Та Дума была избрана после того, как президент Ельцин разогнал, а потом и расстрелял предыдущий парламент. Избрана не по закону — по указу, определившему правила игры. Шумно и ярко проработала два отведенных ей этим указом года. Ни одна из фракций не имела в ней большинства. Спикером был Иван Рыбкин.
В нынешней Думе уже седьмого созыва 14 депутатов помнят 11 января 1994 года. Шестеро из них с тех пор никуда не уходили: Анатолий Грешневиков, Геннадий Зюганов, Владимир Жириновский, Николай Харитонов, Геннадий Кулик и Тамара Плетнева...
«Мы ели одни и те же сосиски и давили одних и тех же тараканов»
Владимир Рыжков, депутат Госдумы первых четырех созывов, политик, профессор Высшей школы экономики, журналист.
— Как в 1993 году можно было в 27 лет стать депутатом Госдумы?
— Случайно. Осенью 1991 года, после августовского путча, когда Ельцин назначал по всей стране губернаторами своих соратников-демократов, он назначил главой Алтайского края Владимира Райфикешта. Тот пригласил меня в новую администрацию вице-губернатором по внутренней политике. Я тогда был, наверное, самым известным демократическим политиком в крае и работал на кафедре истории в Алтайском университете…
Когда грянул кризис 1993 года, в далекой Сибири не до политики было: жуткая ситуация в экономике, шла приватизация, уголь надо было покупать, чтобы города не замерзли. Кризис закончился роспуском Верховного Совета и расстрелом Белого дома, Президент объявил выборы в новый парламент. Губернатор меня вызвал и сказал: «Вот ты и занимайся». Я был в недоумении: что за Госдума? С чем ее едят?
— Но вы как историк не могли не знать, что такое Госдума!
— Видимо, поэтому на меня и пал выбор — я, по крайней мере, слова эти знал… Создавали избиркомы, регистрировали кандидатов. А потом возник в Москве предвыборный блок «Выбор России», надо было срочно составлять списки от региональных групп, и губернатор, который был соратником Гайдара и Чубайса, мне сказал: «Ты блок в крае возглавишь». И я стал кандидатом в депутаты.
Но для Кремля главным были не выборы в Думу или Совет Федерации (первые сенаторы тоже избирались населением. — «МК»), а Конституция. Нас прессовали из Москвы, чтобы мы агитировали за ее проект, чем в основном я и занимался.
Хорошо помню ночь с 12 на 13 декабря 1993-го: Москва еще голосовала, а у нас уже шел подсчет голосов, я сидел в кабинете у губернатора, ему позвонил Филатов (Сергей, глава администрации президента в 1993–1996 годах. — «МК») и спросил, как там дела «по Конституции». Про Думу — ни слова.
— У вас было нормально с Конституцией?
— Чуть больше 50%, на соплях она прошла. Алтайский край был и остается «красным» регионом, там очень сильные позиции коммунистов, которые критиковали проект. Мы сами удивились, что прошла — без фальсификаций… Мы же были еще девственниками, возможности административного ресурса не понимали.
— В некоторых регионах насчет девственности были и тогда серьезные сомнения.
— Я говорю про наш край… В общем, по стране «Выбор России» набрал около 16%, у нас меньше, я успокоился и поехал отсыпаться. В Москву не собирался. Но через три дня приносят телеграмму за подписью главы Центризбиркома. «Дорогой Владимир Александрович, вы избраны депутатом Госдумы, просьба прибыть за удостоверением». Я в шоке, бегу к губернатору, говорю: «Мы так не договаривались, что за хрень», а он говорит: «Что ты удивляешься, езжай». «То есть вы меня типа сплавляете?» — спросил я. Нет, сказал он, я даю тебе дорогу в жизнь, будешь в Москве помогать Алтайскому краю.
— А вы до этого часто в Москве бывали?
