МК В ВОСКРЕСЕНЬЕ И вот еще — из дневника, который начал публиковать в предыдущем номере. Привожу записи в том виде, в каком они были сделаны. Напомню только: Федор Чапчахов возглавлял в "ЛГ" отдел русской литературы, Виталий Сырокомский был первым заместителем главного редактора "ЛГ", Евгений Кривицкий — просто заместителем главного редактора (и куратором литературных отделов), его однофамилец, но никак не родственник, Александр Кривицкий — маленький, рыжий, заикающийся человек в очках, однако наводивший трепет на многих, был крупным партийным публицистом, любимчиком руководства Союза писателей, Чапчахов называл подобных ему мастеров слова Большими Медведицами Пера. 17.5.76 В пятницу Чапчахов передал мне статью Ал. Кривицкого, которую, судя по серьезному и торжественному выражению лица, получил от начальства. Статью велено было прочитать и, если вдруг попадутся ошибки, исправить. От редактуры она была избавлена. Читая, я все же маленько подправил пару фраз, после чего Чапчахов, не читая, подписал ее в печать. — Пару абзацев я бы все же снял, — сказал я ему. — Уж очень прямолинейно. — Не наше дело, — сказал он. В понедельник "куски" (то есть гранки, расклеенные на большие листы бумаги) срочно потребовали к Сырокомскому. Я сел их вычитывать и, не выдержав, один абзац, где поэтические вечера на стадионах сравнивались с испанской корридой, все же снял. Тут вошел Красухин. — Что читаешь? А, Кривицкого... — и, увидев вычеркнутое: — Ты что, разве его можно править? Он же неприкасаемый. Кривицкий — человек Симонова. Его Костя вытянул. А потом уж сам пошел, пошел. Свои связи с ЦК. Он умеет подтасовать. Когда с Брандтом осложнения были, в "Знамени" огромную статью написал: "Так приходят к фашизму". Брандт там — ставленник фашистов. А потом оказалось: сам узник концентрационного лагеря. Но тогда нужно было так написать. Он умеет такие штуки делать. За это его и любят. ...У Сыра сидел наш Кривицкий. Сыр, как всегда, глядел сбоку и исподлобья. — Вот, — сказал я. — В двух местах я поставил точки. Вы посмотрите тогда. А колонка о буржуазной культуре просто наивна. И все эти термины вроде "завербованный" — в период разрядки... (Имелось в виду: международной напряженности). — А это вы сами сократили? — пробурчал Сыр и грозно сверкнул глазами. — Да, — сказал я, — это вообще ни в какие ворота не лезет. Буквально через пять минут меня вызвал Чапчахов. Был он в очень веселом настроении. — Нет, Андрюша, не удастся вам меня подсидеть, не удастся... — О чем речь? — насторожился я. — А не удастся потому, что у меня есть ум, которого вам пока не хватает. Я сейчас был у Кривицкого (нашего), и он сказал: статью Кривицкого (не нашего) читал Георгий Мокеевич (Марков, руководитель СП) и от нее в восторге, назвал ее образцом партийной боевой публицистики. — Он ее не читал, — сказал я. — Читал, читал. И очень хвалил. А вы — какие-то замечания. Вечером, я уже собирался домой, позвонила Фрида Павловна. — Не уходи, ты понадобишься Сырокомскому. Через пять минут он меня вызвал. С ним рядом сидел Кривицкий (не наш) в прекрасном костюме и ярком галстуке. — Садитесь, — сказал мне Сырокомский, — смотрите "куски", которые мы уже прочитали, нет ли у вас по ним замечаний... — и обратился к Кривицкому. — Вот здесь слово. Нужно бы заменить. — Нет, — сказал Кривицкий. — Ну посмотрите... — Нет, — сказал Кривицкий. Сырокомский, демонстративно показывая, что с трудом сдерживает раздражение, вздохнул и читал дальше. — Вот, — сказал Сырокомский, — этот абзац... Это был абзац, помеченный моей точкой. — Как-то тут изменить надо. — Нет, зачем? — сказал Кривицкий. — Есть тут некоторая