Всхлипы и шипение
Годовщина печально-радостных событий ознаменовалась либо ностальгическими всхлипами: «Ах, какую эйфорию мы пережили!», либо озлобленным шипением: «Потеряли страну!». Мало кто озаботился сколько-нибудь сносным анализом случившегося и диагностированием последствий произошедшего. Никто не задал вопроса: к чему мы в итоге пришли? Может, потому и не задал, что вывод неутешительный?
Наблюдая телепередачи, читая газеты, я не узнал ничего нового. Правда, прежние робкие попытки облить грязью тех, кто этого не заслужил, обрели значительно большую уверенность, гипотетические наветы превратились в почти доказанную истину. О неясном или абсурдном говорилось как о само собой разумеющемся: Горбачев организовал попытку августовского переворота, Ельцин лебезил перед Руцким — подлинным творцом демократических реформ, трое мальчиков, похороненных на Ваганьковском (в таком его уголке, где могилы не сразу и найдешь, в отличие от расположенных на центральных аллеях монументов заслуженным спортсменам, известным артистам, криминальным авторитетам), трое этих ребят, оказывается, сами виноваты в своей гибели, потому что по глупости бросились на мирные, не собиравшиеся стрелять танки. А вот танкисты — молодцы, подлинные герои: ведь получили тяжелые ожоги и лечились потом в госпиталях.
Я узнал: в период перестройки вагоны, полные продовольствия, специально отгоняли на запасные пути — чтоб вызвать недовольство граждан и революционные брожения. Поэтому народ и восстал. Мне не забыли при этом под сурдинку сообщить: при социализме всем всего хватало... А еще я выяснил, что Ельцин был душителем свобод, позакрывавшим оппозиционные газеты, — и я почти поверил в эту бредятину, хотя прекрасно помню: именно Б.Н. не трогал журналистов, которые его критиковали.
Подлинные патриоты, согласно нынешней трактовке тех тревожных и судьбоносных дней, не ходили к Белому дому, а значит, не способствовали развалу СССР... Хасбулатов лишь чуть-чуть поторопился, пытаясь сместить ненавистного Ельцина; будь этот мятежный светоч (по взглядам мало чем отличающийся от гэкачепистов) чуть терпеливее, и сегодня страной на законных основаниях правил бы он...
Сапа тихая и громкая
Результаты победы ГКЧП видны во всем и всюду — в вернувшейся несменяемости вождей, в ползучем подавлении даже слабых попыток инакомыслия, в тупом вдалбливании в головы сограждан затверженных идеологических штампов и пошлых истин. Возражать торжеству этой вернувшейся на привычные круги российской тягомотины бессмысленно: ведь мало что изменилось в жизни простых людей с наступлением новой, постгэкачепистской эры: однопартийная система, диктат единственной господствующей идеологии, продолжающиеся имперские амбиции... Путч тихой, а то и громкой сапой взял реванш — в умах, экономике, искусстве. А кое в чем пресловутых заговорщиков даже перещеголял, превзошел. Вряд ли в своих мечтах они предполагали, что назначенные ими на высокие посты прокуроры смогут крышевать игорный бизнес и делиться немалыми доходами с теми, кто их на теплые места пристроил. Потуги и умишки прежних политбюровских деятелей были куда как незатейливее изысков теперешних властных умельцев, устроивших аттракцион неслыханной дерзости. На глазах общества находящиеся на арене факиры обворовывают зрителей, а зрители либо молчат (как у Пушкина — «народ безмолвствует»), либо еще и аплодируют, попутно опуская избирательные бюллетени с именами ворюг в немусорные урны.
Но мало-помалу и зритель, то бишь широкая публика, пробуждается. Она, прежде пассивная и зашуганная, под влиянием смелых актеров тоже начинает тащить из карманов друг у друга. Рвачи обирают население, чиновники доят рвачей, проверяльщики — чиновников и т.д.
Фантазия рисует продолжение истории с казино и прокурорами: из бегов возвращается тот крышевавший, который опрометчиво сдернул за границу. Виновато улыбается коллегам: «Простите, братцы, нервы сдали». — «Ты что же, не веришь в непогрешимость и святость нашего общего дела?» — сурово спрашивают его более стойкие мздоимцы.
Да, путч побежден. Он позорно провалился. Но всегдашний итог любого подобного катаклизма непререкаем: победивший остается ни с чем. Превозмогший в Великой Отечественной войне Гитлера Советский Союз далеко отстал от благоденствующей ныне Германии. Энтузиазм свергнувших коммунистическую диктатуру людей запряжен в ярмо еще большей, чем при коммунистах, нищеты и несвободы. Слова Хемингуэя: «Победитель не получает ничего» — относятся не только к литературным персонажам.
Кризис всего
Булгаковский Воланд недоумевал: «Что ж это у вас? Чего ни хватишься — ничего нет».