— Не сказать, чтобы часто. Я всю жизнь прожил в Сибири и в Москве знал только одного человека — дядю моего друга, военного, у которого жил две недели, когда писал диплом…
Полетел в столицу, получил удостоверение, и потом как-то еще в декабре, помню, было первое собрание фракции «ВР». Фракция была довольно крупная (больше 70 человек. — «МК»), потому что многие прошли по одномандатным округам. Я никого не знал. И сразу же почувствовал политическую борьбу между Геннадием Бурбулисом и Егором Гайдаром (в 1993 году первый вице-премьер, и.о. министра экономики, лидер фракции «ВР» в Госдуме первого созыва. — «МК») за руководство фракцией.
Еще там были взаимные упреки, довольно скандальные разбирательства про деньги штаба и плохо проведенную кампанию… В общем, первое впечатление было неприятное. Я-то думал увидеть светочей демократии, либерализма и реформ, а попал на коммунальную склоку.
— В политическое закулисье…
— Да, и пахло в этом закулисье не ахти как. Фракция «ВР» потом распалась. Острые противоречия привели к тому, что люди стали уходить чуть ли не с первых недель. Но окончательно нас расколола чеченская война — часть, включая меня, поддержала президента, другая во главе с Егором Гайдаром и Сергеем Адамовичем Ковалевым встала в очень жесткую оппозицию.
— А первое заседание Думы помните?
- Очень смутно. Помню, что в мэрии (т.н. «стекляшка» на Новом Арбате, напротив Дома правительства. — «МК»), и что открывал его какой-то дедушка (старейший депутат первой Думы, 68-летний Георгий Лукава из ЛДПР. — «МК»).
Меня больше интересовали события 1993 года, тем более что они частично происходили в том же здании: мы поднимались на какие-то этажи на лифтах, нам показывали дырки от пуль в алюминиевых рамах, следы обстрелов на стенах, Белый дом стоял за забором, еще весь черный от гари… Это ощущение недавней гражданской войны в Москве оказалось гораздо сильнее, чем впечатления от самого заседания.
Еще помню гостиницу «Россия», ныне снесенную (сейчас на ее месте парк «Зарядье». — «МК»), куда всех иногородних депутатов поселили. Там тараканы бегали. К допотопным розеткам в номерах мы прикручивали какие-то провода, чтобы чай кипятить. Помню буфеты с чудовищными засохшими бутербродами, странным сыром и несъедобными сосисками… Ужасная гостиница была. У меня раз там даже портфель из номера украли.
— И это нормально воспринималось?
— Слушайте, страна была в такой разрухе! Москва серая, грязная, крысы в центре бегали, ларьки везде стояли, ветер носил мусор, меня после солнечного Алтая, где 260 дней в году ясно, поразили мрак и хмарь… Господи, думал, куда я попал!
— Вы жалели о том, что так вышло?
— Нисколько не жалел и не жалею. Дума вывела меня в федеральную политику, и я в ней не затерялся. Приобрел огромное количество друзей. Но у меня до сих пор нет московской прописки. Много раз уговаривали пойти на выборы по Москве — или на муниципальные, или в гордуму, или в Госдуму, а я не могу преодолеть этот барьер, потому что москвичом себя не ощущаю до сих пор, хотя столько лет здесь живу…
Между прочим, у нас тогда очень интересное разделение во фракции «ВР» произошло между москвичами и регионалами. Москвичи, по правде говоря, смотрели на нас свысока, всерьез не воспринимали. Это, конечно, обижало, и поскольку мы ели одни и те же сосиски и давили одних и тех же тараканов, то обстановка пионерлагеря очень нас, оторванных от родных мест, сдружила.
Из гостиницы «Россия», кстати, потом депутатов переселили в гостиницу «Москва», что было страшно удобно, потому что дорога от дома до работы занимала одну минуту (к лету 1994 года Госдума переехала на Охотный Ряд. — «МК»). Там все было поприличнее.
Вообще-то странно: все гостиницы, где мы жили, потом снесли.
— Здание Думы тоже хотели снести, но передумали!
— Здание Думы осталось, а саму Думу снесли…
— Та, первая, была очень политизирована, и было в ней 10 фракций и групп, объединявших депутатов разных взглядов. Как члены фракции «Выбор России» общались с коммунистами и ЛДПРовцами, например? Здоровались, болтали на отвлеченные темы?