завышенность оценок, — вмешался в разговор я. — Вы ленинскую цитату пристегнули к очень конкретному факту. Получается, что именно в Азербайджане ленинским заветам верны. — Что за слово вы употребили? — выкатил глаза Кривицкий. — "Пристегнули"? Я что, похож на человека, который склеивает цитаты? Я по велению сердца это написал. Вы не поняли статьи, если так говорите. Как вы можете этим материалом заниматься, если не поняли? — Да нет, я не то хотел сказать, — пошел на попятный я. — Я чисто формально это слово употребил. И краем глаза увидел: пока Кривицкий отвлекся и смотрит на меня, Сырокомский одними губами мне шепнул: "Хер с ним". Вид у Сыра был усталый. Уже девять вечера, домой пора. А тут сиди с упрямым бараном. Я осадил, больше вопросов не задавал. Ждал, когда дело дойдет до сокращенного мною абзаца. Дошло. Я увидел: поставленный Сыром пунктир, означающий, что абзац надо восстановить, снова зачеркнут. Видно, еще до моего прихода договорились — это место все же снять. Значит, я был прав. Когда разговор с Сыром закончился, мы с Кривицким поднялись ко мне. Сели сверять цитаты. Листали Ленина, Толстого... — Смотрите, — похвастался Кривицкий, — как я здорово здесь сделал. У Ленина нашел выражение "увлечь художника" и у Брежнева. — Да, удачно вы это выражение обыграли, — сорвалось у меня. — Какие слова вы произносите! — отчаялся Кривицкий. — Вы — патологоанатом! Зачем так все выворачивать? Патологоанатом, который бальзамировал Рабиндраната Тагора. "Яйца еще ничего, а печенка уже воняет". Я снова ему заулыбался: — Понимаете, у нас не умеют интересно писать о нужном. А вам это удалось... Мягко стелил. Чтобы добиться своего — и внести-таки правку. — Вот-вот, — он подхватил. — Я же не формально к этому отнесся. Я, когда нас в Азербайджане принимали, как-то стоял на балконе и задумался. А ведь вот она, живая ленинская мысль. Вот они правильно ее поняли и в жизнь претворили. Когда мы уезжали, нас народ узнавал и кричал: "Баруздин!", "Луконин!". Только меня не узнавали. Я плакал, действительно плакал. Я — старый волк, я знаю, можно согнать людей. Но это, я видел, от души. То ли эта сентиментальность — уже старческая, то ли он меня дурачил. Я, боясь снова попасть впросак, делал вид, что верю. Закончил он совсем неожиданно: — Если вы взялись поддерживать какой-то строй, какое-то государство, то не надо стесняться. Уходя поинтересовался: — А что, до меня дошли слухи, в газете к моей статье плохо отнеслись? — Ничего подобного, — сказал я. — С чего вы взяли? (Неужели кто-то о моих придирках ему рассказал?) — А зачем же Кривицкий ее Маркову возил? — Ну как... — Я стал отмазывать (нашего) Евгения Алексеевича Кривицкого. — Все-таки основной материал. К съезду. Все акценты должны быть выверены. — Так ведь он же сам должен все знать. Он же за ваш отдел отвечает. Он же академию общественных наук кончал. Он же марксист. Я, например, при Симонове в вашей газете редактировал международный отдел. И я никогда не бегал по начальству. Я всегда знал, что делаю, и отвечал за свои поступки. Я в МИДе говорил, что согласовал материал в другом месте, а в другом месте — что в МИДе. Только один раз, когда я был в отпуске, Симонов без меня подготовил какие-то материалы о югославских партизанах. Я ему говорю: "Я не знаю, как Сталин к этому отнесется, хочешь, печатай сам. Я к этому отношения иметь не буду". А так всегда знал, что печатаю, и трезво рассчитывал, что делаю. А однофамилец мой — как курьер помчался. Он же — заместитель главного редактора... — Маркову понравилось, — вставил я. — Я знаю. Всем понравилось. Ведь прекрасная статья. Это подарок, подарок съезду. Мне в "Правду" предлагали отдать, только просили две страницы сократить, но я не стал. На всякий случай я признался: — У меня были три замечания, я о них Сыру сказал. — Какие? — Насчет корриды. — Это я сам снял. Мне лишним показалось. Вот как я точно угадал. — Насчет Азербайджана вы меня убедили. И еще насчет метафоры. Пушкинских похорон... Перечислил все основное. Распрощались вроде нормально. 