— Как считаете, почему протесты в Ингушетии стали возможны?
— Во-первых, Ингушетия практически мононациональная республика, которая живет с ощущением отсутствия каких-либо границ. Ни границы с Северной Осетией не определены, потому что ингуши считают Пригородный район своим, ни границы с Чечней окончательно не установлены, и Кадыров все время им напоминал об этом. Эта проблема существовала на протяжении всей истории современной Ингушетии. Она очень сильно давит на ингушское самосознание и на ощущение некой хрупкости той республики, которой им удалось обзавестись. Фактически Ингушетия — это четыре сельских района и пять городских округов, на территории которых проживают около полумиллиона человек.
— По меркам Москвы это вообще ничто.
— Все это создало уникальную ситуацию. Практически весь народ поднялся. Их задели больше чем за живое. Ну и, конечно, сыграло то обстоятельство, что все-таки Ингушетия — это не Чечня. Хотя ругают нынешнего главу Юнус-Бека Евкурова, но при нем был установлен режим достаточно, скажем так, лояльный. Никого не похищают, ни с кем счеты не сводят и так далее. Видимо, все эти факторы сложились, и ингушский протест в том виде, в котором он случился, стал возможен.
— Все равно кажется странным, что они так быстро забыли обо всех своих разногласиях. Еще в 2016 году в республике был мощный конфликт между суфиями и салафитами…
— Совершенно верно.
— Прошло полтора года, и все отложили свои споры в сторону из-за этой границы.
— Потому что это та самая объединяющая идея. Может быть, сами ингуши не ощущали ее до сих пор в полной мере. Кто бы ни был инициатором обмена территориями, он помог ингушам нащупать объединительную идею.
— Говорят, что на перешедшей к Чечне территории оказались родовые башни ингушей, в частности орстхойских тейпов. Но накануне стало известно, что по крайней мере часть из них не стала протестовать против передачи. С чем это связано?
— Это связано с тем, что орстхойцы представлены как у ингушей, так и у чеченцев. И, конечно, при заключении соглашения о передаче земель необходимо было учитывать, какие орстхойские тейпы находятся на территории Ингушетии, и, соответственно, позаботиться о том, чтобы их родовые селения и башни остались в составе Ингушетии.
Конечно, в значительной мере это символическая вещь, ингуши в большинстве своем уже не живут в горных селениях, где и располагаются башни. Но ведь именно из таких символов выстраивается идентичность (что такое историческая память, как не символ?), а здесь эти символы имеют еще и такое осязаемое, материальное выражение.
— Если все ингуши нащупали эту идею, почему Евкуров ее не нащупал? Он же тоже ингуш, глава республики.
— Он чиновник, в данном случае он представитель государства. И он, конечно, в очень трудном положении. Видимо, он был вынужден пойти на заключение соглашения, чтобы оправдать доверие федерального центра. Наверняка он прекрасно понимает, как сильно нынешние события подрывают его авторитет среди местного населения.
— То есть Евкурова поставили в безвыходное положение, он не мог не подписать соглашение?
— Скорее всего, сложилось все таким образом, да.
— То есть нельзя сказать, что, когда шли переговоры о том, как будет проходить граница, он просто не подумал о том, какой это может вызвать скандал?
— Понимаете, сама ситуация, сам процесс, сама закрытость переговоров и заключения злосчастного договора говорят нам о том, что стороны прекрасно понимали, какую волну недовольства они могут вызвать. Правда, они все равно недооценили последствия. В частности, подписанты были удивлены степенью единения народа.
— Зачем Кадыров вмешивается в этот конфликт? Он испугался, что Кремль может вмешаться и отменить соглашение или что противостояние в Ингушетии может перейти на межнациональный уровень?
— Вряд ли он чего-то испугался, в конце концов, как ингуши ополчились против Евкурова, так чеченцы сплотились вокруг Кадырова. Между прочим, это многими упускается из виду. Кадырова поддержали самые разные чеченские силы, которые до этого далеко не всегда вставали на его сторону.
— За короткое время Кадыров уже дважды попросил прощения у ингушей. Как считаете, зачем ему были нужны эти приглашения на «шариатский суд» и так далее?
— Мне кажется, что эти действия лишь внешне кажутся импульсивными и непродуманными. На самом деле они в целом положительно сработали на имидж Кадырова. Он показал, что открыт для диалога, не закрывается от ингушей и готов с ними говорить через лидеров тейпов и других авторитетных людей. На этом фоне опять же Евкуров проигрывает.
— А Евкурову есть чего бояться в этой ситуации?
