С чего все началось? Банально — с базара. Этого фантастического места, где в любой стране мира можно легко узнать последние сенсационные новости и досконально выяснить настроение толпы.
— Вы слышали, Валэра таки приехал, — вот первое, что последовательно звучит в рыночной толпе Иерусалима, Тель-Авива, Хайфы...
И в ответ с неизменным еврейским апломбом.
— Что, совсем приехал? Или пока только выступать?
Так, еще до вечерних аншлагов, я узнаю, что Валерий Леонтьев — народный артист Израиля. Здесь у него влюбленный, благодарный, горячий зритель — на четверть бывший наш народ. С характерным еврейским акцентом они зовут его Валэра — с протяжным оборотным “е”. У Леонтьева — концертный тур по Израилю, у меня — один день со звездой. Один день, два, три, четыре. Короче, пока не надоем.
Гастрольная команда, состоящая из администрации, музыкантов, артистов балета, обслуги, разбавленная для остроты вкуса репортером “МК”, летит из Москвы. Леонтьев — нам навстречу, из Майами, куда сбежал от своих 55 лет. “Чего юбилей-то зажали?” — спрошу я двумя днями позже, и он ответит, как обычно, легко и остроумно: “Ну их, натащат венков! А зрителям я свое отдал — как обычно, в Питере”.
В Израиле Леонтьев — образец легкости бытия: он напоен солнцем и удивительно раскрепощен.
— Нравится Израиль?
С оттенком мечтательности в голосе он отвечает:
— Я не сразу проникся ощущением этого места. Знаешь, как обычно бывает: попал в какую-то страну — или полюбил, или не полюбил. Попал в Индию — и она сразу меня сбила с ног. Уже много лет прошло, — после паузы продолжает он, — а я все помню эти ароматы базаров, улиц, городов, листья на дорогах, горы, восходы и закаты... — он опять замолкает.
— А Израиль с первого приезда не произвел такого яркого впечатления. Только где-то после 3—4-го приезда, весной, я вдруг поймал себя на мысли: пора в Израиль. Захотелось...
Подожди, сигарету возьму, — перебивает он сам себя и, закуривая, продолжает: — Я проникся своеобразной архитектурой, всей этой культурой на полоске земли шириной всего 10 километров вдоль моря. Из-за которой столько шума во всей человеческой истории...
У Леонтьева редкое умение с точностью до запятой выражать мысль и богатая интонационная палитра — от форте до пианиссимо. А еще он никогда не делает паузу, если в том нет крайней необходимости...
Первый день у Леонтьева забит под завязку: шесть часов прямого эфира, затем сразу — на концертную площадку.
— Я так не люблю давать интервью до концерта, — жалуется он. — У меня такое ощущение, что меня растащили в разные стороны, разобрали, и я, находясь на сцене, все еще продолжаю оставаться параллельно в разговоре, себя цепляю и собираю...
Но это, на мой взгляд, так, звездная бравада. Уж что-что, а разговоры с интервьюерами никак не сказываются на выступлении. Артиста рвут на куски, засыпают цветами и подарками.
Поутру Леонтьев неизменно отсыпается, что неудивительно: его день заканчивается где-то около трех часов ночи. А мы с гастрольной командой осматриваем Иерусалим, загораем на пляжах Нетании, гуляем по местным магазинам.
— О, вы артисты Леонтьева, — останавливается однажды на улице толпа подростков, — мы вас вчера на концерте видели и сразу узнали. Это вам подарок, — группа молодых людей протягивает яркую коробку.
— Не бомба? — подтрунивает кто-то из танцоров.
— Проверено, мин нет, — в ответ смеются израильтяне, — это конфеты. А что делает Валэра?
Музыканты отшучиваются. “Ну, что он делает, — думаю себе я, — часов до двух спит, потом выходит на балкон, сигаретку курит, на море любуется, потом кофе пьет и на концерт едет”.
— Ничего подобного! — возмутится чуть позже в разговоре со мной Леонтьев. — Я загораю на крыше пентхауса. С одной стороны океан, а с другой — весь город... И вот эти удивительные домики, которые вырастают один из другого, как кубик Рубика... Кажется, переставь — и ничего не изменится.
— Этот вот красивый загар, он здешний?
— Нет, — с некоторым сожалением скажет он, — это из Майами, я там три дня целенаправленно у бассейна вертелся, как шашлык!
Классического интервью у меня не получается — впрочем, с Леонтьевым можно говорить обо всем на свете.
“Давай влегкую, о том, о сем”, — предлагает он и рассказывает, что коллекционирует маски, но это “не страсть, а так, летишь из какой-нибудь экзотической страны, смотришь — есть в сумке место, и две, три, четыре маски туда...”.
