Есть люди, которые в представлении не нуждаются. Их условно можно разделить на две категории: те, кто сейчас на вершине славы, и те, кто доказал, что время над ним не властно. К какой из них отнести Максима Леонидова — решайте сами.
Слава приходила к нему дважды: сначала в составе легендарной группы “Бит-квартет “Секрет”, “ленинградской четверки”, как их тогда называли. Потом — сольная карьера, начавшаяся по-настоящему с хита про “девочку-виденье”.
Два витка популярности, между которыми жизнь в Израиле, два альбома, один из которых записан на иврите, неудачная попытка заняться бизнесом, опыт телеведущего...
И, конечно, нельзя забывать про его актерскую карьеру — ведь Леонидов из актерской семьи и все детство провел за кулисами ленинградского Театра комедии. Совсем недавно он, кстати, снялся в эпизоде “Убойной силы”. И уже, как говорят, готовится к съемкам в новом четырехсерийном проекте.
— Максим, чем порадуете своих поклонников?
— Новым альбомом. (Смеется.) Он называется “Hyppopotazm”, в нем будет 11 песен. Я всегда затрудняюсь определить свой собственный стиль, потому что мои песни — абсолютно разные. В этом альбоме есть элементы чего угодно: от хип-хопа до регги, а одна песня — как будто из советского фильма 60-х годов. Для меня вообще стиль является вторичным по отношению к содержанию. Песня “Гиппопотам”, давшая название альбому, — мое программное произведение с ярко выраженной жизненной позицией. Выйдет — послушаете. “Hyppopotazm” — это опечатка моего гитариста Владимира Густова: он заносил название песни в компьютер и ошибся. Мы ее решили оставить и закрепить. И группа, которая со мной играет, здесь впервые названа “Hyppo-Band” — пусть у нас будет что-то такое общегиппопотамское.
— Если бы вас попросили назвать свою любимую песню?..
— Каждую песню любишь за что-то свое. Если я выпускаю песню, я за нее отвечаю. Плохие песни в альбом не входят.
— Сами себя кем больше ощущаете — поэтом, актером, музыкантом?
— Трудно сказать. Я музыкант — безусловно Мне бы хотелось верить, что многое из того, что я пишу, можно хотя бы с натяжкой назвать поэзией... И артист я неплохой на самом деле.
— У вас есть тексты, которые вы принципиально не кладете на музыку?
— Нет. Я пишу песни, а не стихи. Иногда я пишу сначала стихи, а потом уже кладу их на музыку — в последнее время чаще всего происходит именно так. Но все равно при этом я себе приблизительно представляю, какой будет мелодия.
— В настоящий момент что слушаете?
— Классику. Чайковского, Шопена, Баха, Моцарта. Джаз — время от времени.
— А что на вас влияет?
— Все что угодно. Любая красота. В смысле музыки у меня старые пристрастия: я люблю гитарную англосаксскую музыку. Скажем, мне нравится то, что делает Том Петти. А с другой стороны, мне и Стинг нравится — тут у меня такой разброс получается. У меня есть любимые артисты, но не могу сказать, что у меня есть любимое звучание, тем более — направление. Есть и молодые группы, которые мне нравятся, — “Garbage”, например.
— Нет желания замутить какой-то мегапроект, который радикально бы отличался от вашего творчества или, напротив, подытоживал бы его?
— Есть одна идея, но я не знаю, когда за нее взяться и будет ли у меня время. Это будет проект, связанный с классической музыкой, — некое шоу с симфоническим оркестром. Если не перегорю — может быть, и сделаю.
— Вы так много работаете, мотаетесь между Питером и Москвой — наверное, приходится сочинять в дороге?
— По-разному. Иногда — в ванной. Чтоб никто не мешал: там хорошо, водичка течет, мысли приходят в голову. Иногда могу долго песню писать, а иногда полностью придет, и я в четыре часа утра встану и запишу. Песню “Гиппопотам”, к примеру, я написал вообще за 10 минут.
— Давайте вернемся в прошлое. Это правда, что ради бас-гитары вам пришлось перекрашивать краденую яхту?