18.5.76. Ездил к Кривицкому визировать правленый материал. Он меня встретил в пижаме — проспал. А в двенадцать уезжал на юг, после воспаления легких. Устроились в маленькой комнатке, жена ушла в большую. Квартира двухкомнатная, на Горького. Сказал, что 28 лет в ней живет. — Вы читайте, а я, можно, ваши книги пока посмотрю? — Нет, не надо. — Да я не буду трогать, — поспешил успокоить его я. — Только корешки. — Все равно не надо. Тут плохие. Настоящая библиотека в той комнате. — Я просто чтоб вам не мешать. — Вы мне не мешаете, а я стесняюсь, что вы плохо можете о моей библиотеке подумать. Сел напротив него. Он: — Может, рюмочку водки, а? — Спасибо, я на работе. — Ну рюмочку. — Я утром не пью. — А если хереса? Удивительно тонкий аромат. — Нет, спасибо. — Даже руку к груди в знак благодарности приложил. — Ну, смотрите. А со мной такой случай был. В 1936 году я был на учениях. Руководил всем Ворошилов. Я в то время был редактором отдела литературы и искусства в "Красной звезде". Ворошилов любил завтракать, обедать, ужинать с высшим командирским составом. И я в их число входил. И вот пришли мы на завтрак. Все изумительно накрыто — икра, рыба. Тогда вообще лучше питались, все свежее, натуральное, химии не было. Нарзан стоит. Вдруг Ворошилов спрашивает: "Товарищи, кто по утрам водку пьет?" Все молчат, застыли. И тут поднимается полковник с багровым лицом, с апоплексическим затылком, до сих пор не знаю, кто он, и говорит: "Я, товарищ Ворошилов". А Ворошилов: "Ну вот и прекрасно. Садитесь поближе, мы с вами вдвоем будем пить водку". И приносят им запотевшую бутылку "Русской горькой", была такая водка, и они, ни на кого не обращая внимания, сидят и пьют... Но я все равно остался стоек. Он статью дочитал. — Не дает покоя ваше замечание. О Пушкине. Накануне я выразил сомнение: можно ли написать, что когда народ пришел хоронить Пушкина, то произошла встреча поэта со своим читателем. Возникал комический эффект. Стали думать. Он позвал жену: — Ласонька! Объяснил ситуацию. Она (была литературным критиком, писала под псевдонимом Л.Михайлова) сказала: — Напиши: было встречей и прощанием... — Великолепно! — Он вписал. — Ах, как все-таки приятно точно выразить мысль. Это и есть дело писателя. А то некоторые берутся... Какие-то мухи у них в голове летают, а что за мухи... Как собаки — все понимают, а сказать не могут. А тогда нечего и браться. 19.5.76. Замыкался с проверкой статьи Кривицкого. Жутко много он переврал. Например, что "Разгром" Фадеева в США не издавался. Оказывается, вышел в 1929 году. Пошел к Сыру. — Хоть факты-то можно исправить? Сыр сквозь зубы: — Правьте. Пошел к Чапчахову. Он: — О, я гениальную правку придумал. Вместо "США" сделаем "в некоторых буржуазных странах"... Сделал. Сыр, прочитав: — Это неточно. У Кривицкого вот было точно. Я обозлился: — Как же точно, когда он самую первооснову извратил! Как вообще можно строить свою концепцию на домыслах? А мне клялся, что все в статье верно. А теперь, конечно, все рушится. Сыр, тоже обозлившись, на меня, разумеется, что я так непочтительно об уважаемом авторе: — Вообще править не будем. Так оставим, как у него. Он достаточно большая величина и имеет право на ошибку. Так и напечатали.