— Во многом это зависело от личности и от судьбы. Москвичи были обожжены событиями 1991 и 1993 годов, и очень многие не здоровались, потому что один был на одной стороне, другой на другой. Иногда были очень злые выступления. Регионалы же вроде меня такого опыта не имели. На местах люди были более прагматичными. У нас, например, в крае была демократическая администрация, а совет был «красный», но в конечном итоге мы договаривались и работали вместе.
Я записался в Комитет по делам федерации и региональной политике, где потом работал все созывы, что был депутатом, потому что с самого начала планировал помогать краю. В нашем комитете оказались такие серьезные политики, как Сергей Решульский и Олег Морозов. Олег Морозов был из центристской группы «Новая региональная политика», а Сергей Решульский — из КПРФ. Я представлял «ВР». И почвы для конфликтов у нас не было — был общий интерес: как можно больше денег перераспределить регионам.
— Сейчас иногда говорят, что в 90-е годы парламент был дурдомом: депутаты там юродствовали, дрались, бюджет принимали весной, а не осенью, как положено… На вас это какое впечатление производило?
— Мне это не нравилось, конечно. Было неприятно, что Марычев (Вячеслав, депутат от ЛДПР. — «МК») приносит в зал банку с мочой или ходит в женском парике, что Жириновский таскает коллегу за волосы в среднем проходе… Раздражала иногда радикальная риторика. Но мне кажется, надо все-таки отделять образ от фактов. Внешне драки и моча, а по существу это был компетентный, работоспособный, открытый для общества и правительства парламент, который проделал огромную работу и заслуживает памятника. За два года заложили основу современного права. И хотя у Ельцина не было прочного большинства, выстраивая коалиции, многие важные законы удавалось принимать, и бюджеты тоже.
Справка «МК»: «Госдума первого созыва, среди прочего, приняла: конституционные законы о Конституционном суде и об уполномоченном по правам человека, первую часть Гражданского кодекса, Семейный кодекс, законы об основных гарантиях избирательных прав граждан, о выборах Госдумы, о выборах президента, о Счетной палате».
Удивительное явление для русской истории! После крови, стрельбы танками и разгона парламента новый парламент, где было очень много оппозиционеров, оказался реально конструктивным. Важные законы часто принимались подавляющим большинством голосов. И не потому, что люди были, как сейчас, конформисты, — у депутатов первой Думы из разных фракций было ощущение (я его помню!) того, что мы делаем важную государственную работу, делаем историю. Осознание своей миссии.
И даже в прессе не называли нас бешеным принтером: скорее, обвиняли в обратном — что мы мешаем президенту, реформам, затягиваем принятие важных законов. Но никому в голову не могло прийти сказать про первую Думу, что она марионеточная! Во-первых, потому, что чуть ли не каждый второй был ярким, известным политиком, и эти люди с амбициями, уважением к себе не могли быть просто кнопками для голосования. А во-вторых, было желание утвердить парламент как самостоятельную ветвь власти.
— Это у вас было желание, а не у Кремля.
— Конечно. Все в Думе понимали, что президент победил в том противостоянии 1993 года и что, если надо, он опять применит силу, ни перед чем не остановится. Но страха не было.
— Вы не битый были.
- Да, и до сих пор я не битый… Мы знали, что есть незримая красная черта, которую переходить нельзя, но постоянно подходили близко к этой красной черте, стремились быть рядом с ней.
Сколько мы законов отвергли президентских и правительственных! Сколько полностью переписали! В порядке вещей было не вступать в открытую конфронтацию с президентом, но и не уступать наших прерогатив. Ведь Конституция ограничила права парламента, но оставила их достаточно большими, и если бы нынешние депутаты хотели ими пользоваться, одной только власти над бюджетом достаточно, чтобы поставить всех на место, потому что, кроме Думы, принять бюджет не может никто.
— Президент Ельцин плохо относился к Думе. Вы входили в провластную фракцию. И как это у вас сочеталось?
