С самого утра в конторе ЖЭКа №6 чувствовалось какое-то напряжение.
— Че за суета-то, Петровна? — мятый с бодуна сантехник Зэканов ввалился в приемную и икнул на секретаршу начальника, сочную брюнетку с чувственными губами.
— Шел бы ты спать, — обреченно произнесла она. — Похмелись и иди с глаз вон.
— На что пить-то простому народу?! — вдруг заорал сантехник. — Обокрали народ!
— Свинья ты, Геннадий Андреич! Хоть бы сегодня вел себя по-человечески. Такой все-таки день…
— Это какой “такой”? Ну какой “такой”?
— Да ты совсем допился... День рожденья у начальника нашего! Полтинник ему!
— Вот пусть и нальет полтинник. Или сто. А лучше сто пятьдесят...
Вчера на двери шефа повесили новую табличку:
“Владимир Владимирович ПУКИН, начальник”.
Буквы на ней — с золотым тиснением. Заказывали в специальной фирме, скидывались всем коллективом. Только с сантехника Зэканова денег не взяли — он был в запое. Да и не был бы в запое — не дал бы. Гена ненавидит начальство. Когда-то он был парторгом ЖЭКа. Потом партию разогнали. И год за годом Гена медленно, но верно опускался на дно. Одно время был дворником, даже выгоняли его за пьянку. Но прежний начальник Борис Николаич смилостивился и взял обратно. Может, и зря, да что уж теперь… Гена — крест всего коллектива ЖЭКа. Но бабы его жалеют, дают на опохмелку. А Владимир Владимирович терпит, хотя, бывает, и материт.
Новый начальник вообще человек хороший. Его мужики уважают, а бабы просто от него без ума. Да и как не любить Владимира Владимировича? Мужчина он положительный, к тому же почти непьющий. В городе, где пьют почти все, это большая редкость.
Владимир Владимирович всегда подтянут и собран. Он из бывших военных, отставной прапорщик. Во всем прежде всего ценит порядок.
Первым делом, когда пришел в ЖЭК, велел навести порядок в сортире.
— Сортир, — сказал новый начальник, — лицо коллектива.
И так посмотрел на всех, включая секретаршу, что она на следующий же день вернула на место унесенный домой моток туалетной бумаги. Ее никто не ловил на краже. Просто Машу заела совесть.
А с тех пор, как поставили новую сантехнику, в сортире воцарился такой уют и аромат, что сотрудники ЖЭКа стали ходить туда даже просто так, без нужды. Газету почитать. Или книжку.
Но однажды Владимир Владимирович, зайдя в сортир, вышел оттуда с каменным лицом и вызвал в кабинет все руководство. На повестке дня стояла одна фраза: “Пукин — козел”, нацарапанная на новом кафеле.
Расследование показало, что свои тут ни при чем. Нагадить в сортире могли только приезжие с Кавказа, нанятые для рытья траншеи.
— Все, хватит! — постановил Пукин. — С беспределом будем кончать. Если кого в сортире поймаем — там и замочим.
Сказано — сделано. С того дня к сортиру приставили персонального охранника — безбашенного дембеля Тольку Квашню по кличке Генштаб. Он “черных” ненавидит и близко не подпускает. Старый сторож Геннадий Николаич Слизнев, странноватый мужик, полжизни проведший в нижней палате местного психдиспансера, восхищается Толькой.
— Он, — говорит сторож, — очень правильный парень. Ему бы министром обороны стать, в момент в армии порядок бы наступил!
А после того, как навели порядок в сортире, Владимир Владимирович принялся наводить его на всей подведомственной территории.
Времена нынче тяжелые, финансирование ЖЭКов плохое. Трубы текут. Ну и так далее. Но Пукина трудности не испугали. Он решил покрепче закрутить гайки. Гаек, правда, тоже не хватало. Как и болтов. Тогда начальник собрал рабочих и повел их к коммерсанту Березе, который держал в районе скупку металла и к которому горожане тащили все, что плохо лежит. К тому же Береза рассказывал всем несмешные анекдоты про прапорщиков.
Тот сначала делиться железом не хотел. Но Пукин не сдрейфил. По-военному четко дал Березе по морде. И гайки сразу нашлись. И их закрутили. А опер из райотдела, друг Пукина по армии, возбудил на Березу дело. И пустил коммерсанта по миру.
Но больше всего полюбил народ Пукина не за это. А за его спокойный пронзительный взгляд. Холодную голову. И теплые руки. Когда Владимир Владимирович здоровался, и работники ЖЭКа, и простые жильцы просто млели.
А голос… Его тихий, спокойный, уверенный в себе голос…
Секретарша Маша тайком записала его на диктофон. И перед тем, как лечь спать, прослушивала. И ей снились такие сны, что, узнай о них другие женщины ЖЭКа, ей бы несдобровать. Но Маша благоразумно молчала. Только тихо вздыхала, когда он проходил мимо.
Коллектив ЖЭКа долго думал, что бы такое подарить шефу на юбилей. Вроде все у него при всем. И костюм “Большевичка”. И галстук черный. И “Жигули” почти новые.
Собрались в бойлерной, сразу после получки. Долго мучились, гадали-прикидывали, да никак не могли решить. И вдруг Машу осенило.
— Владимир Владимирович у нас кто? — торжествующе спросила она. — Голова! А головы-то у него и нет!
В подсобке воцарилось молчание.
— Ты думай, что несешь. Про Владимира-то Владимировича!
— Вы не поняли меня, товарищи, — Маша покрутила пальцем у бигудя. — Без головы он ходит, то есть без шапки! Зима на носу. Так и облысеть недолго. А вы рекламу глядели? 80 процентам женщин это не нравится.