— У Евкурова очень шаткое положение, многие даже прочат ему скорую отставку. Но я не думаю, что Москва на это пойдет. Тем более я не вижу в этой ситуации Евкурова в качестве застрельщика. Думаю, что он был вынужден так поступить. Сейчас он расхлебывает не столько свои ошибки, сколько чужие. Теоретически он мог бы заартачиться и не подписывать соглашение, но в этом случае его бы точно уволили. А потом все равно бы назначили человека, который поставил бы крестик в нужном месте.
— Получается, Евкурова фактически принесли в жертву. Сейчас ингуши, если использовать московскую терминологию, считают его «национал-предателем». Какой из этого может быть выход?
— Скорее всего, в Москве полагают, что протест не может длиться вечно, люди устанут, разойдутся и скрепя сердце примут новую границу. Или протест по аналогии с Пригородным районом перейдет в латентную стадию. Ведь ингуши всегда жили с ощущением несправедливости по отношению к себе, теперь у них будет для этого еще один повод.
Тем не менее соглашение по границе с Чечней должно было поставить точку в территориальных проблемах Ингушетии, а получилось так, что оно только усугубило проблему. Теперь ингуши обижены не только на этнически чуждых осетин, но и на близких к себе чеченцев.
— Можно сказать, что этот конфликт показал неготовность федерального центра и вообще местных властей поддерживать какой-то диалог с оппозицией и разрешать кризисные ситуации?
— Я бы сказал, даже неумение, наверное. Нет понимания в необходимости таковых навыков.
— Обычно, когда происходит такой неравноценный размен, потом следует какая-то компенсация, чтобы зализать раны, условно говоря. Здесь что-то такое возможно вообще или Ингушетии нечего предложить?
— Дело в том, что, опять же ингуши вспоминают, при восстановлении Чечено-Ингушской АССР в 1957 г. от Ставропольского края три равнинных района присоединили как бы в компенсацию за Пригородный район. Эти три района никак не примыкали к Ингушетии, и, соответственно, ингуши ничего от этой компенсации не получили. Все действительно так, другое дело, что все-таки там жили и живут казаки, ногайцы, последние вообще остались без ничего, скажем так, во всех этих разборках. И они тоже могут потом поднимать эту проблему. Там может развернуться целый клубок противоречий. В этом может состоять одна из возможных причин, почему федеральный центр в данной ситуации сохраняет молчание. Ведь если вдруг начать как-то ингушам все это компенсировать, встанет вопрос со стороны тех же ногайцев: а почему нас туда-сюда передают?
— Логично.
— Да. Со стороны тех же казаков может встать вопрос: нас что, можно туда-сюда передавать? И что это вообще за постановка вопроса? То есть это все опять же упирается в те подводные мины, заложенные еще в советское время. Поэтому вся эта чехарда с границами в значительной мере играет на руку тем, кто выступает вообще за ликвидацию этнических республик и за укрупнение регионов.
— Вы упоминали Пригородный район. Почему ингуши до сих пор не смирились с тем, что он оказался в Северной Осетии?
— Во-первых, там находится село Ангушт (ныне Тарское), которое, собственно, дало имя ингушам, во-вторых, восточная часть современного Пригородного района Северной Осетии — один из древних очагов расселения ингушей. Их утрата стала национальной травмой. После событий 1992 года было принято несколько соглашений, по которым ингуши получили право вернуться в свои дома, но в Северной Осетии они все равно не чувствуют себя как дома, скажем так.
— Тем более непонятно, зачем надо было бередить старую рану…
— У нас, к сожалению, очень многое решается ситуативно.
— То есть нет группы аналитиков, которые разрабатывают план действий, взвешивают риски и так далее?
— Либо доклады никто не читает, либо их пишут не совсем компетентные люди. Последнее обострение было буквально в прошлом году летом. Это проблема Ауховского района в Дагестане, в котором проживали чеченцы-аккинцы.
— То есть Ауховский район тоже к Чечне может перейти?
— Он был частью Дагестана, и формально он должен после восстановления остаться в составе Дагестана. Но уже на высоком уровне высказывались претензии к Дагестану из Грозного. В одном из интервью, кажется в 2006 году, тогдашний председатель Народного собрания Чеченской Республики Дукваха Абдурахманов говорил о Кизляре, Хасавюрте и Новолаке (последний как раз расположен на территории прежнего Ауховского района) как о спорных территориях. События в Ингушетии могут поставить крест на такого рода претензиях. Все-таки в Дагестане живут 3 миллиона человек, если вопреки своему пестрому этническому составу они смогут объединиться, последствия могут быть гораздо более серьезными.
— Второй митинг противников соглашения между Ингушетией и Чечней начнется в Магасе 31 октября. К чему это может привести?
— Первая часть протестов показала достаточную зрелость их участников и высокий уровень самоорганизации. Будем надеяться, что и в этот раз удастся избежать провокаций.