— Это было ненормально. Я и тогда говорил, что нельзя так оскорбительно, как это делал Кремль, относиться к парламенту, постоянно демонстрировать пренебрежение. Но, мне кажется, очень положительную роль играл Черномырдин (Виктор, в 1993–1998 годах председатель Правительства РФ. — «МК»). Он демпфировал ситуацию. Кремль нас терпеть не мог, но правительство работало конструктивно, и не по доброте душевной, а потому, что бюджет надо принимать, законы тоже, и куда деваться…
«Среди перечня их пряников есть воздержание от кнута»
Екатерина Шульман, политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС, специалист по проблемам законотворчества.
— Вы называете нашу Думу «спящим институтом». Как это понимать?
— Я бы назвала этот режим существования чем-то похожим на режим гибернации у компьютера, когда он вроде и не работает, а в то же время не выключен полностью. В политологии же под спящими институтами подразумевают институты с прописанными в законе полномочиями, которые по каким-то причинам этими полномочиями не пользуются. Полномочия нашей Думы де-юре, на бумажке, ведь достаточно велики...
Справка «МК»: «По Конституции только Госдума в России принимает законы, дает согласие президенту на назначение главы правительства и решает вопрос о недоверии правительству.
Кроме того, она назначает на должность и освобождает от должности главу Центробанка, Счетной палаты и половину аудиторов. И еще назначает на должность и освобождает от должности уполномоченного по правам человека, объявляет амнистию, а также выдвигает обвинение против Президента РФ для отрешения его от должности».
Сам процесс пробуждения, а таких примеров довольно много в политической истории, состоит в том, что люди вдруг отряхиваются и говорят: «Слушайте, а ведь мы имеем право делать то-то и то-то!» Чтобы этого не произошло, политическая машина предпринимает некоторые усилия по поддержанию того или иного института в спящем состоянии. Можно просто ограничивать его полномочия законами, и у нас в некоторых ключевых местах возможности парламента тоже подкручены.
— С его согласия, заметим. Вот уже около 10 лет, например, президент, а не Дума, как раньше, представляет кандидатуры главы Счетной палаты и половины аудиторов, депутаты их лишь утверждают…
— И институт парламентского расследования законом сильно ограничен и атрофировался (последний раз комиссия создавалась после аварии на Саяно-Шушенской ГЭС в 2009 году. — «МК»), и процедура импичмента по Конституции очень затруднена… Соломки они подстелили, и если активация вдруг начнет происходить, на ее пути встанут в том числе и законодательные препятствия.
Но есть и другие рубежи обороны — например, такая штука, как кооптация без полномочий. Становясь депутатом, ты становишься частью системы, которая предоставляет тебе массу бонусов. Неприкосновенность, зарплату, пенсионное обеспечение, некоторый доступ к СМИ, если ты тщеславен, возможность развития своего бизнеса, если он у тебя есть, карьерные перспективы… С последним, впрочем, не так хорошо. Дума сейчас не является необходимой или значимой ступенькой в карьерном росте, но и сам по себе статус депутата достаточно приятен. Руководство Думы и страны заботится о том, чтобы депутаты чувствовали себя комфортно.
— В меру комфортно.
— Разумеется. Депутаты любят вспоминать, что по статусу они равны федеральным министрам, но, конечно же, они не равны министрам по доступу к ресурсам. Зато среди перечня их пряников есть и такой, как воздержание от кнута. Массового лишения мандатов не происходит: в этом созыве пока не было ни одного случая. Уголовные дела против депутатов, даже бывших, не заводятся в таких количествах, как против сотрудников СК, региональных правительств или бюджетных учреждений. В нынешнем состоянии административной элиты при ее перманентной подверженности угрозе уголовного дела это уже немало.
И третий способ поддержания института в спящем состоянии — прокладка проводов власти в обход. Соответственно, группы интересов, заинтересованные в том или ином законодательном изменении, идут не в Думу, а куда-то в другое место.
«Обидно ходить вокруг власти, как коза на веревочке»
— И где у нас сейчас бьется сердце законотворческого процесса? В Кремле?
