Народ — стихия. Если люди по своей воле выходят на площадь — на них летит ОМОН с дубинкой. А если люди выходят по команде сверху — им подносят микрофон.
Вчера на площадях и в цехах людей ждали с распростертыми видеокамерами. Точнее, люди и камеры ждали премьера (и, может быть, не один день). Все-таки это жуткая бесчеловечная идея — ставить такие спектакли в декабре, но, увы, — традиция.
В больших оперных театрах безмолвную толпу статистов называют массовкой. На авансцене солист поет свою арию, а массовка на заднем плане безмолвна, недвижна, стоит в боевой готовности и по команде дирижера начинает шевелиться.
Премьер сидел на возвышении в центре сцены, перед ним — большой зал с избранной публикой (рабочие, колхозники, ученые, пенсионеры — привычный праздничный набор; никто не забыт, ничто не забыто).
За головой героя был вьющийся на ветру красно-синий флаг. Это был флаг РФ, но белая часть не попадала в кадр. Кто-то из телезрителей (если смотрел не с начала), наверное, удивился: почему флаг вьется, а волосы героя — нет. Но, когда показывали общий план, было видно, что флага никакого нет вообще. А в углу, метрах в двадцати от премьера, на большом телеэкране извивались эти полосы. И так снимали, что лицо Путина было на фоне виртуального флага. В этот момент он говорил о борьбе с терроризмом: “Россия — жертва международного терроризма. Все общество должно проявлять бдительность. Твердости и решительности у нас достаточно!”. Это был первый вопрос — “Невский экспресс”.
Второй вопрос был про кризис. “Пик кризиса преодолен. Но турбулентность в мировой экономике сохраняется. И — как следствие — в России…” — в общем, наш кризис все еще следует считать следствием чужих.
Когда речь шла о мирных проблемах, фон менялся: за головой героя появлялось бледно-голубое небо, но по небу плыли не облака, а красивые, любимые, желанные слова: ОБЩЕСТВО, НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ, КУЛЬТУРА, ЭКОНОМИКА — божественно, просто божественно!
Г-н президент, вы же знаете (а если нет — психологи вам подтвердят), что в таких вещах главное — картинка. Мы же воспринимаем мир глазами, а ушами — так, процентов пять максимум. Картинка была очень красивая, плыла прямо в мозги. Но массовка, увы, подкачала…
Третьим сюжетом стало Пикалево. Так ведущий назвал место, где на площади стояли люди. Лучше бы он сразу дал кому-нибудь микрофон, но гордость за свою важную работу толкнула его сказать: “Мы тут за несколько дней всё изучили”, — и стало ясно, что не только телевизионщики там всё изучили, но и массовку обучили.
Микрофон достался начальнику цеха (как у Жванецкого). Вопрос был длинный, начальник цеха хорошо сказал, хотя несколько раз сбивался (понятно, одно дело репетиции, а другое — премьера). А вот с костюмами массовки вышла накладка. Многие были в касках. А зачем? Холодно? Надень шапку. С неба ничего твердого не падало, даже снег не шел. Но у каждой оперы есть художник по костюмам; знает, как изображать рабочего: на голове каска, на плече отбойный молоток, у колхозника — грабли, у инженера — циркуль, чтобы зрители сразу понимали, кто — кто.
Этим, в Пикалеве, которые просили, чтобы он к ним снова приехал, премьер сказал: “Если обстановка потребует — приеду в любой город!” (не помню, то ли флаг вился за головой, то ли небо со словами ЭКОНОМИКА, КУЛЬТУРА).
Потом был машинный зал Саяно-Шушенской ГЭС. Там собрали человек пятьдесят. Все в касках! Если перекрытие гигантского зала рухнет, то каски не спасут, это ясно. Работу у них над головой никто не вел. У этой оперы один художник на все города, любит, видимо, каски как яркую деталь. Но, г-н президент, согласитесь: это же глупо. Если там опасно — значит, людей подвергают риску ради телекартинки. А если опасности нет, то каски усиливают привкус театральщины, они превращаются в деталь сценического костюма, увы.
И людей превращают в деталь спектакля. Ведущая в зале идет с микрофоном к старушке, которая вдруг захотела задать вопрос. Ведущая идет к ней, а по дороге рассказывает подробную биографию этой пенсионерки. И что нам думать? Либо ведущая знает биографии сотен сидящих в зале. Либо она заранее угадала, кто задаст вопрос и выучила только старушкину биографию. Старушка не подвела: “Мы, пенсионеры, очень благодарны вам, Владимир Владимирович! Вы слышите нас, простых людей!”
Надеюсь, вы все же смотрели на это. Премьер был прекрасен, а народ — так себе. Стоит чуть не сто человек (кажется, в Тольятти) — ведущий спрашивает: “Кто хочет задать вопрос Владимиру Владимировичу?” — никого. Ведущий как бы озирается, как бы ищет, кого выбрать, и видит одну поднятую руку. А-яй-яй. Если бы там раздавали заурядные пирожки, они бы кинулись, была бы давка (даже на фуршетах весьма состоятельные господа и дамы кидаются к столам, к икорке). А тут — раз в жизни выпало счастье обратиться к царю (чтобы не сказать к господу богу), а они стоят, лица неподвижны, к микрофону не тянутся… В театре режиссер бы уже орал: не верю! Ну а телезрители, конечно, верят.
Четыре часа продолжалось. Вспомните, г-н президент, недавние времена, когда г-н премьер был президентом. Попробовал бы какой-нибудь его премьер (Касьянов, Фрадков, Зубков) выйти в прямой эфир на общение с Россией. Все бы, во-первых, решили, что он с ума сошел. Во-вторых, даже если б и сошел (с кем не бывает?), то кто б ему дал теле- и радиоканалы, городские площади, заводские цеха и разрушенные гидростанции — даже совестно рассуждать. Успокоительный укольчик, и — баиньки на пенсию.
Напоследок скажу: бывают спектакли и подлиннее. У Някрошюса “Вишневый сад”, например, шесть с лишним часов. Но ведь там есть антракты, а тут… то ли йоги собрались в зале, умеющие контролировать внутренние функции организма, то ли в памперсах сидели. Чего не сделаешь ради ОБЩЕСТВА, НАУКИ, КУЛЬТУРЫ и т.д.
Сам премьер сидел как железный, никуда не спешил, в запасе вечность. Девочка из далекого города написала ему: мол, у нас в школе всего три компьютера. Он улыбнулся: “Я, как Хоттабыч, пришлю по компьютеру каждому ученику вашей школы”. Значит, не бог, а всего лишь джинн, какая скромность!
