Тогда в поисках выхода из трудностей М.С.Горбачев разрешил гласность и альтернативные выборы. И так как дела в СССР уже много лет шли все хуже, то в 1991 году на выборах в Московский городской совет правящая КПСС получила только сто мест, а четыреста завоевали представители оппозиции» — «Демократической России». Меня и С.Б.Станкевича новый Моссовет избрал своими руководителями, а председателем исполкома мы предложили Ю.М.Лужкова.
Одной из острейших была проблема с нехваткой в Москве мест в детских садах и яслях. Рассчитывать на Центр мы не могли. Значит надо искать новые пути — помимо традиционного «пускания слезы» правительству.
Ко мне подошла одна из депутатов нового Моссовета и рассказала, что группа мамаш, лишенных возможности устроить детей в садик и теряющих из-за этого места работы, хочет сама создать небольшой детский сад. Мест на 5–6. У одной из мамаш была (после развода) трехкомнатная кооперативная квартира. Она готова выделить комнату под группу детей. Дежурить — день в неделю — мамы готовы бесплатно по очереди. Зато каждая из них сможет работать неполную неделю. Но их инициатива встретила сопротивление по всем линиям.
Мы провели обсуждение. Предложили такую систему. На все деньги, которые тратит Моссовет на детей города, имеют право не только «счастливчики», попавшие в садик или ясли, а все. По нашим подсчетам вышло 70 рублей на ребенка.
Мы решили: каждый юный москвич их получит. Их родители заплатят в государственные садик или ясли — если получат место. Нет места — деньги остаются в семье. Или идут на оплату негосударственного садика. Садики и ясли, если их затраты не покрывают «городские» 70 рублей на каждого ребенка, устанавливают доплату с родителей.
Родители смогут выбирать садик с учетом своего «кармана». В новой системе решающий голос переходил от аппаратчиков к родителям. В новой системе родители могли — если хотели — «инвестировать» деньги в разные по уровню садики: и городские, и частные.
Ю.М.Лужков, депутаты Моссовета и райсоветов энергично взялись за разработку и реализацию новой модели.
И уже через год я никаких жалоб не слышал.
Но лет через пять–шесть — я уже давно ушел из ельцинской власти — узнаю от этой же женщины, уже бывшего депутата, что мэрия и замы Лужкова по всем линиям «душат» негосударственные садики. И их почти не осталось в Москве. Город утвердил проекты детских садов на 200 мест. Такой садик негосударственным практически быть не может.
Я написал письмо мэру. Получил не от мэра, а от кого-то из его чиновников подробное разъяснение. Мне высокомерно объясняли, почему садики мэрии неизмеримо лучше негосударственных. В них у детей даже шансов попасть под автомобиль меньше… Разумеется умолчали о том, что раз будут только городские садики, то весь городской бюрократический аппарат над ними сохранится. И родители будут кланяться этим чиновникам.
Вообще не вспомнили о выводах, к которым пришел венгерский экономист Корнаи в книге «Дефицит». О том, что бюрократическая организация любого дела рождает дефицит. А дефицит — коррупцию. И в новой Москве дефицит мест в детских садах снова появился.
Бюрократический социализм оставил России в наследство единственную организованную силу — бюрократию и ее командную силу, номенклатуру. И постиндустриализм в России не мог не стать номенклатурно-бюрократическим.
Но бывшая социалистическая, а теперь российская номенклатура «рекрутированная» из советского аппарата, была слабой. И главной проблемой для нее было сохранение своей роли в качестве ведущей силы и в новом, постиндустриальном обществе.
Центральная бюрократия СССР с этой ролью не справилась и ушла. Эту задачу пришлось взять на себя наиболее неподготовленному к ее решению слою — бюрократии республиканской и региональной.
Республиканско-региональная бюрократия отчаянно искала союзников. В качестве главных союзников она избрала Запад — за пределами страны, а внутри страны — олигархов, крупных собственников.
Запад и олигархи вообразили, что они станут командной силой новой России. Далее эти «союзники» вообразили, что Россию удастся «впрячь» в модель постиндустриализма, созданную для стран третьего мира.
Но для такой роли у олигархов не было ни организационных, ни интеллектуальных сил, ни серьезной экономической базы. А Запад вообще не видел будущую Россию мощной страной.
В такой ситуации в правящей номенклатуре произошел раскол. Выделился блок патриотический — сторонников сохранения России. И выделился капитулянтский, компрадорский блок, готовый принять условия Запада и своей олигархии.