— Да, это правда. Это случилось под покровом ночи в ленинградском яхт-клубе. И ладно если бы ее пришлось перекрашивать снаружи. Но ее пришлось перекрашивать изнутри! А краски тогда были — сами знаете. Половая краска какого-то советского комбината жуткого рыжего цвета, чудовищно вонючая. Мы всю ночь корячились, красили в респираторах, а яхта была маленькая, нам было очень неудобно. Но нам заплатили за это 100 рублей, и мы купили бас-гитару “Орфей”.
— А что за предложение от Бари Алибасова поступило еще никому не известной группе “Секрет” в 1983 году?
— Мы репетировали в аудитории ЛГИТМИКа. Тогда еще “Секрет” был не в полном составе — не было Заблудовского. А Бари Каримович был руководителем ансамбля “Интеграл”, который гремел на весь Союз. Но у него уже были идеи создания какого-то молодежного коллектива, кто-то ему про нас шепнул, и он пришел нас послушать. После прослушивания он сказал, что все было бы хорошо, мы озорные и веселые, но репертуарчик надо менять. На что 19-летний барабанщик Мурашов сказал, что он не первый год в рок-музыке и не надо ему рассказывать, что надо петь, а что не надо. Короче говоря, не получился у нас альянс. Хотя Дима Рубин, который в тот момент у нас играл, все-таки ушел потом в “Интеграл” и некоторое время там проработал.
— То есть вместо “На-на” могли бы быть вы?
— Теоретически — да. Практически — нет. Все-таки “На-на” — это искусственно созданный коллектив, продукт деятельности продюсера Алибасова. А “Секрет” — это был дикорастущий цветок, который рос, как хотел, и расцвел сам по себе.
— Почему группу назвали “Секрет”, что в ней было такого секретного?
— Потому что ничего поумнее мы тогда придумать просто не смогли. Я не помню, кто из нас придумал название. Мы сидели на какой-то лекции по политэкономии, и на листочке было написано “Do you want to know a secret” — название известной песни “Битлз”. И я не помню точно, кто из нас, но мне сейчас кажется, что я, — это слово подчеркнул. А может быть, это был и не я, а кто-то другой.
— Вы отыграли массу концертов. Может быть, какой-нибудь запомнился на всю жизнь?
— Однажды мы за 20 дней дали 60 концертов в “Крыльях Советов” в Москве. Но самый запоминающийся концерт, самое яркое ощущение было, когда мы первый раз выступали в СКК имени Ленина в Ленинграде. Мы тогда первый раз вышли тысяч на 12. Был какой-то обвал лиц, мы не могли долго выйти из здания, нам кричали: “Не поворачивайтесь к окнам лицом!”. Страшно колошматили в двери, мы не могли сесть в машину. Потом сели, а у нас был такой “ЗИС” сталинский, и только отъехали, как мы с Фомой посмотрели друг на друга: “Ну что, этого хотели?” И дружно закричали: “Да!”.
— Почему вы уехали в Израиль?
— Ну, это было сделать проще всего.
— Стояла такая цель — уехать из России?
— Да, мне хотелось куда-то уехать. Израиль был самым возможным и самым быстрым выходом из положения. Закончилась какая-то довольно большая страница в моей жизни, и я не очень понимал, что делать дальше. Мне захотелось изменить свою жизнь, и я решил экстремально подойти к этому вопросу.
— В Израиле вы занимались не совсем музыкальным делом — строительством…
— Да, я попробовал свои скромные силы в бизнесе. Мы, правда, не столько строили, сколько красили. Я был подставной фигурой некоего подрядчика, который договаривался с клиентом, а потом приезжали рабочие и чего-то такое там красили. Это была моя единственная попытка открыть фирму и быстро заработать деньги. Но ничего у нас не вышло, потому что я и бизнес — это вещи, друг другу противопоказанные.
— Исключая шоу-бизнес?
— Нет, я не считаю, что занимаюсь шоу-бизнесом. Для этого есть специально обученные люди. А я просто пишу музыку.
— Трудно было после Израиля заново завоевывать публику? Говорят, именно хит про “девочку-виденье” снова вывел вас в свет.
— У меня все равно здесь были люди, которые относились ко мне с теплотой, — Андрей Макаревич, например, с которым мы делали программу “Эх, дороги”. Так что нельзя сказать, что все меня воспринимали в штыки. Но нужен был какой-то один шаг, очень активный, и им стала песня “Виденье”. После этого флажок на карте был поставлен заново.
