Наверное, померещилось... От проводницы тянуло костром. Она приказала занять восемнадцатую полку и “замереть без фокусов!” Выпивши, я очень послушный...
Утром меня ожидал сюрприз. Рыжее чудо с арбузной грудью настороженно следило за моим пробуждением.
—Вы проснулись, — решительно молвило оно. — Хочу вам сообщить...
Я внутренне напрягся...
—Ночью вы вели себя отвратительно. Скрипели, мычали, звали какую-то Чал... Чалдошкину. Затем поднялись и громко приказали холодного чая с размятой клюквой. Иначе обещали умереть от жажды.
—Я так сказал?!
—Более того. Я принесла вам чай.
—Очень любезно...
—Вы его чуть не разлили — и...
—И что?!!
—В благодарность назвали меня... ласковой рыжей булочкой!
—Мне стыдно. Поверьте. Мне очень-очень...
—Где вас воспитывали? И зачем было так напиваться?!!
Действительно, зачем? Ведь ехал в знаменитые мордовские исправительные колонии с мирной целью. Ознакомиться с работой тюремных поваров...
Мордовия, учреждение ЖХ 385/10.
Поселок Явас.
Наркомовская пайка
Раньше питание зэков являлось страшной государственной тайной. Информацию тщательно скрывали от шпионов. И уничтожали, как только выходил новый приказ. По воспоминаниям работников отечественной пенитенциарной системы, последний раз (раньше 93-го года) нормы менялись в 1972 году. Что было до того, никто из опрошенных не помнит. Однако все в голос уверяют: “наркомовская пайка” — дело святое, и что бы там ни говорили, а кормили осужденных и тогда неплохо.
* * *
Что считать “неплохой кормежкой”, сказать трудно. Вот, к примеру, данные о том, как кормили заключенных в царской России. Выписка взята из “Табели для продовольствия арестантов”. Воскресный обед каторжанина состоял из двух блюд — лапши и каши.
В лапше:
вермишели — 102 г
мяса 2-го сорта — 127 г
крупы перловой — 8 г
соли — 17 г
В каше:
крупа гречневая — 136 г
сала филейного — 21 г
соли — 8 г
хлеба черного — 819 г
Кормили арестантов, судя по этому документу, два раза в день. На ужин еще давали кашицу, в которую тоже входила и крупа, и филейное сало.
Теперь что касается знаменитой “наркомовской” пайки советского заключенного. У этой пайки — несколько имен. Самое распространенное — “гарантийка”. “Гарантийка” — это рацион, получаемый за отработанный человекодень на ненормированных работах или за выработку нормы в пределах 75—99 процентов. В сутки советский зэк времен сталинских репрессий получал:
хлеб — 450 г
рыба — 60 г
картофель — 250 г
каша — 50 г
овощи — 200 г
растительное масло — 9 г
соль — 10 г
Царский режим кормил своих преступников лучше. Стоит ли напоминать, что советский каторжанин работал и жил в несравненно более тяжелых условиях...
* * *
Современный приказ о нормах питания заключенных вышел в 1993 году. Однозначно он лучше предыдущего. С 1993 года “котловые нормы” увеличены в 1,5—2 раза. Для всех заключенных вне зависимости от вероисповедания, национальности и статьи УК. Это безусловно радует. Во-первых, с человеческих позиций. Во-вторых, государство явно пошло навстречу себе. Усиленное питание осужденных — залог внутренней безопасности. С голодным зэком шутки плохи...
Норм “котлового довольствия” — восемь. Самая распространенная — первая. По ней питается большинство осужденных. Все прочие составлены для диетчиков, больных, беременных, кормящих матерей и работающих на вредных производствах. В сутки заключенный имеет право отведать:
500 г хлеба
550 г картофеля
250 г овощей
120 г крупы (в виде каши, естественно)
20 г макаронных изделий
80 г мяса
100 г рыбы
30 г сахара
20 г соли
1 пакетик чаю
* * *
В современной российской колонии существует меню на неделю. Если нет мяса, оно заменяется рыбой. Выбор круп довольно обширен. В колонии готовят каши: пшенную, овсяную, гороховую, манную, ячневую, перловую и пшеничную.