— В зависимости от сути и масштаба проблемы, которую призван решить законопроект, это может быть и Администрация президента, и ФСБ, и Совет безопасности в целом, и силовые структуры, и правительство (прежде всего Минфин и Минэкономразвития), и Центробанк, и Верховный суд...
Бывают, правда, инициативы по забеганию впереди паровоза, когда депутаты или сенаторы угадывают какой-то тренд и пытаются его использовать.
— Часто из «трендовых» инициатив торчат уши настоящих центров власти, как из законопроекта о создании сепаратного российского Интернета.
— Но есть примеры и того, как родившаяся именно в Думе инициатива стала законом — скажем, новые правила зачета срока в СИЗО в срок наказания, за что не устаем благодарить Павла Крашенинникова (глава думского Комитета по госстроительству и законодательству, «ЕР». — «МК»), который 10 лет работал ради этой цели.
— В последнее время что-то госкорпорации и крупные частные финансово-промышленные группы полюбили писать про себя законы и после согласования их в Кремле и правительстве проводить через покорную Госдуму.
- Недавно я с удивлением обнаружила, что Дума рассматривает пакет инициатив про Роскосмос, в которых неподчинение его требованиям становится административным правонарушением. Видимо, и Дмитрий Рогозин начал законы писать.
Что из всего этого следует? При всей униженности положения Госдумы значимость законопроектной работы не снижается, а растет. Почти все наши политические деятели и группы — это бюрократические деятели и группы, а бюрократия всегда стремится какой-то бумажкой проложиться. Сказать, что у нас наступило эдакое дикое поле, где один просто грабит другого, мы не можем. Повышает это статус Думы как площадки, где все это обсуждается, или нет? Интересный вопрос. Мы наблюдаем за процессом, имея в виду, что именно он может стать одной из причин активации спящего парламента.
Другой причиной может стать, как свидетельствует исторический опыт, ослабление контроля — ведь если другие структуры ослабевают, те, у кого есть формальные полномочия, усиливаются.
— И те самые люди с мандатами, которые сейчас не рыпаются, вдруг хлопают себя по лбу и восклицают: «Мать честная, я же депутат»?
— Это не сразу, но происходит, если у них с шеи слезает куратор и если железный ошейник даже не снимается совсем, а ослабляется. Соблазн-то сладкий, власти всем хочется. И довольно обидно на самом деле все время ходить вокруг нее, как коза на веревочке, и не иметь возможности дотянуться. Но пока разжимания ошейника на шее депутатов мы не видим. Более того — мы видим довольно аккуратный баланс подкармливания и стреноживания.
Это хорошо видно по тем реформам, которые седьмой созыв Думы проводил относительно самого себя. Новый спикер (Вячеслав Володин. — «МК»), с одной стороны, дисциплину ужесточал, проводил, так сказать, «андроповские реформы», чтобы депутаты сидели на пленарных заседаниях и не ходили в парикмахерские и кинотеатры в рабочее время. А с другой — произошло существенное повышение выплат партиям из бюджета за голоса как на парламентских, так и на президентских выборах. В Думе затеяли масштабный ремонт пленарного зала, расходы на экспертную деятельность увеличены, фракциям позволили иметь по нескольку оплачиваемых советников...
Но пытается ли Дума при этом дотянуться до своих законных полномочий? Становится ли она более влиятельной в бюджетном процессе? Пока не видно.
Похожи ли депутаты на зайца из анекдота?
— Зато все 25 лет Дума с неизменным успехом играет на нашей политической сцене роль козла отпущения!
— Абсолютно точно: она несет ответственность за то, чему не была причиной.
— Снимает ли это с депутатов ответственность за принятое?
- Общий принцип такой: чем больше ресурса — тем больше ответственности. Дума тут в двусмысленном положении. С одной стороны, она не является полноценным органом власти. Поэтому когда мы видим в информационном пространстве фразу «Дума запретила», «Дума разрешила», то это несправедливо, потому что Дума сама по себе не может сделать никакой закон законом: у нее есть только три чтения в распоряжении, а дальше нужно одобрение Совета Федерации и подпись президента.