Провидческая ирония? Или вечная для России ситуация? Дефицит ума, нехватка совести, минимум ответственности... Кризис доверия к власти... Кризис ясности: чего она хочет, эта власть — помочь людям или загнобить их? Кризис хороших самолетов. И космических кораблей. Кризис экономики... Финансовый кризис. Кризис веры в Бога, потому что священнослужители не вызывают доверия. Кризис веры в то, что прежде называли «дружбой народов», ни малейшей надежды обрести хоть какое-то взаимопонимание с тем, у кого иной оттенок кожи и разрез глаз. Дефолт культуры: минимум режиссеров, чтоб возглавили ведущие театры. В искусстве правит бал коллективный Сальери — бригадным подрядом создающий сценарии и издательские книжные проекты, — вытравливающий, выдавливающий из своей среды, убивающий индивидуальных Моцартов.
Куда подевались яркие величины, харизматические ораторы и публицисты, способные сравниться с Юрием Афанасьевым, Алесем Адамовичем, Александром Собчаком, Николаем Шмелевым? Пошлость широко разлилась по девственным прериям нашей вновь погрузившейся в неподвижность родины. Затишье перед новой бурей? Вряд ли. Скорее: естественная передышка — после жаркого и яркого десятилетия борьбы. На детях перестройки отдыхает природа.
Зато молотилка, запущенная Сталиным, продолжает искоренять недоуничтоженных. То, что не удалось советской власти, доосуществила ее возродившаяся из пепла воспреемница и наследница: не растоптанный тоталитарной эпохой (а лишь лишенный гражданства) режиссер Юрий Любимов оказался мало того, что низринут и отставлен (это ли не символ того, что представляет собой наше сегодняшнее общество?), но и унижен морально. Сладострастие, с которым обрушились на него средства массовой информации, лучше всяких социологических исследований показывает, какие настроения нами владеют и правят. Одна газета публикует стенографический отчет о копеечных препирательствах актеров с собравшим их в единое целое режиссером — позорный документ, который невозможно представить себе обнародованным в нравственном государстве. Другая, ярясь, вспоминает репетиции Любимова, когда он собирал друзей и слушал их советы, а потом вносил коррективы в постановки, — вывод журналиста таков: сам не создал и не мог создать ничего! Такие публикации подтверждают: вместе с Любимовым канула в небытие эпоха — и не только театральная: умерла эпоха романтических мечтаний, когда казалось, что интеллигенция, если она сплотится, может противостоять власти.
Научимся ли мы когда-нибудь быть благодарны тем, кто дарил нас талантом и кому мы обязаны очень многим?!
Революционер Буратино
Меня всегда занимало: как долго после изгнания из театра Карабаса-Барабаса продержится Буратино, пока не сделает Мальвину своей любовницей, а Пьеро не превратит в политзаключенного? Прелесть литературного произведения (и «Золотого ключика», разумеется, тоже) — в том, что его можно (и нужно) остановить, оборвать в удобном для автора месте, оставив недосказанным то, что проницательному читателю понятно и без пояснений или придется домыслить самому.
Продолжение любого, самого светлого и прогрессивного начала, увы, одинаково. «Золотой ключик» — произведение о революции, о сказочном и бескровном свержении ненавистного диктатора (его обмотанная вокруг смолистого дерева борода — не в счет) и воцарении новой власти. Об освобождении кукол и отчасти собак — в лице пуделя Артемона — плюс примкнувшего к ним пенсионера папы Карло из-под ига... Но чего ждать от этого восторжествовавшего конгломерата?
Мечты рушатся, надежды тают. Наивно предположить, что у нас в стране могла победить и остаться во главе марионеточной труппы иная форма правления, кроме плеточной, жульнической и грабительской. Об этом, возможно, следовало обстоятельно подумать, прежде чем затевать преобразования. Но кто мог в те опьяняющие мгновения наступившей свободы здраво рассуждать? (Хотя были, разумеется, и такие; это они, пока дуралеи ходили на митинги и стояли лагерем возле Белого дома, начинали подгребать под себя недвижимость и присваивать недра.)
И всё же... Почему блажен тот, кто посетил мир в его роковые минуты? Не потому, разумеется, что увидел ужас и разруху, не потому, что столкнулся с унижением ума и отменной совести, а потому, что на миг поверил: идеальное способно осуществиться! Вот-вот, еще усилие, и оно наступит.
Увы! Ни алчность, ни злоба, ни цинизм никуда из этого мира не исчезают.
Ушлые могильщики торопятся заровнять холм над погребенными руинами надежды...
Но пережитых мгновений счастья и веры у тех, кто стоял лагерем у Белого дома и не дал победить Руцкому, Хасбулатову, Макашову, никому не отнять.