— И вы окунулись в богемную шоу-биз-тусовку...
— Я оговорюсь сразу — я туда окунулся не потому, что мне этого так уж хотелось. Просто когда ты выпускаешь супершлягер, то ты становишься сразу всем нужен. А так — я не тусовочной человек. Я тусуюсь только по необходимости, чтобы как-то продвинуть песню.
— Недавно снялись в “Убойной силе”. Как ощущения?
— Хорошие ощущения — что говорить! Во-первых, Сергей Снежкин — замечательный режиссер. Во-вторых — партнеры славные. В-третьих — съемки были во Франции, в Канне. Так что чего уж плохого-то?!
— Продолжать сотрудничество не планируете?
— Да нет. Артист, появившийся в “Убойке” в какой-то серии в какой-то роли, больше там не появляется. А я сейчас снимаюсь в другом фильме — он называется “Демон полдня”. Это четырехсерийный телевизионный фильм, который в Питере снимает Алексей Козлов по собственному сценарию. Там у меня хорошая, большая роль. Со мной играет отличная команда: Иван Бортник, Сергей Чонишвили из московского “Ленкома”, Коля Добрынин из театра Виктюка, Анжелика Неволина, Лиза Боярская, дочь Миши Боярского и многие другие.
— О чем кино?
— О проблемах среднего возраста. Большего пока сказать не могу.
— Вас самого эти проблемы пока не касаются?
— Они всех касаются в большей или меньшей степени. Одни появляются со временем, зато другие исчезают.
— Со Снежкиным у вас вроде как еще один проект намечался, не расскажете?
— Да, музыкальный фильм “Похождения бравого солдата Швейка” по Ярославу Гашеку. Пока что планируется для начала две части по полтора часа, я там композитор и музыкальный редактор. Не скажу, что это мюзикл, но, во всяком случае, там будет много музыки, которую надо еще написать.
— На телевидении в роли ведущего больше не появитесь?
— Мне это неинтересно, честно говоря. Предложения идут постоянно, раза два в год, но приходится от них отказываться. Игры меня не интересуют, быть говорящей головой мне тоже неинтересно. Тут нужна какая-то хорошая идея, которая меня бы увлекла. Если я и буду это когда-нибудь делать, то не ради денег. Это же относится и к кино: какие-то предложения есть все время, но хороших среди них — единицы.
— А как с театром?
— В октябре мы начинаем репетировать пьесу, которая называется “Странные игры взрослых детей” по повести Аркадия Аверченко “Подходцев и двое других”. Там три главных действующих героя — три джентльмена, которых будем играть я, Алексей Кортнев и Юра Гальцев. Ставить ее будет Андрей Тупиков, московский режиссер.
— Я смотрел один фильм с вашим участием — “Дух”. И вы там перекрашенный блондин.
— Нет, я там в парике. У меня никогда не возникало мыслей покраситься или наклеить ногти. Таких желаний у меня не было и, надеюсь, не будет.
— Сами следите за своим имиджем?
— Да нет у меня никакого имиджа! Я такой, какой есть. И это, кстати, избавляет меня от необходимости его менять. Я просто естественным образом меняюсь с годами. У меня нет имиджмейкера, модельера — мне это ни к чему.
— В этом же фильме, вы, кстати, водите самолет.
— Ну, по-настоящему это, конечно, не я.
— А сами никогда не хотели попробовать чего-то экстремального? Мода на дайвинг и прыжки с парашютом вас не коснулась?
— Нет. Боюсь, что ничего скандального и экстремального я про себя вообще сказать не могу. Я люблю простые русские развлечения — банька, застолье, на солнышке у моря полежать. Книги читаю, кино смотрю. Вот, пожалуй, и все.
— А как же в Израиле с русским застольем? Там же своя кухня...
— Да, и очень неплохая. Я ее успел полюбить, это правда. Там кухня арабская и средиземноморская, и есть очень вкусные вещи, которые здесь не купить или надо специально их искать.
— Сами готовите?
— Люблю и готовлю с удовольствием, если есть для кого. Для гостей, например.
— Фирменное блюдо?..
