И слеза, которая ползет по его щеке, тоже переливается цветными огнями. Потому что праздник.
Пока он живет дома. Но жизнью это назвать трудно. Отец запирает на замок шведский холодильник, не пускает в квартиру после десяти, не дает денег на карманные расходы, он донашивает отцовскую одежду, а она ему не очень, потому что отец ниже ростом и нога у него на два размера меньше. Первые нормальные ботинки ему купила Стужа. Оттуда, кстати, и прозвище. До заморозков он ходил в летних туфлях и подхватил какую-то гнойную ангину. Дома болеть было неохота, потому что отец зашел к нему в комнату один раз, выругал за то, что теперь он пропустит школу и его наконец-то выгонят, бросил на тумбочку какие-то таблетки и больше он его не видел. Тогда он позвонил Уле, она прибежала, и они кое-как доковыляли до ее дома. И она все повторяла: стужа, стужа. Если честно, ему было приятно, что из-за него кто-то беспокоится. А дома она положила его в кухне, на раскладушке, и поила горячим молоком, а ее сын Костя читал ему стихи.
Залез в бутылку
Таракан.
А вылезти
Не смог.
От злости
Бедный таракан
В бутылке
Занемог.
Он сдох
В начале января,
Прижав усы
К затылку.
Кто часто сердится,
Тот зря
Не должен
Лезть в бутылку.
Стуже двадцать три года, а сыну пять. Она работает продавцом на вещевом рынке, но мечтает поступить в педагогический институт. Сейчас не может, потому что ребенок маленький, то одно, то другое, а потом, конечно, поступит. На этом рынке Алеша иногда разгружает машины, так и познакомились. Стужа красивая, умная и добрая. Она даже ходила к отцу, но он назвал ее проституткой, обещал написать в милицию про растление малолетних и выгнал. Он говорил, чтоб она не ходила, так ведь не послушалась.
Костя очень любит стихи про таракана, и они даже поспорили, кто виноват в его смерти, он сам или бутылка, потому что горлышко узкое.
— При чем тут бутылка, — сказал Костя. — Тараканы запросто могут оттуда вылезти. Это от злости, а может, от глупости. Сел бы, подумал спокойно, и вылез бы как-нибудь.
Рассказ выглядел приблизительно так.
Алешина мама живет в Эстонии. Когда Алеше было семь лет, а его брату Феликсу четыре года, она разошлась с его отцом и вышла замуж за какого-то стоматолога из Таллина. Поскольку она наполовину эстонка и хорошо говорит на их языке, ее там даже взяли на работу, и они жили в большой и красивой квартире в центре города. Алеше там сначала было хорошо, то есть нравилось гулять по улицам и ездить на море. Но мамин муж не хотел жить в одной квартире с мальчишками, которые все время что-то портят, пачкают и разбивают. Он стал ссориться с мамой. И мама стала их бить. Да, бить. Руками, веревкой и вообще чем придется. Алеша был уже большой, ему-то что, а вот младший брат однажды даже в больницу попал.
Тогда Алеша написал отцу, в Москву.
Он приехал, и они с матерью долго сидели в каком-то кафе, пили кофе, ликер и ели пирожные. Алеша с Феликсом играли на тротуаре и видели, как мать заплакала. Феликс увидел это и тоже заревел, но Алеше было не до того: ему очень хотелось, чтобы отец забрал их с собой.
Так и вышло.
Отец привез их в Москву, приехала бабушка, и все было здорово. Бабушка ходила с ними в Филевский парк, ездила на Поклонную гору, в Бородинскую панораму, и Алешу даже записали там в какой-то кружок. Бабушка объясняла Алеше, что отцу очень трудно, что он разрывается между работой и домом, что он еще молодой, а мама не права, и все в таком духе.
Алеша не осуждал маму, просто ему очень хотелось, чтобы жизнь стала такой, как у всех нормальных людей. Чтобы его ждали дома, чтобы он мог рассказать, как дела в школе, чтобы кто-то говорил про него, что он умный и красивый, и чтобы дома время от времени случались праздники. Бабушка хвалила Алешу и брата, покупала им яблоки и мороженое, но однажды ее отвезли в больницу, отец ездил к ней каждый вечер и становился все мрачней и мрачней.
Хоронили бабушку первого сентября. Алеша должен был пойти в четвертый класс, но не пошел и на кладбище все время думал о том, кто же теперь будет хвалить его и гладить по голове, представлял себе, как все стоят во дворе с цветами, как звенит звонок и все идут в школу с новыми портфелями и рассказывают друг другу, где были летом. Потом он часто вспоминал этот день и рассказал о нем маме своего школьного друга. Иногда ему казалось, что, если бы бабушку похоронили в другой день, в школе все было по-другому и учительница не звонила бы отцу на работу и не жаловалась на то, что Алеша совершенно не интересуется учебой.
Да интересовался он учебой, интересовался, но еще больше он интересовался тем, что его мама ни разу им не позвонила. Сначала он думал, что она не может застать их дома, и стал со всех ног мчаться из школы домой, а во дворе не задерживался ни на минуту. Но время шло, а она не звонила. Тогда он спросил об этом у отца, и тот ответил, что раз она их бросила, странно ожидать, что она будет им звонить или писать.
