Иногда кажется, что все еще можно вернуть. Особенно по утрам, когда смотришь в окно. Облака плывут медленно, раньше было также. В траве сверкают обертки от мороженого из цветной фольги — и раньше так было. И ведь люди продолжают есть мороженое, это же не просто так, значит, жизнь осталась такой, как прежде?
Нет.
Что значит это слово?
А то и значит, что не только жизнь стала другой — с того дня, с того летнего полдня — но не очень ясно, жизнь ли это вообще или какая-то другая субстанция, просто похожая на жизнь.
И еще: почему именно Валера?
Он прекрасно плавал, он был такой легкий, ладный, да и везучий. Ему всегда доставался счастливый билет, он падал, но не ушибался, ронял, но ничего не разбивал, терял, но находил. И лишь одно его терзало: он хотел жить с отцом. Всегда хотел, даже совсем маленький переставал плакать, лишь бы отец взял его на руки. А отец не брал, воспитывал. А Валера смотрел на него снизу, как сверху, как будто все понимал.
Но всего не понимал никто.
Если вспоминать все с самого начала, то прежде всего выплывет из заветной дали — ну, конечно, полдень, они и познакомились летним днем у кафе “Космос” на улице Горького. Ужасная была очередь, они с подругой встали в конец, и вдруг от самых дверей отделился парень, подлетел к ним и сказал: “Девушки, мы вас приглашаем, нас двое и вас двое...”
Шарик сливочного, шарик крем-брюле и шарик из черной смородины, а еще коктейль. Странно, что это помнится, а когда они начали отдаляться друг от друга — нет. У них все было не так, как у других. Другие ссорились, расходились, разбегались, а они как жили, так и продолжали жить в одном доме, спали в одной кровати, даже отдыхать ездили вместе, хотя уже было ясно, что семья прекратила существование.
Так бывает, бывает. Анна Матвеевна работала портнихой, а Юрий Анатольевич возил большого начальника. Сначала одного, потом другого, третьего. Как-то сразу повелось, что большие начальники за него дрались — кому достанется водитель, который в рот не берет спиртного, никогда не опаздывает, не спорит и не повышает голос. И все всегда говорили, что он надежный.
Может, все произошло потому, что она никогда ни в чем не сомневалась? Может, ему не хватило какой-то пряности, одной крупинки? Это она потом стала об этом думать, потому что надо же как-то объяснить хотя бы себе, почему...
А Валера — вот что было ужасно — вообще не допускал мысли о жизни без отца. И задолго до того, как муж ушел, она, поняв главное, стала понемногу готовить сына к расставанию с отцом — а он ей, хоть был маленький, отрезал: “Не будет этого”.
Ну вот как? Что делать?
И не было бы, если бы не появилась эта женщина, Лена. То есть вот так бы они и жили, как родственники, очень близкие родственники, кроме супружеских отношений бывают ведь и другие, тоже очень близкие, только они не такие хрупкие. А у Лены был план. У Анны Матвеевны был сын, а у Елены Васильевны — план, и план оказался сильнее.
И ладно, была бы она моложе, или куда как хороша собой — ничего подобного. Вот ведь секрет. Елена Васильевны была старше на пять лет и внешность имела самую заурядную. Анна Матвеевна хоть одевалась со вкусом, следила за собой, а Елена Васильевна на это не обращала внимания, на нее поглядишь, а через минуту уже и не вспомнишь, как она выглядит. Но внутри у нее был какой-то опасный механизм, и управляла им только она, и никто больше. И всю его загадочную силу Елена Васильевна направила на то, чтобы заставить Юрия Анатольевича уйти из семьи, и не просто уйти, а жениться на ней и прервать связь с бывшей женой и сыном.
Ей было мало того, что они поженились, надели обручальные кольца — Анна Матвеевна и представить себе не могла, что ей муж когда-нибудь согласится на такое дело, он всегда говорил, что мужчина в украшениях похож на комнатную собачку — ей нужно было, чтобы он вытравил из сознания даже самое смутное желание увидеть сына. Она бешено ревновала его не к бывшей жене, а к сыну. И чем меньше он о нем думал или говорил, тем больше она ревновала.
Возможно, Валера это чувствовал и по-детски защищался, постоянно звонил отцу, по выходным ездил с ним к бабушке или вытаскивал в кино, а то и на футбол. Юрий Анатольевич с удовольствием проводил с ним время, но рано или поздно произносил одну и ту же фразу: “Лена расстроится”.