Первым полем схватки стала приватизация. Вначале тут победили — на словах и на бумаге — сторонники народной приватизации (за один чек — автомобиль). Но на деле приватизация пошла так, что собственность попала в руки или новой бюрократии, или олигархам.
Настоящих условий ни для малого предпринимательства, ни для среднего создано не было. А то, что возникало само, — беспощадно удушалось и российской номенклатурой, и российской олигархией. Исчезли независимые частные лавочки, булочные, овощные ларьки. По существу не развивалось фермерство. Разумеется, удушались и негосударственные детские сады и ясли. И вузы. И школы. Из негосударственного выживали только крупные олигархические структуры — и то благодаря союзу с номенклатурой.
И главное. Выяснилось, что основной задачей выживания России в XXI веке является не только превращение бывшей соцсобственности в частную, а прежде всего преодоление Россией своего отставания от развитых стран Запада. Если рынок — на это уйдут годы. Если же рывок — то нужно сильное государство.
Ни Запад, ни олигархи, ни команда Ельцина—Гайдара никакой модели экономического рывка не предложили.
Но в двух странах — Китае и России — силы бюрократии, связывающие свое будущее с сохранением их стран как великих держав, отвергли капитулянтский вариант постиндустриализма, уготовленный для них Западом и его прихлебателями внутри своих стран. Модель постиндустриализма для стран третьего мира Россию и Китай не устраивала.
В России начал формироваться новый вариант постиндустриализма. Вместо номенклатурного и олигархического постиндустриализма Ельцина и Гайдара стал утверждаться чисто номенклатурный вариант постиндустриализма — вариант бюрократического постиндустриализма. Близкий к тому, что в прошлом веке называли государственным капитализмом.
Самыми яркими символами этого бюрократического постиндустриализма являются полтора десятка государственных проектов развития России.
Они во многом и разумны, и необходимы. Но в них бюрократия не сумела вписать рынок. В них вообще не нашлось места ни для механизмов конкуренции, ни для среднего и малого предпринимательства.
В семидесятые годы группа советских экономистов во главе с академиком А.Г.Аганбегяном (в нее входили профессор Б.З.Мильнер и я) по инициативе Д.М.Гвишиани в ГКНТ СССР и его зятя — главы правительства СССР А.Н.Косыгина, включилась в изучение проекта по освоению долины реки Теннеси в США. Это был проект первой огромной государственной программы США. Президент Рузвельт создавал ее как государственную, но при максимальном использовании бизнеса — от крупного до фермерского. Это был старт в начале тридцатых годов ХХ века постиндустриальной модели устройства общества — альтернативы и советскому социализму, и национал-социализму Гитлера.
Мы несколько раз ездили в составе группы Международного института прикладного системного анализа в США. Изучали в Японии и другой проект, сочетающий государственную программу и бизнес, — скоростную железную дорогу Синкансен.
А наши нынешние проекты о рынке и частном секторе конкуренции вроде бы и не знают. Нетрудно предсказать, что их ждет судьба других чисто государственных программ советской эпохи — от целины и химизации до мелиорации.
Ельцинско-гайдаровское руководство уповало исключительно на монетаристский механизм. Сейчас деятели той эпохи обо всем забыли, утратив честность теоретиков и совесть ученых. И браво проводят гайдаровские форумы на темы, глубоко чуждые монетаризму. Ну да ладно, если бы нашли что-то эффективное. Но все дело в том, что возрождаются хорошо знакомые мне хрущевские и брежневские схемы. Те самые, что привели СССР к катастрофе. Ну и барахтается в зоне 1–2% рост экономики. Так России в XXI веке не выжить.
Формирование российской модели бюрократического постиндустриализма надо было начинать именно с поисков постиндустриальной модели рывка. С поисков новой, третьей модели постиндустриализма. Отличной от модели западной («золотого миллиарда») и модели стран третьего мира.
Но, насколько известно, Китай, осознавая непригодность для него «европейской» модели постиндустриализма и тем более модели постиндустриализма для третьего мира, пока что тоже не продвинулся в деле создания новой модели постиндустриализма. Он тоже погружен в трясину «бюрократического постиндустриализма».
Судя по ситуации в Индии, в странах Востока, Латинской Америки — перспективы, которые им сулит «модель третьего мира» многих не устраивают. Им нужен постиндустриальный подъем. И они тоже будут искать для себя что-то новое.
Вопрос стоит исключительно жестко. Или новая, четвертая модель постиндустриализма — модель рывка — будет найдена, или перед основной частью населения планеты встанет задача перехода от постиндустриализма к чему-то совершенно новому.