С мясом действительно возникают сложности — и это понятно. В стране нестабильно с животноводством. В советские времена жить было проще: ГУИН централизованно заказывало себе продукты. Скажет: капусты нам, рыбы и мяса — столько-то тонн! “Есть!” — отвечали колхозы. И активно делились с лагерями урожаем.
В сутки государство тратит на питание заключенного 9 (девять) рублей. Не безвозмездно, конечно. “Щи да кашу” приходится отрабатывать на производстве. Но — это уже другой разговор.
Повар-убийца
На зоне ЖХ 385/10 полдень. В пищеблоке готовка уже закончилась. Все отмыто и блестит. У остывших котлов стоят два архаровца с печальными глазами и тарелкой супа.
Ознакомительная экскурсия. “Вот овощной цех...” На полу лежит капуста. Пряная, как стог закисшего сена. Весь день ее промывает специальный товарищ — ответственный за начинку борща. В мясном цехе холодильники забиты обезглавленными тушками рыбы. Мяса нет. Тушенки — тоже.
В следующем “цехе” стоит чугунная ванна, полная очищенного картофеля. Рядом тихо журчит вода. Экскурсия заканчивается дегустацией рыбного супа. Достойное кулинарное изделие! Главный повар — улыбчивый зэк в ватнике. Рассказывать о кухне ему явно нравится:
— Вот у нас — три смены. В смене 6—7 человек: я, помощники, два пекаря, раздатчик и чистильщик картошки. Все как положено. Готовим на тысячу человек. Завтрак начинаем в три утра. А вечером все блестит уже к 18.00.
— И как, — спрашиваю, — нравится осужденным ваше кулинарное искусство?
Главный повар улыбается еще шире:
— Если бы не нравилось... “Броненосец “Потемкин” помните?
— Как живой.
— Из-за чего заварушка вышла? Матросов червячками кормили. И поскидывали они всех в море!
— Там, кажется, иной финал...
— Неважно. Главное — порешили офицеров вместе с коками...
Начальник колонии выразительно смотрит на заключенного. Взгляд у него как у автомата Калашникова.
— За что сидит ваш любитель исторических кинофильмов? — интересуюсь я.
— Положил жену и тещу. Дали двадцать лет... Но в своем деле он — авторитетный человек. Иначе эту должность не заработаешь. На кухне он больше хозяйственник, чем повар. Всех “строит”! И, что очень важно, не имеет взысканий. Сколько он у нас?.. Три года. Никакого воровства. И с блатными общий язык нашел...
Молодой зэк в черной джинсовой куртке стягивает шапку. Здоровается по форме и протягивает буханочку свежего испеченного хлеба:
— Вот хлебушек — настоящий. Необыкновенно вкусный...
Голод — лучший друг заключенного
Среди “авторитетов” кулинарии в ЖХ 385 есть своя знаменитость. Знаменитость обязательно демонстрируют гостям. Сам начальник учреждения — генерал-майор Владимир Краснокутский — относится с уважением к этому... заключенному.
Во-первых, он содержится в необычном месте. Можно сказать, уникальном. Среди 16 колоний только одна предназначена для иностранных граждан. 245 “ненаших” преступников отбывают срок на мордовской земле. Естественно, за преступление, содеянное в России. Генерал говорит: “Это не колония, а ООН”. В ЖХ 385/22 “заседают” посланцы 55 государств мира. Большинство заключенных — африканцы. Российский УК представлен во всем многообразии. Европа на этом фоне выглядит бледно. Хотя на пищеблоке как раз трудится голландец — чистит картошку...
Никаких привилегий у “иностранной” зоны нет. Кроме одной. В холода чернокожим зэкам разрешают носить лишнюю пару кальсон.
Во-вторых, “знаменитость” — интересная личность. Прекрасно говорит по-русски. Избран начальством главным поваром “иностранной” зоны. Не надо быть шибко умным, чтобы догадаться... Удовлетворить вкусы нигерийцев-вьетнамцев-бурундийцев-американцев-китайцев и жителей “страны порядочных людей” (Кот д’Ивуар) одновременно может только... еврей. Из Одессы. Но с израильским гражданством. Фамилия у него “профессиональная” — Голод. Зовут — Аркадий.