Одно время очень увлекался фотографией, но “потом забросил, а снимки где-то в сундуках”. Дальше ночи напролет сидел в Интернете, “утром, сама понимаешь, никакой… Потом понял, что долго так не протяну, ну и подарил компьютер от греха”.
Я засматриваюсь на разные фенечки, что висят на цепочках на извечно распахнутой груди (ну, такой вот образ, несмотря на холодные — плюс десять — израильские вечера).
— Здесь что-то купили?
— Это подарок, — перебирает он, — и это подарок, и это подарок, — голос идет от пиано к форте. — Так что пока еще не наигрался, дней пять надо носить.
— Вина хочешь? — дружески предлагает он.
— Пить одной...
— Ну знаешь, мне еще работать... — отмахивается Леонтьев.
— Вы выступаете только сольно. Другие артисты вам мешают?
— Я не люблю гала-концерты, потому что там ты себе не хозяин и не хозяин сцены. А уж когда ты имеешь свои два часа, своего зрителя, ты — хозяин-барин. И тогда ты получаешь удовольствие, ты знаешь — люди пришли именно к тебе, хотят видеть именно тебя, пришли заранее, зная, что их ожидает, — объясняет он. — Кто-то в очередной раз поглазеть, из любопытства: что он на себя сегодня напялит, не растолстел ли, не состарился ли...
— Растолстеть, во всяком случае, вам не грозит, — на его идеальную фигуру смотрю с нескрываемой завистью. — Сколько за концерт сбрасываете — килограмма три?
— Нет, ну ты хватила — три, килограмма полтора... — прикидывает он. — Но я же потом их наедаю, напиваю, — смеется, — а то так можно до нуля дойти.
Я довольно быстро замечаю, что Леонтьев не умеет отказывать: не то чтобы силы воли не хватает — воли-то у него как раз выше крыши, — а просто как-то не любит.
— Можно я буду фотографировать когда вздумается, без спроса? — спрашиваю я.
— Да, конечно, — он делает вид, что удивляется, — а какие проблемы? Снимай, это же не для прессы...
Возникает красноречивая пауза. Пауза затягивается. Он, надо сказать, держит ее куда лучше меня.
— Просто на память, — наконец со вздохом обещаю я.
Заходит разговор о его юбилее, о том, что 55 лет — время для новой славы.
— Вернусь в Москву, — говорит он, — надо будет с Бортко встретиться (режиссер “Собачьего сердца”, в данный момент занят съемками “Мастера и Маргариты”. — Авт.), он обещал под меня картину сделать. Может, что и получится.
— А кого хотите сыграть?
— Ну, для Га-Ноцри я по возрасту не подхожу, — с сожалением говорит он.
— Слишком молоды, — уточняю я.
— Ну да, — небрежно соглашается он, и дальше, с легкой обидой: — Ну кого я могу сегодня сыграть, если все фильмы про бандитов и ментов. Сама посмотри — какой из меня мент, тем более бандит?! У меня же романтический образ. Один раз шляпу с перьями надел — о, Арамис! Только кому это сейчас надо!?
Спрашиваю, с каким животным он себя ассоциирует.
— С дельфином, — тут же, не задумываясь, говорит Леонтьев, — так же люблю море, хорошо плаваю. Потом, дельфины — существа положительные, большие интеллектуалы, беззлобные абсолютно, как утверждает наука...
— Сегодня после концерта гулять поедем, — говорит он в один из последних вечеров. — Я ведь еще день рождения не отметил...
Торжество проходит в любимом ресторане артиста — гастрольная тусовка Леонтьева называет его “морской”. Под потолком — огромные чучела рыбин: все это — добыча владельца заведения.
— У Валерия Яковлевича есть несколько таких, — говорят мне, — подарки хозяина.
Леонтьев весь вечер упорно переключает внимание с собственной персоны на свою свиту — администрацию, музыкантов, артистов балета, костюмершу, охранника. Пьет за каждого поименно, никого не пропуская, по глотку. За него в ответ все пьют до дна.
Организаторы гастролей — два брата Марата, все зовут их просто Марики, — делают артисту красивый подарок: дорогой сосуд со Святой землей.
Гастроли закончились, в аэропорту его шмонают по полной программе, как обычного рядового пассажира: проверяют содержимое даже сигаретных пачек и баночек с гримом.
— Вы — Леонтьев? — в десятый раз спрашивает десятая по счету сотрудница службы безопасности. — С какой целью посещали Израиль, в каких городах были, не встречались ли с кем, сами ли упаковывали ваш багаж?
Леонтьев — образец терпения и вежливости: “Ну, работа у людей такая”.
— Почему не сходили к Стене Плача? — спрашиваю я напоследок. — Не в чем повиниться, не о чем попросить?
— Почему, есть, — говорит он, — просто времени не хватило. За меня балетные поплакали...