И получилась такая странная штука. Отец, который оказался важным человеком в правлении какого-то банка, уезжал из дому ни свет ни заря. Он, конечно, мог бы отвозить их с братом в школу, но Феликс остался там, где он и учился, а Алеше пришлось перейти в другую школу, и брата он возил, а Алешу — нет. А потом и в этой школе начались неприятности, и пришлось вернуться в прежнюю. Там новая классная руководительница хотела ему помочь, но не знала как. И вот Алеша стал уходить с уроков, потому что ему не хотелось слушать про суффиксы и косинусы, и меньше всего на свете его беспокоило то, что произошло с декабристами, а больше всего — то, что отец, вернувшись к десяти часам с работы, еще из прихожей тихо спрашивал его, какие он получил отметки, и если в ответ следовало молчание, он снимал ремень и бил его, пока он не вырывался и не запирался в дальней комнате. А Феликс получал одни пятерки и редко — четверки, и отец купил ему музыкальный центр и запретил Алеше до него дотрагиваться. И тогда Алеша понял, что он относится к брату, как к чужому человеку, который отобрал у него последнее, чем он владел.
Однажды Алеша рассказал своему школьному приятелю, что хочет отравиться, но не знает, как это сделать. Тот привел его к себе домой и с Алешей случилась страшная истерика, такая страшная, что его стало рвать с кровью. Чужая мама сидела возле него на полу и плакала, и гладила его по голове, и он поймал руку, которая его гладила, и стал ее исступленно целовать, и женщина, рука которой пылала от этих поцелуев, как от жара наковальни, в одну минуту поняла тогда все, что люди понимают к концу жизни.
Но это была чужая мама.
И хоть она оставляла Алешу ночевать, угощала его и делала ему нехитрые подарки, ему становилось все хуже и хуже.
Глядя на него, невозможно представить, что он может поднять руку на собственного сына, да и вообще — поднять руку.
Он с удовольствием пьет чай и курит трубку. Трубка делает его похожим на ученого, который ненадолго вышел из своей науки во внешний мир и с удовольствием его созерцает. На самом деле он банкир и точно знает, что делать с чужими и своими деньгами.
— Купил сыну компьютер, — говорит он. — Дорогой, но не жалко, парень будет профессионалом.
Сын — это Феликс. Алешу он называет Алексеем, и, когда ему приходится говорить о нем, у него даже голос меняется.
— Вы его ненавидите?
Он поднимает веки и долго смотрит мне в глаза.
— Возможно, — наконец произносит он. — Но я хочу, чтобы вы меня поняли.
Я тоже хочу его понять и поэтому молчу.
— Когда я привез их от бывшей жены, я думал, они будут мне благодарны. Она, кстати, неплохой человек, просто у нее своя жизнь, и она боялась, что кто-нибудь ее разрушит. Она сильно влюбилась, я ее понимаю. Нашла наконец свое счастье. Мы с ней все время ссорились, а с новым мужем у нее — как это называется в книжках? — идиллия. Дети ей, конечно, мешали. Ну что ж, я их забрал. Рассчитывал, честно говоря, на то, что буду обожаемым отцом и светом в окне. Я им ни в чем не отказывал, я...
— Вы понимаете, что Алеша не выдержал разлуки с матерью?
— Я не знаю, чего он не выдержал, но младший сразу...
— Принял ваши условия?
— Если хотите, да. Он старался мне угодить, звонил мне на работу, считал — не смейтесь, я серьезно — образцом для подражания. А Алексей после смерти бабушки просто извел меня. Он по сто раз в день спрашивал, когда приедет мать, когда она позвонит, почему она живет в другом городе, ну и все в этом роде. Он мужчина, я не счел нужным устраивать китайские церемонии. Да, я иногда его наказываю. Но он не смеет приносить из школы плохие отметки.
...А он и не приносит. Он просто перестал ходить в школу.
Нет, бросать не собирается. Стужа говорит, сейчас без образования никуда.
Нет, Стужа очень хорошая. Она, правда, пьет, но понемножку.
Мы сидим возле елки дома у Алешиного одноклассника, и он быстро-быстро ест пирожки. Сначала с маком, теперь вот с яблоками.
У него длинные пальцы, серые глаза и странная улыбка. Так люди начинают плакать, а он — смеяться.
Когда ребенок маленький, все просто. Он ездит в коляске и ходит за ручку, и он не плачет, а ревет: от голода, от холода, от того, что штаны мокрые.
В двадцать лет он уже ничего не боится, уверен, что не заболеет и не умрет. А в пятнадцать он нуждается в защите, как не нуждался до и никогда не будет нуждаться после.
Он боится бессмысленности мира, боится, что никому не нужен, ничего не может и не сможет. Это самая беззащитная пора в жизни. И именно тогда решается главное: нужны ему другие люди, и если нужны, то для чего.
Взрослые почему-то полагают, что дети — их должники. Мы их кормим, поим, во всем себе отказываем. Каждый раз, когда кладете на тарелку очередную котлету, не забудьте спросить себя: вы делаете это из-за них или из-за себя, потому что по-другому сделать не можете? Разве они просили нас производить их на свет? Мы их родили. Мы должники, а не они.
— Знаете, — говорит Алеша, — я не сержусь на отца. Ему с нами тяжело, он хочет, как лучше. Вот когда у меня будут деньги, я буду жить в своей комнате, куплю себе машину и буду к нему ездить, ухаживать за стариком. А лупит он меня от бессилия, я понимаю. Да мне и не больно. Вон Кольку мать проволокой стегает...
При упоминании о матери глаза у него делаются потерянными и жадными. Он тоже хочет произносить это слово, как все. Плевать на запертый холодильник и на то, что Феликсу отец купил музыкальный центр. Да хоть сто музыкальных центров, мать он купить не может даже Феликсу. Он не может купить адрес, по которому можно послать письмо, первым словом в котором будет слово “мама”.
Значит, они нам должны?
И мы, выходит, умные?
Залез в бутылку
Таракан.
А вылезти
Не смог...