Нас, конечно, ждали. Накормили борщом, картошкой и рыбой. Затем повели на кухню.
В коридоре — живая реклама домашнего майонеза. Внушительный мужчина в белоснежном халате и длинном поварском колпаке.
— Ваша рыба тает во рту, — говорю я.
Кулинар польщен:
— Вы заедете ко мне в Эйлат — я угощу вас чем-нибудь приличным!
— У вас там стреляют... — замечает полковник.
— Да, здесь спокойнее, — соглашается кулинар, — ничто не отвлекает. Но, согласитесь, тюрьма — не место для порядочного человека...
— Как не согласиться! — полковник кашляет.
— А мне говорили, — меняю я тему, — что шеф-повар Голод варит кашу из топора.
— Это слухи!
— Это слава, — говорю я. — Делитесь рецептами...
— Контингент у нас особый, — начинает Аркадий Голод. — Вкусы разные. Вьетнамцы, например, любят тухлую рыбу. Они ее хоронят в земле и ждут, когда испортится... А африканцы употребляют суп и второе одновременно. Свалят весь обед в тарелку и уминают. Это — народная традиция. Монголы раньше так не ели. Насмотрелись — теперь заодно с Мадагаскаром. И на мою кухню никто не жалуется...
— Насколько я понимаю, жалуйся не жалуйся, а до Улан-Батора далеко...
— У нас здесь рацион побогаче армейского будет! Я понятие имею. В армии батальон кормил.
— Израильский батальон?
— Одесский... В кулинарии главное что — душа. И чистые руки. Нас здесь три раза в день проверяют. Чуть какой прыщик — долой с кухни! А как душу в макароны или пшенную кашу вложить, я знаю. Макароны мы сначала обжариваем, прежде чем варить. А пшенку десять (!) раз промываем холодной водой. Медсестрички удивляются. Она получается белой как снег. Ни у кого такой нет!
— Наверное, вы на нее молитесь...
— Мой дед был раввином, а я — неверующий.
— Говорят, вы и рыбу солите?
— Рыбу солим, капусту квасим. Зелень выращиваем. В российской зоне сажают укроп с петрушкой. А мы — перец индийский, перец китайский, бобы таиландские, горчицу вьетнамскую и прочую ерунду на специи.
— Вас послушаешь — не зона, а кулинарный симпозиум...
— У здешних обитателей многому научишься. К слову, нигерийцы легко идут в наркокурьеры. Почему? Они очень любят манную кашу. И лучше всех глотают крупные предметы... Слушайте! А не попросить ли нам вызвать Хебриэля? Он покажет этот чудо-аттракцион. Товарищ полковник!..
Послали за африканцем. Входит смуглый детина в лыжной шапочке. Боязливо смотрит на полковника и говорит:
— Фото — нет-нет! Мама плакать, жена плакать...
— Хебриэль, — говорит шеф-повар, — хочешь добавку к пайке?
Смуглый детина утвердительно кивает головой.
— Покажи, как на твоей Родине едят манную кашу...
Голод вносит поллитровку с кашей. (Остатки пищи заключенных хранятся сутки с момента выработки. На случай эпидемии.) Хебриэль забирает горсть заиндевевшей манки и лепит из нее шарик. Размер — чуть меньше теннисного. Помогая себе ладонью, нигериец запихивает шарик в рот, и...
— На его замечательной родине, — комментирует Аркадий Голод, — манку не прожевывают, а глотают скатанными шариками. Видите, он даже не поперхнулся! А шарик — внутри. Это очень облегчает перевозку героина. Наглотался презервативов — и вперед. В “Шереметьево”...
Нигериец уходит. На лагерь опускаются сумерки. Вдоль столовой лениво ковыляет белый мерин. Единственное существо, имеющее право свободно выйти за колючку. Но мерин не испытывает в этом потребности. Его и здесь неплохо кормят.
— Вы в Эйлат приглашали, — говорю я бывшему соотечественнику. — Это когда?..
— Скоро, — говорит Аркадий, — года через три...
250 с веслом
Начальство долго не решалось. Конечно, страшно доверить готовку обеда непроверенной личности из центральной газеты. Но страхи оказались напрасными. Никто не умер. Я палец о палец не ударил на этой кухне! Ходил, как суслик, с блокнотом и разглядывал осужденную Чалдошкину. Не девушка, а ураган веснушек.
