Новый сезон в Большом театре открылся с нарушением всех мыслимых традиций: не 1 сентября, а 8-го, и не русским спектаклем, как это было всегда, а премьерой оперы Пуччини “Турандот” с итальянской певицей в заглавной партии и в постановке режиссера-итальянки.
Гениальная опера Пуччини — последнее незаконченное творение мучительно умиравшего от рака горла композитора — написана на сюжет Карло Гоцци. Однако опера Пуччини ничем не напоминает комедию-сказку: “Турандот” — одна из самых печальных, даже мрачных партитур итальянской оперной классики. Прекрасная безжалостная китайская принцесса отправляет своих женихов на казнь путем отрубания головы. В один из таких моментов досуга принцессы ее видит принц Калаф. Согласно сюжету, Калаф в финале должен пробудить в Турандот любовь. Однако трагическая смерть рабыни Лю перевесила чашу весов и увела сказочку в область трагедии. Самому Пуччини написать финал так и не удалось. Это сделал после его смерти Франко Альфано — получился торжественный апофеоз, эмоционально фальшивый и не оправданный ни музыкально, ни драматургически.
Режиссер европейской закалки Франческа Замбелло подошла к решению проблемы по принципу “все лежит на поверхности”. В эффектных подвижных декорациях Георгия Цыпина прописался хор — простолюдины в лохмотьях эпохи культурной революции (костюмы Татьяны Ногиновой ). Хоровые мизансцены выстроены в духе русского реализма “Хованщины”: угнетенные китайцы в основном лежат и ползают на коленях. При этом ухитряются кое-как петь. Все хоры за сценой оказались нестройными и еле слышными. Сцены трех министров (они же маски комедии дель арте) синьора Замбелло решила в комическом духе. Хотя музыкальных оснований для этого нет. Калаф (Роман Муравицкий) предстал как громко поющий лирический тенор, и не более. Турандот ( Франческа Патане ) тоже пела громко и произвела сильное впечатление сочетанием изящной фигуры и очевидной певческой выносливости. Ближе всего к сути партитуры оказалась Лолита Семенина в партии Лю — нежная и искренняя.
Александр Ведерников показал за пультом свою обычную манеру: озадаченность нотным текстом, который и был сыгран без значительных потерь (за исключением кое-какой штатной лажи у медных). Уже известная слушателям подмена внутренней экспрессии динамическими оттенками вряд ли обманет знатока, но массовому уху обилие звучаний на фортиссимо вполне достаточно для бурных аплодисментов.
Финал синьора режиссер довела до полнейшего китайского абсурда: на сцену выбегают народные массы в белых френчах и кепках, маленькие мальчики в белых шортах и еще какие-то хунвейбины со знаменами. Реют алые флаги, хор поет гимн Китаю, и публика замирает в ожидании выноса портрета Великого Кормчего Мао. Портрет, правда, не выносят, а жаль.