Со временем ненависть к Валере вынудила Елену Васильевну переехать за город. Она рассчитывала, что мальчик сломается и не сможет ездить в такую даль. Собственно, началось все с того, что Юрий Анатольевич стал приглашать сына домой. Может, решил приучить жену к своему упрямому наследнику, может, ему надоело произносить эту фразу про то, что она расстроится, да и не из-за чего было расстраиваться. Бывшей жене он не звонил, все капризы новой жены исполнял с удовольствием, а сын — так ведь на то он и сын, чтобы держать его за сердце, хоть изредка. Соперником жены он не был. А ненавидела она его как соперника, как сильного, могущественного противника.
И вот она перевезла мужа в глушь, а упрямый подросток стал наведываться и туда, и если отец не мог довезти его на машине, он не ленился ездить на электричке, не пропускал ни одного воскресенья.
Анна Матвеевна спрашивала сына, как он провел день, как отец, и Валера охотно рассказывал, что они делали, о чем разговаривали, но никогда и словом не упоминал об этой женщине. Он не хвалил ее и он ее не ругал, она просто отсутствовала в его рассказах — но не в сердце. Фактически это было неравное противостояние: женщина, вооруженная непонятно откуда взявшейся ненавистью, и безоружный мальчик. Ребенок, сколько бы лет ему не было, безоружен по определению, он от рождения надеется на двух людей, давших ему жизнь. Он не всегда может и почти никогда не хочет понимать, как обстоит дело в реальности. Не понимал и не хотел понимать этого и Валера. Он чувствовал, что вторая жена отца испытывает к нему неприязнь, об этом говорило сердце, но, не упоминая ее имени, он приучил себя к мысли, что ее чувство естественно — и на этом остановился. Он не желал вдаваться в подробности — это был способ избранной им защиты. А подробности были устрашающие.
Если бы Анна Матвеевна знала, что Елена Васильевна со временем запретила мужу держать дома одежду Валеры, тотчас выбрасывала, например, арбуз, кусок которого имел несчастье съесть мальчик, демонстративно стирала постельное белье — он ведь иногда ночевал у отца. Ее ненависть стала зоологической, но ни сын, ни отец не хотели это замечать.
И вдруг Елена Васильевна сказала мужу, что она не возражает против того, чтобы Валера приехал к ним в деревню на две недели. В Клину, куда они переехали, у них была двухкомнатная квартира, а тут по случаю купили дом на Волге. Дом-то дышал на ладан, зато берег был хорош. Туда из всех окрестных деревень ходили загорать и плавать. Крупный светлый песок, пологое дно.
Валерина мать даже слышать об этом не хотела.
Валера считал, что в ней говорит оскорбленная женщина и то и дело повторял: “Не ревнуй, нет повода”. Но в том-то и дело, что она не ревновала. Уже не ревновала. Ей просто было не по себе.
И вот он уехал.
О том, что произошло на берегу, она узнала от посторонних людей.
Воскресным утром Валера появился на пляже. Пришли втроем: он, отец и Елена Васильевна. Взрослые расположились на старом одеяле, а Валера бросил на куст шорты с майкой и пошел купаться.
До полудня отец играл с Валерой в бадминтон, терпеливо ожидая, пока сын на несколько минут войдет в воду, проплывет метров и снова возьмет в руки ракетку. Так продолжалось до обеда, а потом Юрий Анатольевич вместе с соседом пошел домой. Сосед рассказывал, что было это между часом и двумя, что, уходя, он видел Елену Васильевну в двух шагах от берега, а Валера сидел неподалеку на корточках с бутылкой пепси-колы. Потом люди видели, как Валера кувыркался в воде с приятелем-подростком, и многие обратили внимание на то, как свободно он держался в воде. А потом они поплыли с Еленой Васильевной.
Никто не знал, какие у них отношения, поэтому, разумеется, никто и не обратил на это внимания, тем более, что в тот день на берегу не было не то, что друзей, а даже просто хороших знакомых, а взгляд досужего купальщика — ну, взгляд, и только.
Заплыли они далеко и местный рыбак, конопативший на берегу лодку, обратил внимание на то, что женщина в черном купальнике плывет хорошим спортивным кролем.
Потом людям запомнилось, что она сидит на одеяле и ест бутерброды.
Мальчика рядом не было. То есть вроде бы она вернулась на берег одна, но никто не обратил на это никакого внимания.
В пятом часу она вернулась домой и сказала Юрию Анатольевичу, что Валера остался на речке, и пусть, погода хорошая.
В десять часов вечера он не появился, а так так это время было строго-настрого определено, как время возвращения домой, Юрий Анатольевич пошел его искать. Елена Васильевна пошла с мужем. Нутро тело мальчика обнаружили в нескольких метрах от берега.