С другой стороны, многие из репрессивных, бессмысленных, затратных инициатив были внесены депутатами. Их никто не бил, не пытал — они это сделали сами. Препятствий тому, чтобы сказать «а пошли вы, не будем мы за это голосовать!» не существует — никого не расстреляют.
Всегда стоит помнить известный анекдот про зайца, у которого был вопрос: можно ли не являться на съедение ко льву. И что с ним случилось? Вычеркнули зайца из списка съедаемых. Для нынешней политической ситуации это одно из самых актуальных описаний.
Так что снимать с Думы ответственность тоже неправильно.
— И для того, чтобы поднять свой рейтинг, ей просто надо научиться иногда говорить «нет», причем публично?
— Это касается и личных отношений, и бизнеса, и политических процессов. Если вы не можете сказать «нет», ваше «да» ничего не стоит.
— Но может ли сейчас Дума сказать «нет»?
— Никогда не знаешь, пока не попробуешь. Наиболее популярный и выразительный исторический пример внезапно проснувшегося института — Большой фашистский совет при Муссолини. Это был не парламент, а орган типа Президиума ВС СССР, но в него входили все высшие сановники Италии, и он формально назначал и снимал дуче. Когда начались военные поражения, что, собственно, и поспособствовало активации этого спящего института, члены совета вспомнили про свои полномочия и сделали то, чего никто не ожидал: взяли да и скинули Муссолини в 1943 году, вынеся ему вотум недоверия.
В случае более мирных режимных трансформаций в странах, например, арабского мира или в странах Восточной Европы в постсоветский период довольно часто коллективные органы, обладая легитимностью, которая устойчивее, чем легитимность лидеров (они могут заболеть, умереть, исчезнуть куда-то), брали власть в свои руки.
— В истории России такого не было?
- Как сказать… 1993 год показывает нам в некотором роде противоположный процесс. Там орган народного представительства (съезд народных депутатов РФ. — «МК») забирал себе все больше и больше власти, пока его не дезактивировали насильственным путем. Последствия мы видим до сих пор: глубокое недоверие к парламентаризму, которое вписано в нашу Конституцию и которое, что еще важнее и хуже, вшито в головы людей, обладающих властью.
Это недоверие является проявлением еще более глубокой базовой демофобии — боязни и нелюбви к народу, ожидания от него всего дурного, ощущения исходящей от него опасности, чуждости ему, отсутствия связи с ним. Отсюда и постоянная забота, как бы его ограничить, от него изолироваться и при этом как его эксплуатировать.
Эти желания противоречат друг другу на нынешнем историческом этапе, потому что одновременно и стричь, и не кормить сложно. Хотя до поры до времени можно.
«Все выборы после 2018 года будут проблемными»
— А нынешняя Дума — представительный орган власти, как положено по Конституции?
— Мы назвали несколько инструментов дезактивации парламентов, теперь назовем самый главный. Парламент силен тогда, когда он связан с избирателем. У депутата может быть единственная переговорная позиция в торговле с исполнительной властью: «за меня люди голосовали». Если он не может этого сказать, он не может ничего. Его будут украшать бантиками, гладить по шерстке, но слушать его никто не будет.
Наша политическая система поддерживает не только федеральный, но и региональные парламенты в состоянии нелегитимности, о котором все знают, и на этом базисе строятся отношения парламента с правительством, правоохранительной системой, медиа и другими институтами. Тому, чтобы парламент обрел народную поддержку, есть масса препятствий — и законодательных, и политических.
— Разнообразные фильтры? Только в законе «О выборах депутатов Госдумы» запреты на избрание установлены для более чем 10 категорий россиян...
— И фильтры, и контроль за выдвижением, голосованием, процессом подведения итогов, финансированием, медиасферой. Все это мешает формированию избранных и на самом деле поддержанных избирателями парламентов и губернаторов.
— Кого же тогда наши депутаты представляют?
- В основном они представляют группы интересов, пролоббировавших их попадание в партийные списки или в одномандатники. Сказать, что эти люди сидят в Думе только потому, что они кому-то понравились в Администрации президента или финансово-промышленной группе, будет несправедливо. Некоторая электорабельность от них требовалась. Нужно было найти такого человека, который одновременно был бы лоялен и избираем — и от оппозиции тоже. Это удалось.