— Фирменного нет, но есть несколько, приготовление которых доставляет мне особенное удовольствие. Люблю готовить индийскую, кавказскую, грузинскую еду, узбекский плов. И спагетти делаю замечательно!
— В одном из интервью в список ваших нелюбимых вещей попала японская еда. Вы прямо-таки настоящий гурман.
— С тех пор я, кстати, свое мнение о японской еде изменил — как-то к ней притерпелся. И притерпелся, кстати, за счет сакэ и вассаби. Если их убрать из японской кухни, то от нее останется одна голимая сырая рыба.
— Да, я читал, что у вас проблемы с алкоголем…
— Я не запойный пьяница, но, честно говоря, проблемы порой возникают.
— Сколько выпить можете? От Питера до Москвы бутылки хватит или за добавкой побежите?
— Ну, это смотря сколько человек и какая бутылка. Если нас двое, скажем, а бутылка литровая — то в принципе можно и обойтись. А если пол-литра — то это никуда не годится, конечно. Во мне росту — 192 сантиметра!
— Одну строчку в вашем резюме я прочел про армейскую службу. До какого чина дослужились?
— Ни до какого. Я и не пытался дослужиться. Просто полтора года после института мы вместе с Колей Фоменко служили в ансамбле песни и пляски. Должен сказать, армия пошла нам на пользу: мы там написали много песен.
— Вы по жизни жесткий человек?
— Я человек мягкий, но до определенных границ. Это внутренние вещи. Меня можно очень долго теребить и доставать, но если это переходит определенные границы, я больше с этим человеком не общаюсь совсем. Никак. У меня не бывает полумер. Я либо терплю и надеюсь, что все-таки что-то произойдет, либо окончательно рву отношения.
— А как же с Николаем Фоменко? У вас же был долгий конфликт, вы прервали отношения, а потом все наладилось.
— Я не прерывал этих отношений. Просто некоторое время мы жили в разных странах, занимались разными делами и до сих пор живем в разных городах. Была напряженная ситуация, но она разрешилась. Кстати, грядет 20-летие группы “Секрет”, и в декабре мы будем вместе давать два юбилейных концерта в Москве. Приходите, увидите нас вместе.
— Приходилось в жизни решать проблемы мужским способом — кулаками? Проще говоря, когда дрались в последний раз?
— Нечасто. По большому счету, я сейчас вспоминаю, дракой-то и назвать практически нечего. Была пара стычек в армии, но это несерьезно все, назвать это мордобоем нельзя. Я вообще не сторонник такого способа решения конфликтов.
— От поклонников отбиваться не приходилось?
— Нет. Я так устроил свою жизнь, что меня они вообще не достают. Я в этом смысле очень строгий: если чувствую, что мне кто-то мешает, то ставлю этого человека на место очень быстро.
— У вас нет телохранителя?
— Нет. Это все понты на самом деле — окружи себя телохранителями, и все будут думать, что ты важная птица. Это все ерунда. Когда ты приезжаешь на концерт и там много народу, который может проявлять к твоей персоне повышенное внимание, которого ты жаждешь избежать, то обычно для этого существует служба секьюрити. Мне этого вполне достаточно.
— Спортом не занимаетесь?
— Прикладным. То, чем я занимаюсь, скорей физкультура, а не спорт. Я занимался года три “железками” — тяжести поднимал. Сейчас бросил. Плаваю, когда мне это удается, и бегаю, опять же по возможности. Если плавание и бег можно назвать спортом — тогда я спортсмен.
— Как дела с семейной жизнью?
— Никак. Я один. Мужчина в полном расцвете сил. Завидный жених. (Смеется.)
— Какой должна быть девушка, чтобы вам понравиться?
— Когда девушка нравится — черт его знает, почему это происходит. Пойди разбери! Нравится, и все тут. Единственное обязательное требование — она должна быть женственной.
— Блондинка, брюнетка?
— Не имеет никакого значения — все хороши. И рыжие, кстати, тоже.
— Как мама? Вы ей помогаете?
— А как же! И она мне помогает.
— Критикует?
— Да, бывает. Но надо сказать, умеет признавать ошибки. Она сначала критикует, а я ей говорю: не спеши, сначала послушай несколько раз. Ну, она слушает и обычно со мной соглашается.
