Кроме всего прочего Петр Ефремов управлял Санкт-Петербургской Сберегательной кассой и одновременно служил директором Государственного банка. Их первостепенное значение в жизни страны стало всем нам понятнее при рыночной экономике. На этом поприще Петр Ефремов достиг ошеломительных результатов. Число сберкасс увеличилось в Российской империи за годы его службы с 76 до 600. Сумма вкладов возросла в три раза с 9 миллионов рублей до 27,5 миллиона рублей. Он добился того, что сберегательные кассы разрешалось открывать при всех губернских и уездных казначействах, более того - во всех отделениях почтово-телеграфной связи.
Трудно перечислить псевдонимы, которыми он подписывался в журналах и газетах. Их свыше 40, начиная от Абдулова, кончая Эфировым. По числу псевдонимов Петр Ефремов стоит в одном ряду с Владимиром Ульяновым, один из псевдонимов которого - Ленин - известен всему миру. Ленин прибегал к ним в условиях конспирации, подпольной жизни. Ефремову не грозила опасность ареста. Под псевдонимами автора маленьких заметок скрывался действительный статский советник.
Слава в литературе достается поэтам и прозаикам. Им устанавливают памятники и мемориальные доски, где они родились и жили. Такой чести не удостоился никто из наших великих библиофилов и библиографов. Они жили в Москве в XIX веке и забыты в XXI веке.
После окончания Первой гимназии на Волхонке Петр Ефремов поступил на математическое отделение Московского университета. С дипломом математика ему предложили службу в военном департаменте. Однажды к нему на стол попало письмо рядового Федора Достоевского на имя вдовствующей императрицы Александры Федоровне. Оно пришло в столицу из семипалатинской ссылки, где рядовой отбывал наказание как государственный преступник - за участие в радикальном кружке, разгромленном полицией.
К письму прилагалось стихотворение, посвященное Александре Федоровне в надежде, что она облегчит участь автора. Как начальник в департаменте Ефремов мог положить письмо под сукно, направить по инстанциям. Он этого не сделал, письмо попало императрице. Из солдата Достоевского перевели в унтер-офицеры, что помогло выжить и стать тем, кого знает весь мир.
Составлять библиотеку Петр начал школьником. Собирал все издания сочинений русской классики, журналы и альманахи XVIII-XIX века, русскую драматургию. Библиотека Ефремова насчитывала 24 тысячи книг и считалась одним из лучших частных собраний. Кроме книг он коллекционировал гравюры, портреты, рисунки, эстампы, литографии, лубки…
Ефремов собирал книги после отмены крепостного права, По словам Некрасова, оно «ударило одним концом по барину, другим по мужику» В «Записках старого букиниста» Ф. Шилов пишет: «Пора, когда Ефремов собирал, была порой дворянского разорения, помещики продавали свои усадьбы большей частью деревенским кулакам и купцам. Книги, гравюры, а тем более лубки, фарфор, мебель не были им нужны. Все это скупалось разъезжими антикварами. Почти в каждом городе были скупщики, которые скупали мебель, бронзу, фарфор, а гравюры шли за гроши или в придачу».
Чтобы дать более полное представление, с какой страстью занимался этот чиновник любимым занятием, приведу еще одну пространную выдержку из воспоминаний старого букиниста: «К книгам у него был необычный подход, и об ефремовских экземплярах стоит особо сказать. Ефремов варварски относился к книгам с точки зрения их сбережения. Началось это с редактирования им русских классиков. Для того чтобы иметь необходимые тексты, он брал наиболее совершенное по тексту издание, скажем, Пушкина, и выдирал из него то, что было ему нужно, остальное уничтожал.
Все необходимые для нового издания иллюстрации и портреты он собирал из прежних изданий в единую брошюру и переплетал в одну книгу, иногда по 10, 20 и даже 30 брошюр вместе. Так он поступал с изданиями Ломоносова, Лермонтова и других классиков. Таким образом, в ефремовских экземплярах всегда нужно искать сюрпризов»,
Как вспоминал Ф. Шилов, у профессора И. Н. Розанова, обладавшего замечательной библиотекой, подаренной им музею Пушкина, находился экземпляр сочинений Кольцова, в который вплетено все, начиная от редчайшего первого издания до неизвестных статей и брошюр о Кольцове. Был в библиотеке писателя В.Г.Лидина, известного библиофила, подобный ефремовский экземпляр сочинений Крылова, где собраны все совершенно неизвестные первые публикации басен. Таков же экземпляр сочинений Радищева, находившийся у актера и библиофила Н. П. Смирнова-Сокольского.
Не имевшего филологического образования чиновника ученые признали при жизни выдающимся литературоведом. Каждый год под его редакций выходили собрания сочинений русских классиков. Пять раз издавал он Александра Пушкина. До Ефремова сочинения Александра Сергеевича выходили дважды. Одно из них под редакцией Геннади побудило друга поэта Соболевского сочинить эпиграмму:
О, жертва бедная двух адовых исчадий,
Тебя убил Дантес и издаёт Геннади .