Но выборы 2016 года в Госдуму проходили в относительно благополучной ситуации, на волне истекающего, но еще действовавшего крымского консенсуса. Сразу после президентских выборов 2018 года все пошло не так. Пенсионная реформа нанесла такой удар в сердце лоялистского электорального ядра, который не вылечить, отношения общества и власти изменились необратимо.
— И Думе, которая это решение освятила голосованием, остается утешаться тем, что не только ее рейтинг падает?
— Да. Размеры лоялистского ядра обычно оцениваются в 25–30%. У нас вокруг него был надут огромный воздушный шар народной поддержки. Он не то чтобы сейчас лопнул, но начал сдуваться. Все выборы после 2018 года будут проблемными — каждая кампания по-своему. Судя по всему, пока власти настроены решать проблему народного недовольства сменой региональных кадров, рассчитывая, что этим обойдется.
«Пусть надевают мешок на голову и с ним ходят»
— И в такой обстановке в 2021 году должны пройти выборы в Госдуму восьмого созыва…
— Мы не можем сейчас прогнозировать выборы 21-го года, мы не можем даже прогнозировать, состоятся ли они именно в этот срок. Но с достаточной степенью определенности, оставаясь в рамках научной добросовестности, можем прогнозировать, что рейтинги власти не повысятся. Чем ближе к 2020 году, тем сильнее будет осознание парламентом в целом и каждым депутатом в частности, что народ их ненавидит, что их партийный проект накренился, фальсификации уже не так помогают, что каждый из них в опасности.
Что тут можно делать? Есть три пути. Первый — окуклиться, сделать вид, что ничего не происходит, и уповать на инерционную лояльность избирателей, которая вывезет.
Второй: за оставшееся время напринимать столько законов для разных групп влияния во власти, силовых и олигархических структурах, чтобы им понравиться и чтобы они потом помогли. Это может спровоцировать вторую после 2012 года волну запретительного и репрессивно-санкционного законотворчества. Третий: попытка снискать народную любовь, принимая что-то, что может понравиться людям. А людям нравится снятие запретов, ослабление контроля, экономическая свобода…
— И выплаты.
— И выплаты. Но даже если без денег, откручивание гаек почти всегда воспринимается позитивно. Людей, например, раздражают любые ограничения в Интернете.
Пока по официальному дискурсу видно предпочтение сценария «Окукливание»: делать вид, что ничего не происходит, и убеждать себя при помощи, как им кажется, объективных данных, что это все паника, протестов особых нет, осенью на губернаторских выборах только в четырех регионах что-то пошло не так, а в остальных-то все переизбрались, рейтинг снижается, но все равно высокий, а главное — ни у кого нет выше, пенсионная реформа не понравилась, но скоро ее забудут, санкции нас не победили…
Как сторонник мирных режимных трансформаций, я смотрю на это с удовольствием. Пускай надевают себе мешок на голову и с ним ходят — это предохраняет от ввода системы в состояние паники. Власти в состоянии паники опасны. Сейчас же они ведут себя в полном соответствии с возрастом системы.
— Немолодая она?
- И не молодеющая. Инертная. Ей хочется покоя. Хочется, чтобы было как раньше. Поэтому сценарий №1 как для Думы, так и для всей политической машины будет реализовываться максимально.
В какой-то степени мы увидим и сценарий №2: давайте позапрещаем еще чего-нибудь, пока такой запрет еще проскочит, потому что потом может и не проскочить…
И третий сценарий — точечные подачки вроде частичной декриминализации статьи 282 УК — тоже будет. Это явно собирается делать политический блок Администрации президента, есть и другие заинтересованные лица: маленькая административная либерализация, может, муниципальный фильтр на губернаторских выборах слегка смягчат…
Но для проведения единой политики просто нет ресурса и необходимого единства административной машины, единого управляющего центра. Так что полноценной реализации какого-то одного из сценариев тоже не будет, и мы увидим микширование всех трех.
