Официальные 36 убийств — установленный минимум. По оценкам специалистов, реальное число жертв может быть ближе к 100. Сырой ветер над пустырями Симферополя, заросшие лесополосы Павлограда, тополиные аллеи у харьковских кладбищ, камышовые заводи под Пологами — все эти точки на карте до сих пор помнят шаги человека, который уходил от милиции по шпалам, говорил с соседями по-соседски и хранил в шкафу свою личную, страшную коллекцию.
Эта история — не просто криминальная хроника. Это диагноз системе и напоминание о том, что самое опасное зло может выглядеть как «нормальный мужик из соседнего подъезда», который здоровается, помогает донести сумку и никогда не повышает голос.
Читайте также: Тень над Волгой: история жестянщика Рылькова, ставшего настоящим ужасом Тольятти