Утонул.
Ему было 14 лет.
Вскрытие показало, что в легких была вода — выходит, захлебнулся, очевидно, далеко заплыл.
Что было до похорон, Анна Матвеевна не помнит.
Похоронами занимался Юрий Анатольевич.
В морге ей стало плохо, он вынес ее на улицу и некоторое время сидел около нее на лавке. Теперь она говорит, что у нее не было ощущения, что рядом сидит близкий человек. Нет, не близкий: она произнесла слово “знакомый”.
Если на свете есть вещи, в которых она не сомневается — так это то, что Валеру утопила Елена Васильевна.
А доказательств, с которым можно пойти в суд, нет.
Два года Анна Матвеевна ходила в прокуратуру, проводились проверки, люди, которые были в тот день на берегу, рассказали, что могли. Но ведь никто ничего не видел.
Да, так.
Но есть обстоятельства, которые выпирают из тощей папки с материалами проверки, как гвоздь в заборе.
Дело в том, что за пять лет совместной жизни с Юрием Анатольевичем его вторая жена всего один раз осталась наедине с пасынком. И всего один раз она предложила мальчику приехать к ним в гости. Родственники и знакомые, которым доводилось бывать в доме этой женщины, в один голос твердят: ненависть к Валере была беспредельной. Несколько слов, сказанные о мальчике между прочим, всем запоминались как из ряда вон выходящие.
Двоюродный брат Юрия Анатольевича не может забыть, как Елена Васильевна тотчас выбросила арбуз, от которого ребенок только что отрезал кусок, и как она, обдавая кипятком его тарелку, обронила: “От него пахнет помоями, никто не обратил внимания?”
Со дня Валериной смерти прошло три года.
С тех пор, как я впервые увидела Анну Матвеевну — почти столько же.
Мы вместе ездили в прокуратуру, к экспертам, к адвокатам, к тем, кто был в тот день на берегу. Она куда-то спешила, кому-то все время звонила, писала. Теперь все в прошлом.
В такой ситуации каждый спасается как может. Кого-то забирает милосердная смерть, кто-то сходит с ума, кто-то находит силы отодвинуть боль в подземелья сознания и живет другой жизнью.
Чем живет Анна Матвеевна, мне не ведомо.
Когда мы с ней время от времени встречаемся в редакции — она поздравляет меня с праздниками и всегда привозит конфеты, которые любил Валера — я приношу в кабинет чай и уже заранее знаю, что сейчас у меня появится ощущение, будто я в кабинете одна. Она превратилась в человека, который не отбрасывает тени. Она еще есть, но ее уже нет.
И вот мы опять пьем чай и я вдруг говорю:
— Юрий Анатольевич хороший человек?
Глупо, конечно. Он ее бросил, сын погиб.
Но она почему-то понимает, о чем я, и отвечает так быстро, будто ожидала вопроса:
— Не знаю.
Юрий Анатольевич исправно платил алименты, покупал сыну одежду, ругал за плохие отметки и хвалил за хорошие. Он настоял на том, чтобы сын стал приезжать в его новую квартиру. Он поставил на его могиле памятник из дорогих. Что еще?
Он не может не понимать, что Елена Васильевна сделала что-то страшное. И даже если она не причастна к его гибели напрямую, она ненавидела его и дорожила своей ненавистью, ни от кого ее не скрывая.
Какой вопрос задать вослед всему сказанному?
Почему именно вопрос — потому что вопрос предполагает ответ, а он очень нужен.
Может быть, очень простой. Мы живем с людьми, о которых ничего не знаем. И то, что мы делим с ними кров, постель и зарплату, ничего не добавляет к нашему незнанию. Кровное родство — тоже.
Почти всегда нам проще додумать, достроить то, чего мы не знаем или не понимаем в наших близких, а со временем додуманное смешивается с реальностью и обретает все черты подлинности. И мы охотно забываем, что было на самом деле, а что — хотелось, чтобы было. Человек не говорит то, что хочется услышать — мы говорим за него. И, разумеется, объясняем: “Мне кажется, он так думает”.
Кажется, что добрый, но стеснительный.
Кажется, что вспыльчивый, но отходчивый.
Кажется, что жить без тебя не может, да вслух не говорит.
И все.
“Я не играю, я живу с воображаемым предметом”.
А она говорит:
— Ведь у Юры, как и у меня, это был единственный ребенок. Он не может не понимать, что случилось.
Может.
Так легче.
И за эту легкость мы готовы платить. Хорошая копия иногда не уступает подлиннику — по прейскуранту.