Поэтому издатель поручил Ефремову редактуру нового собрания сочинений. Все шесть томов вышли спустя год после открытия в Москве памятника Пушкину. Один экземпляр в знак любви к поэту, попавший в Литературный музей, отпечатали на розовой бумаге.
По воспоминаниям Шилова, Ефремов всегда печатал какие-нибудь особенные экземпляры под своей редакцией: так, в библиотеке Стравинского (известного в свое время певца – ЛК.) был томик Жуковского на зеленой бумаге. Даря его другу, писал издатель в письме: «Посылаю “Зеленого змия”, которого напечатано лишь два экземпляра – для тебя и для меня».
Управляющего Сберкассой и директора Государственного банка в одном лице видели у книжных развалов, в лавках букинистов, архивах, где он всегда находил неизвестное. Начиная с первой заметки в 1857 году, кончая последними сообщениями в 1907 году, когда Петр Ефремов умер, у него насчитывается 130 публикаций, основанных на открытиях в архивах, находках, приобретениях у наследников. Ему удалось найти неизвестные автографы Батюшкова, Фонвизина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова, опального Радищева.
Единственный раз в жизни не удалось Ефремову издать собрание сочинений Радищева. Начальника Петербургской таможни Екатерина II сочла бунтовщиком похуже Пугачева и, как известно, отправила в Сибирь. Все началось с того, что Ефремову пришло письмо 80-летнего сына Радищева с предложением выпустить сочинения отца. Он передал для этого подлинные рукописи. К тому времени в Лондоне в Вольной русской типографии Герцен напечатал все, что вызвало гнев императрицы. Но в России спустя три четверти века многострадальное «Путешествие из Петербурга в Москву» и ода «Вольность» ни разу не выходили. Императоры сменяли друг друга, но цензура стояла насмерть даже при отменившем крепостное право Александре II.
С невероятными трудностями тираж двухтомника Радищева в 1872 году отпечатали. Но начальник Главного управления по делам печати, в сущности, главный цензор, Михаил Лонгинов, и он же по иронии судьбы библиофил и собиратель Радищева, отправил книги под нож картонной фабрики. Только после «Манифеста о даровании свобод» Николая II и революции 1905 года Собрание сочинений Радищева вышло, и его успел подержать в руках 77-летний Петр Александрович Ефремов..
Все классики выходили у него на самом высоком научном уровне с предисловиями, комментариями, справочным аппаратом, при всем при том продавались недорого.
В жизни Ефремова различаются два периода собирательства. Один длился все годы на казенной службе. Другой начался после болезни, отставки и возвращения в родную Москву, где он мог не совмещать государственную службу со страстью. Как вспоминал Ф. Шилов: «Ефремов, однако, поправился, страсть к собирательству пробудилась в нем с прежней силой, и он снова начал собирать, особенно в последние годы своей жизни. Но если раньше он покупал гравюры по гривеннику, то теперь приходилось платить уже по 10-15 рублей за листик: цены изменились, появились новые знатоки и собиратели. Коллекцию, какую он продал за 75 тысяч, теперь он не собрал бы и за миллион». С гравюрами Ефремов расстался, но книги не продал. Это сделали наследники. За свои филологические труды Петра Ефремова избрали членом-корреспондентом Академии наук. То была самая высокая для него награда.
Мне в жизни встретились два великих букиниста. Один, пока не стал совсем плохо видеть, приходил в отдел информации «Московской правды» и приносил отпечатанный на машинке текст, умещавшийся на одной странице. Текст выходил под рубрикой «Заметки букиниста» и подписывался сокращенным именем Эм. и фамилией - Циппельзон. Звали пожилого букиниста, одетого явно не по моде, Эммануилом Филипповичем.
В набор я засылал его тексты непременно нонпарелью, очень мелким шрифтом. Считалось, что для заметок о книжных находках и автографах замечательных людей, (как и для заметок под рубриками «Происшествия» и «Из зала суда»), это самый подходящий размер. Во- первых, его прочтут ради интереса даже те, кто в очках. Во- вторых, тем самым подчеркивалось: в партийной газете это не самая важная тема. И в-третьих, потому, что на отведенном крошечном месте таким способом удавалось поместить весь текст, не сокращая ни строчки. .
Эммануилу Циппельзону посчастливилось купить задешево книгу без первых страниц. Не знал малограмотный торговец, какое у него сокровище на прилавке. А букинист понял и скрыл свою радость, потому что у него в руках оказалось «Путешествие из Петербурга в Москву», казненное Екатерины II. То была сенсация для всех, кто знал цену чудом сохранившемуся экземпляру. Николай Смирнов-Сокольский готов был заплатить букинисту любую сумму. Книгу он не продал, не польстился деньгами. Продала книгу тайком от мужа жена, родившая двойню. В коляске с близнецами привезла библиофилу «Путешествие из Петербурга в Москву». Артист и слушать не хотел о расторжении сделки. Книгу не вернул.