Однако история приключилась анекдотическая...
Рано утром в сопровождении тов. полковника мы достигли варочного цеха женской колонии ЖХ 385/2. Кухня была похожа на мокрую баню. Пар висел в зале белым туманом. Это кипела вода в 250-литровых чанах. В меню значились борщ и пшеничная каша.
Три женщины-поварихи таскали овощи. Я интеллигентно вызвался помочь. Полковник сухо предложил остыть. В колонии не принято мешать чужой работе. Даже из благородных побуждений.
Минут за двадцать женщины вынесли 170 кг капусты, 100 кг картошки, около 80 кг свеклы, 30 кг лука и моркови.
Затем настал черед каши. Белолицая повариха с запавшими губами отсыпала крупу в лохань. Девчата охнули, как штангистки, и вынесли на кухню лохань. Весила она килограмм сорок...
Пар стал еще гуще. Окна слезились. Розовые занавески стали влажными. Женщины в серых ватниках прошагали куда-то мимо столовой.
— Раньше публика была интереснее, — говорит старая повариха. — Большие люди у нас сидели! Помню, еще в СССРе — жена министра внешней торговли. Образованная женщина. О Попен-Гагене часами болтала... А сейчас? Одна молодежь! Шелупонь. Из-за “дури” сидит... Давай, Чалдошкина, мешай кашу. Принеси, Людок, ведерко соли...
Повариха вздыхает:
— А у мужиков на зоне сидел цирк.
— Какой цирк?
— Как их... Телезвезды, ведущие...
— Откуда вы знаете?
— Супруг у меня на нарах... Который год вместе...
Тем временем конопатая Чалдошкина мешала кашу деревянным веслом. Полковник отвлекся. Я подошел к девушке и говорю:
— Дай мне помешать. Хуже не будет!
Чалдошкина вручает мне “дрын” и молвит загадочным голосом:
— Ну, смотри...
Белолицая молчаливая Люда принесла соевый сыр и окару. Ссыпала в чан. (Соевые продукты очень популярны в колонии. С недавнего времени.)
— А на праздники вас так же кормят? — спрашиваю.
Люда молчит. Старая повариха:
— На 8 Марта и Пасху у нас — особое меню. Делаем винегрет и плов. С мясом...
— Яйца красим, — хихикает Чалдошкина.
— Иногда торты печем, — говорит повариха, — из хлеба, сушек и тертого шоколада.
Сырные кубики плавают в каше, как льдинки. Я с удовольствием работаю веслом. Вид теплого разваристого месива убаюкивает.
И тут конопатая Чалдошкина говорит страшным шепотом:
— В какую сторону мешаешь?!
— То есть?!
— Кашу в какую сторону мешаешь?..
— Вот. Слева по кругу.
— Все! Шибздец! Сыр не проварится!
— Почему?!
— Потому что надо мешать в другую сторону! Ой-ой-ой!!! Беда!
Я почувствовал себя идиотом. Глаза Чалдошкиной выражали неподдельный ужас. Я испортил 250 литров каши! Как это случилось? При чем здесь — в какую сторону махать веслом?! Чалдошкина говорит:
— Пока заведующая не видит — давай верти назад. Может, замешается в обратку...
Следуя указанию конопатой поварихи, я начал крутить веслом в обратную сторону. Пять минут, десять, пятнадцать. Руки уже сводит. Полковник мой что-то совсем заболтался... Смотрю, подходит. С интересом смотрит в кашу:
— Что, понравилось?..
— Сейчас, еще чуть-чуть, и сыр разварится, — говорю. — Думаю, все будет хорошо.
— А что такое? — спрашивает офицер.
— Да я не в ту сторону мешал.
— Не понял...
— Вы не переживайте, товарищ полковник, она уже почти разварилась!
И тут слышится сдавленное женское рыдание. Это хохот. Поварихи, косясь на полковника, смеются вполголоса. А Чалдошкина... Чалдошкина стоит пунцовая. Ладошкой жмет рот. Но смех рвется наружу, как огурцы из банки. И она ржет, ржет надо мной. Дураком...
Москва—Потьма—Явас.