Маша подмигнула завхозу Любови Константиновне Склизкой. Та кивнула и бесстыдно зарделась: ей тоже тайно нравился Пукин. Никто возражать не стал. Маша достала коробку из-под ксерокса и предложила скидываться в нее — кто сколько сможет.
— А у меня денег нет, — сказал сторож Слизнев, когда очередь дошла до него. — Давайте я вместо подарка набью морду Генке Зэканову. Он Владимира Владимировича не любит…
— Да что с тебя взять, алкаш... — смирился коллектив. — А хочешь дать по морде — дай молча. Хуже не будет.
Пересчитав с завхозом деньги, Маша обнаружила, что на норковую шапку, которую она мечтала преподнести шефу, пожертвований не хватало.
“Это вечно недовольные слесаря бригады Яблинского деньги зажали — вместо сотенных по десятке кинули”, — догадалась она. Но промолчала. И размашистым жестом открыла верхний ящик стола. В нем штабелями лежали блестящие шоколадки.
— На, Люба, — Маша протянула их завхозу. — Скажи Сашке Волошкину, пусть толкнет рублей по 10 на рынке. Глядишь, на норку и наскребем.
Норка по кличке Люська была самой красивой на ферме в пригороде Анадыря. Но судьба ее сложилась трагично, как и всего красивого в этом мире. Однажды утром, приняв сто самогона, ее убил простой чукотский зверовод Рома Амбарович. И отдал за пузырь заезжему скупщику.
А потом Люську ошкурили. И выделали. Так она стала шапкой. Не Мономаха, конечно, но все-таки. Довольно-таки красивой. С ушами.
Владимира Владимировича встречали аплодисментами:
— По-здрав-ля-ем! По-здрав-ля-ем!
Он подолгу крепко жал руки мужчинам. И целовал женщин в щеки. Маша не решилась прижаться к Владимиру Владимировичу всем своим крупным мелко дрожащим телом. Лишь легонько прикоснулась щекой, и — у нее закружилась голова. Она очень боялась, что коллеги заметят, как в ее глазах поплыла люстра из фальшивого хрусталя, как затряслись коленки и подвернулась шпилька. Маша никогда не ходила на шпильках, а тут — решилась...
...Когда под крики “ура!” Маша внесла подарок в красную комнату, Володя, кажется, обалдел. Даже, кажется, чуть смутился. Он принял из ее рук и не торопясь, с достоинством примерил шапку. Она действительно очень пошла ему. Разве что чуть оттопыривала уши, и он стал похож на мальчишку. И этот мальчишка еще раз обнял Машу. Но уже не так, как десять минут назад, а по-мужски уверенно, крепко-крепко. И поцеловал “в ее лице весь трудовой коллектив ЖЭКа”.
А дальше — пошло-поехало. Контора пела и плясала.
Гости дружно благодарили Владимира Владимировича за порядок в сортире:
— До вас кто туда только не ходил… Там, бывало, даже… прости, господи… И еще стульчак пять раз крали! Не говоря про запах…
Представительница домкома от имени жильцов просила:
— Владимир Владимирович, отец родной! Дай вам бог здоровья! Об одном только молим: вы уж решите там у себя, в управе, — сколько можно устраивать выборы дежурных по подъездам? Пьянь же одна к власти рвется, и хуже того — ворье. Лучше б вы сами с вашей мудростью и прозорливостью назначали ответственных, деятельных людей…
— А вот футбольную площадку, — мрачно сказал начальник транспортного цеха, — можно того, снести. Во-первых, мячи то и дело в окна летят — на ее месте лучше гараж построить. А во-вторых, футболисты только водку жрут, а играть все одно не могут.
Дворник-интеллигент дядя Коля Окосененко, бывший стрелочник и старый фанат “Локомотива”, пытался уколоть его вилкой, но промазал, заплакал и захрапел в салате.
А лучший в ЖЭКе начальник участка, добряк и балагур товарищ Служков тосте на восемнадцатом предложил поставить Владимиру Владимировичу памятник на центральной площади. Поскольку все равно там место пустует, а он человек хороший...
Только завскладом горюче-смазочных материалов товарищ Кукуров выглядел несколько потерянным. Впрочем, он быстро нашелся и выставил на стол еще ящик какой-то неприлично дорогой водки.
Пили все. Даже Владимир Владимирович. 50 лет все же не каждый день…
А Маша... Что было потом, Маша совсем не помнила. Или почти не помнила. Ну, или почти совсем.
— Маша, вы такая податливая, такая наивная, — говорил он, кружа ее в вальсе у холодильника.
— Володя, можно я вас буду так… Володенька… Давай на “ты”... Зови меня, как бабушка — Марусей. Или как мама — Русей. Или… Или, если хочешь, любимый, — Моникой…
…— Mummy!!! Mummy!!!
Дежурная медсестра неслась по заставленному пальмами в горшках коридору частной психиатрической клиники в пригороде Майами, штат Флорида.
— Мисс Левински, что случилось? Что с вами? Вас кто-то напугал?
— Шапка! Посмотрите, он, кажется, забыл на вешалке шапку!..
Пациентка была вся в поту. Она то говорила на непонятном медсестре языке, то опять переходила на английский. Пришлось вызывать санитаров и колоть двойную дозу реланиума.
— Не волнуйтесь, Джейн, — успокоил юную медсестру лечащий врач, доливая в чашечку кофе. — После той истории с Биллом с ней такое бывает. Навязчивые сны, и ничего больше. Понимаете, ее бабушка была русской. А это многое объясняет.
— Да, сэр. Я понимаю... — задумчиво произнесла медсестра.
— Что вы понимаете, Джейн?
— Что все мужики — козлы.
