Они поженились в день своего двадцатилетия, а родились они в один день и год. “Все праздники в кучу”, — ворчала Наташина мама, но это было показное ворчание. Ей очень нравился муж дочери: невысокий, плотно сбитый, синеглазый, к тому же — скворец. Почему скворец — да потому, что все время насвистывал какую-то одному ему ведомую мелодию. И под эту мелодию все у него выходило ладно, все получалось.
— И где ты только поймала эту птицу? — повторяла она.
На дороге, где же еще можно познакомиться с водителем. Он ехал по своим делам, а она стояла на обочине и махала рукой. Никто не останавливался.
“Небось страшненькая, поэтому никто и не берет”, — решил он и тормознул.
“Какая худенькая”, — это была вторая мысль.
“А глаза добрые, как у старого волшебника”, — когда он подумал об этом, она уже сидела в машине.
Он отвез ее домой, запомнил адрес и на следующий день приехал вечером. Просто так. А ее не было.Завтра — тоже. Ему стало интересно: почему? Он взбежал на второй этаж и позвонил в первую попавшуюся квартиру, хотел спросить... Дверь открыла она.
— Вы?
— Я.
— А как же вы узнали?
— А почему вы три дня на улицу не выходите?
Он поехал в аптеку, накупил каких-то коробочек и бутылочек, невский пирог и букет ромашек. Ведь было лето, а она умудрилась где-то простудиться.
— На вызовах, — объяснила она.
— Берут же таких в медсестры, — изумился он. — Таких надо прятать в нагрудный карман и греть там, греть осторожно...
Сначала они жили у его матери, но там было очень тесно. Получили комнату в коммуналке, одну, зато большую. Она неделю бегала за обоями. Купить их в то время было негде, а на спекулянтов денег не было.
— Паша, что же делать?
Он помнил, кто у него в нагрудном кармане, и поэтому ничего не ответил, а просто поехал к приятелю, тот отвез его к своему знакомому — обои он выбрал в мелкий цветочек, немецкие. Просто ему очень нравилось, как она радостно смотрела на него и ничего не говорила.
Когда родился Юра, Павел сам сделал деревянную кроватку, которая развалилась через неделю после того, как ее хозяин впервые увидел в ней сон. Хорошо еще, Юра был на руках у мамы. Наташа долго смеялась. Кто же тогда знал, что это будет воспоминание на всю жизнь. И что такие воспоминания складываются в стену, вдоль которой человек всю жизнь идет и держится за нее рукой. Именно тогда, когда держаться больше не за что.
Юре было три года, когда родился Илья. Это было просто живая копия отца, воспроизведенная в мельчайших подробностях. Когда младший сын начал ходить, все первым делом обращали внимание на то, что идет он в точности как Павел, упругой и немного чуть более радостной походкой, чем принято ходить среди людей, которые никогда ничего не насвистывают. Когда Илюша подрос, братья начали драться и воевать то за горшок, то за право сидеть на руках у отца или бабушки. За маму они не сражались, мама всегда была рядом. Наташа светилась тем светом, который делает женщину победительницей. Все было хорошо.
Я познакомилась с этой светящейся медсестрой, когда ее сыновья пошли в школу.
Так вышло, что встречались мы довольно часто, и я заранее знала, что, когда увижу ее мужа и двух вечно прыгающих на одной ножке мальчишек, в груди у меня что-то зашевелится, а я по этому шевелению безошибочно узнаю людей, которые не зря живут на свете.
В больнице ей все завидовали.
Все, я точно это знаю.
Хирург, с которым она работала второй десяток лет, вечно рассказывал мне истории о том, как все тетки из отделения критикуют ее наряды — точно такие же, как у них, но дело не в этом, — как постоянно дают советы, как воспитывать детей и как обращаться с мужем-водителем, поскольку всем известно, что у водителей всегда есть любовница, и не всегда одна. Когда Павел подъезжал к больнице, чтобы отвезти ее домой, ей обычно говорили: твой уже торчит у входа. Она не обижалась. Она же понимала, что так бывает не у всех, и тех, у кого не так, ей было жалко.