Когда букинист, живший в коммуналке в центре Москвы, получил в эпоху массового строительства панельных жилых домов отдельную квартиру в Фили-Мазилове, он пригласил меня к себе домой. Большая комната поразила громоздящимися на столах, подоконниках книгами и альбомами разного формата. На обеденном столе среди литературы на плотном листе хорошей выделки бумаги увидел автограф, сделанный гусиным пером – подпись Александра II, поразившую размахом и почерком. Подобно Петру Ефремову Циппельзон любил делать подарки знающим цену книгам. Мемориальному музею космонавтки передал 36 книжек Циолковского, которые учитель женской гимназии издавал за свой счет в Калуге
Известный журналист Ярослав Голованов, чуть было не слетавший в космос, помянувший букиниста в мемуарах, уходил из квартиры Циппельзона с миниатюрным редким изданием «Евгения Онегина». Я получил подарок - тяжелый крупноформатный альбом. Под переплетом с золотым тиснением увидел множество великолепных фотографий всего того, что построила при царской власти «купеческая» Московская городская дума. Листая альбом узнал, о чем замалчивали путеводители по советской Москве, как много училищ, больниц, приютов, трамвайных линий, коммунальных станций появилось благодаря Думе, разогнанной большевиками после захвата власти.
К другому букинисту я наведывался в 60-70-е годы в проезде Художественного театра, (ныне Камергерский переулок), заполненный книжными магазинами. Самый заветной для книголюбов считалась «Пушкинская лавка», где восседал с двумя помощницами Лев Абрамович Глезер. Его знали в Москве и за ее пределами все охотники за старинными и редкими книгами. Я к нему заходил по пути с катка на Петровке. Глезер предлагал согреться рюмкой армянского коньяка. Сам наливал в закутке за книжным шкафом, где помещался столик с бутылкой, рюмками и закуской.
Меня заразил Лев Абрамович собирательством книжек, выходивших в XIX веке в серии «Жизнь замечательных людей». Так, благодаря ему узнал, что эту долговечную серию основал в СССР не Максим Горький, как значилось на обложках «Молодой гвардии», а русский издатель Павленков. За этими книжками постоянно наведывался великий летчик-испытатель Коккинаки.
Зная, что меня волнуют старинные книги о Москве, Лев Абрамович однажды вынул из-под прилавка альбом фотографий Москвы, изданный в Берлине в 1927 году. В нем увидел я старую Тверскую, стертую с лица земли, исчезнувшую Москву времен новой экономической политики. Прежде чем протянуть мне книгу, букинист полистал ее, нашел снимок книжного развала у памятника Ивану Федорову. И на моих глазах вырвал из альбома эту страницу себе на память. В Театральном проезде за Иваном Федоровым он начинал книгоношей.
Жизнь Глезера книгами не ограничивалась. В Москве и в стране его знали игроки в шашки. Мастерам спорта по шашкам стал молодым, тогда же получил звание судьи Всесоюзной категории. Когда началась война, ушел добровольцем на фронт, служил в дивизии народного ополчения. О войне при встречах никогда не вспоминал. Издал «Записки старого букиниста», подарил книгу с процитированном в ней моим автографом.
О Глезере не забывают мемуаристы. Пишут, что в Камергерском, у Льва Абрамовича мельтешили диссиденты, молодежь, любители Серебряного века и сам Серебряный век: Алексей Елисеевич Крученых до последних дней ходил в «Пушкинскую лавку» и сдавал свои «продукции». Так он называл собственные издания, размноженные машинописным или рукописным способом, всегда с любопытными автографами и комментариями. Я заходил в «Пушкинскую лавку» вечером и помянутую публику не видел. Лавку посещал постоянно живший поблизости на улице Горького-Тверской Илья Эренбург и другие известные люди. Они не дали убрать из магазина старого букиниста, когда его собирались уволить с работы.
Судьба библиотеки Глезера типична для лучших коллекций. Наследники книги продали в хорошие руки. Этого хотел букинист, завещавший, чтобы его книги «разлетелись как семена». А «Пушкинской лавки» нет больше, как всех книжных магазинов Камергерского переулка. Странно все это, оказалось, взявшие власть либералы и демократы не ценят книги так, как большевики времен Ленина и Сталина, передавшие под книжные магазины первые этажи «Метрополя», «Националя», Кузнецкого моста, Столешникова переулка, Тверской, Арбата - лучших зданий и улиц…
Книжные магазины выжили из города заведения, где есть все, кроме книг.