Павел, кстати, очень гордился тем, как тетки клюют его светящуюся жену. Он понимал, чем она отличается от них. Было из-за чего начать насвистывать. И потом, у Наташи был необыкновенный характер. Внутри у нее, видно, не было ни одного острого угла, так старательно потрудился над ней создатель. С ней невозможно было поссориться, ее нельзя было вывести из себя, и она вечно трудилась над тем, чтобы понять других.
Бывало, принесет перед Новым годом пирог с капустой, а ей с порога кричат: “Испекла бы лучше с яблоками!”. На другой день принесет с яблоками. Ей скажут: “Катька из неврологии печет такие яблочные пироги, что другие потом в рот не возьмешь”. А она отвечает: “Видать, Акулина пироги печет — все ворота в тесте”. Все засмеются, и вроде как ничего и не было. Это я к тому, что чужое счастье — вещь невыносимая.
Юра поступил в МАДИ — это была мечта Павла. Он всегда хотел дожить до такого дня, когда старший сын станет давать ему советы, как перебрать мотор и с первого стука определять, что занемогло в машине.
Илья мечтал поступить в медицинский, для чего пришлось уйти из школы в медучилище. Знающие люди сказали, что так будет наверняка. Наташа чуть пополнела, чуть поседела. А глаза у Павла были все такие же синие.
Однажды Юра приехал домой и, отодвинув тарелку супа, который Наташа осторожно поставила перед ним, сказал: “Мам, послушай, я сегодня видел отца с какой-то женщиной”.
Что ж тут такого? У отца в машине все время люди, не дрова ведь возит.
— Да нет, — сказал сын, — они с ней целовались.
Павел не стал отпираться и рассказал, что встретил женщину, с которой хочет жить одной семьей. Ясно было, что ему стало легче от того, что теперь ему не нужно врать. Непереносимо это было потому, что Наташа ни в чем его не подозревала и любое его слово воспринимала как истину в последней инстанции.
Дома воцарилась гробовая тишина.
Павел сказал Наташе, что этой женщине двадцать восемь лет, что он все понимает, но ничего не может с собой поделать. Что он понимал, трудно сказать. Скорей всего ничего. Наташа молча готовила утром завтрак, уезжала на работу — Павел больше не возил ее, это вышло само собой, — молча возвращалась домой. На работе всем полегчало. Наконец-то с этой странной женщиной произошло то, что рано или поздно происходит со всеми женщинами.
Первым, как ни странно, не выдержал Юра.
Он сказал отцу, чтобы тот собрал вещи и как можно быстрей исчез из поля зрения матери. Павел сказал об этом Наташе. Наташа только пожала плечами: делай то, что считаешь нужным. Не плакала, не падала в обморок, только пожала плечами. Павлу, наверное, даже обидно немного стало: всю жизнь вместе прожили — и такое безразличие. Просто он безразличия дома никогда не видел, потому и спутал.
Когда Павел уходил, его жена и дети стояли в коридоре и смотрели, как он застегивает куртку. Две его сумки уже стояли за дверью. Когда Юра ударил его по лицу, Илья просто сделал шаг вперед — то ли заслонил мать, то ли подошел к брату. Павел посмотрел на Юру, потом на жену. Илья так и стоял.
Время от времени Павел звонил Наташе и спрашивал, как дети.
Юра сказал: детей у него больше нет.
Но он ошибся. Через полтора года у Павла родился третий ребенок, тоже сын. Назвали Павлом.
Однажды, когда Наташа только вышла на работу после инфаркта, в отделение прибежала испуганная гардеробщица:
— Там у входа твой бывший муж на ступеньках сидит. Выгнать?
Наташа спустилась вниз и увидела Павла, которого она узнала прежде всего по воротнику куртки. Как-то он его поднимал, как не выходило у других. Глаза у него стали цвета воды после стирки, руки дрожали, а в руках прыгал огонек сигареты.
Она просто села рядом с ним и стала ждать, что он скажет.
А он все курил, огонек все прыгал, и в дверь стали выглядывать любопытные.
— Наташа, — сказал он в конце концов, — Галя умерла.
И огонек запрыгал снова.
Женщина, к которой он ушел от Наташи, умерла от заражения крови. Поехала с ребенком к матери в деревню, наступила в сенях на ржавый гвоздь — до больницы довезти не успели.
Кто может утверждать, что знает, о чем в тот момент думала Наташа?
Кто знает, о чем в тот момент думал Павел?
Наверное, они очень долго молчали. Потом Наташа поднялась в отделение и сказала, что ей нужно срочно уйти.
Вечером Павел Павлович уже был у Наташи дома. Ему было четыре года, и он все время спрашивал, когда придет мама.
Юра сказал, что, если Павел останется, он уйдет из дому.
Наташа долго гуляла с ним по парку, потом гуляла с Ильей, а все это время по дорожкам бегал Павел Павлович и сачком ловил кузнечиков. Ведь на дворе снова было лето. Как тогда, когда Павел пришел к ней с ромашками. И не было на свете ни одного человека, который не сказал бы ей, что она ненормальная. Муж пришел к ней с ребенком от бабы, с которой он ей изменил, и она его не только не выгнала, а купила путевки в дом отдыха, и они втроем поехали — нет, не отдыхать, конечно, а что-то там такое делать с ребенком, чтобы его сердечко не выпрыгнуло наружу оттого, что его мама все не едет к нему да не едет.
Когда выпал снег, мальчик впервые назвал ее мамой.
Юра не смог простить отца и ушел жить к бабушке, а Илья понял мать, и они снова стали жить вчетвером, как раньше. На улице все удивлялись: надо же, какая большая разница между детьми. Мама-то вся седая, а младший сын еще в школу не ходит. Большое дело! Зато мама научилась кататься на роликах, и еще на велосипеде. А папа после работы сразу летел домой, как будто привязанный какой-то неуловимой взглядом нитью. И можно было подумать, что он спешит к маленькому сыну, но, если приглядеться, становилось понятно, что он спешит не только к нему, а и к женщине, про которую он, прожив с ней долгую жизнь, оказывается, ничего не знал. У каждого, говорят, своя правда, и никогда не говорят, что у каждого своя любовь. И еще никто никогда не говорит о том, что все зеленые всходы похожи друг на друга, а если разглядеть их под микроскопом, окажется, что они состоят из разных клеток, совсем-совсем не похожих друг на друга. И только когда появится цветок — все знают, что на свете не существует одинаковых цветов, — только тогда все понимающе поглядят в глаза друг другу. Ах, какая красота! Какая? Никто объяснить не может.
Для кого она это сделала? Для мальчика? Для бывшего мужа? Для себя? И куда она спрятала боль, которой не дано исчезнуть? И сумела ли она полюбить ребенка, который доверчиво хватал ее за руку, когда навстречу шла большая собака?
А гордость? Все-таки с ней-то не поспоришь, у нее своя система подземных источников, которые вырываются наружу там и тогда, когда... Господи, какая может быть гордость в любви?
Однажды я встретила их на Поклонной горе. В то время там еще не было никаких сооружений; она шла, за ней бежали красивые эстонские санки с резными подлокотниками, впереди мелькала бирюзовая шапочка.
Мы остановились, обнялись. Разговаривая, она не спускала глаз с бирюзового облачка. И вдруг оно устремилось вперед. Спустя несколько минут мальчик, запыхавшись, подбежал к нам.
— Мам, там дяденька ежика продает! Давай купим!
— Сынок, ежики зимой спят.
— А этот случайно проснулся. Мама, ты только посмотри!
В руках у него была старая солдатская шапка-ушанка. Он бережно раздвинул потрепанные “уши”, отогнул край старой байки, и мы увидели ежа. Действительно, он и не думал спать и с недоумением обводил своим бисерными глазами нашу непонятную компанию.
Павлик, не отрываясь смотрел на Наташу, а она на него. Он высвободил из варежки горячую ладошку и осторожно трогал иголки пленника.
— Сынок, надень варежку...
— Смотри, какой он красивый!
И — обращаясь ко мне:
— Вы видели, какие мне папа санки из командировки привез? Мама разрешила взять ежика, да, мам?
“Если тебе когда-нибудь понадобится что-нибудь такое, что не всякому объяснить можно, а откладывать нельзя, не трать времени, не суйся к мужчинам: у них на всё постановления да решения. Поди с этим к женщинам, к детям. Они могут и к случаю приноровиться...”
