Почка по завещанию

Доноры смогут распорядиться своим телом при жизни

Лично вы завещали бы свои органы для трансплантации? Никогда не задумывались об этом? А зря: сейчас — самое время. В ближайшем будущем каждому россиянину предложат в письменной или устной форме выразить свое волеизъявление о согласии или несогласии на изъятие органов или тканей из своего тела после смерти. И вообще новый Закон о трансплантологии, по прогнозам его авторов, позволит изменить привычное настороженное отношение к ней россиян. Но что думают о документе сами хирурги? И решит ли он главную проблему — нехватки донорских органов? Об этом — наше интервью с главным трансплантологом страны, членом-корреспондентом РАМН, профессором, доктором медицинских наук Сергеем Готье.

Доноры смогут распорядиться своим телом при жизни

Трансплантологи узнают о каждой смерти

Я интервьюировала Готье прямо в операционной. Когда-то он делал пересадки ежедневно, но теперь, будучи директором Федерального научного центра трансплантологии и искусственных органов, позволить себе этого не может. Хотя признается, что именно у операционного стола чувствует себя по-настоящему нужным. Потому старается бывать здесь хотя бы два раза в неделю и берется за самые тяжелые случаи. Каждая операция длится несколько часов. Мобильник на это время не отключает — вдруг придется решать срочные административные вопросы. В день моего визита ему предстояло пересадить часть печени от мамы пятимесячной Соне из Санкт-Петербурга. Девочка больна с рождения циррозом (результат порока развития желчных путей). Таких детей Готье прооперировал уже сотни, но здесь особый, уникальный для мировой практики случай. Органы ребенка расположены наоборот, “зеркально”: печень слева, желудок и селезенка — справа. Это требует творческого подхода к выполнению операции. Забегая вперед, скажу: операция прошла быстро и успешно. Это двадцатая трансплантация по счету в центре в этом месяце. Не так много, как хотелось бы…

— Почему вообще сегодня мало трансплантаций в стране? — спрашиваю Сергея Владимировича.

— Потому что, во-первых, эта область медицины в России развивается медленнее остальных. Это связано, по-видимому, с тем, что, например, онкология и сердечно-сосудистые заболевания более насущны. Ну а во-вторых, с недопониманием возможностей трансплантологии. Даже среди врачей. Вот родственники тяжелобольного спрашивают его лечащего врача: а можно сделать трансплантацию? Тот в ответ удивленно: “А зачем? Он после нее все равно помрет”. Многие терапевты и сейчас уверены, что трансплантация — это ерунда. Особенно это касается детей. Рождается ребенок с дефектом, ему нужна пересадка печени, а доктор говорит маме и папе: мол, не нужно этого, вы еще молодые, родите другого, здорового... Пример абсолютного отсутствия понятия того, что может трансплантология на сегодняшний день. А может она не просто спасти, а дать возможность реабилитировать больного физически и социально. Конечно, есть ряд факторов, влияющих на исход трансплантации, но если все сделать грамотно, человек в конце концов становится полноценным.

— И все равно ведь к нему часто относятся как к ущербному. Знаю пример, когда таких людей не брали на работу...

— И это большая проблема. Потому наших пациентов хорошо бы защитить с помощью закона. Надо рассказывать работодателям, что такие сотрудники не обуза, что они болеют не чаще других. У нас был пациент, которому сделали пересадку сердца. Так вот, он долго не мог устроиться, а потом стал ведущим сотрудником в крупной компании. Но главная проблема у нас не трудоустройство пациентов и не их лечение, а нехватка донорских органов.

— Потому что донорство и криминал до сих пор чуть ли не синонимы?

— Так уже давно никто не думает. Из врачей-трансплантологов перестали делать кровавых монстров, разбирающих живых людей на органы, поскольку все поняли, что это ерунда. Но ни одна область медицины не связана общественным мнением так, как наша. Население должно признать необходимость посмертного донорства. Без него не может быть трансплантологии. В России же изначально нет эффективной схемы снабжения трансплантационных центров донорскими органами.

— Но ведь ежедневно умирает столько людей…

— А органов при этом нет. Потому что на законодательном уровне пока не регламентируется ответственность за работу по донорству. Вот в больнице умирает человек, органы которого вполне могут использоваться для пересадки, но об этом не сообщают. И никто ничего предъявить руководству учреждения не может, потребовать не может. Мы можем лишь уговаривать, убеждать, что мы делаем благородное дело, что спасаем многих пациентов. Для этого приглашаем на всякие конференции, демонстрируем результаты... И чтобы больница начала работу по донорству, уходит примерно год. Представляете, целый год! А надо обязать главврача каждого лечебного учреждения информировать донорскую службу о каждой смерти, организовывать работу по консервации органов.

— В новом законопроекте предусмотрено, что одни учреждения трансплантологии будут заниматься забором органов, а другие — пересадкой. Это поможет избежать злоупотреблений?

— Кто из врачей будет забирать органы, а кто пересаживать — не так важно. Но главное, чтобы никто из них не участвовал в констатации смерти пациента. Это дело реаниматолога, невролога и других специалистов того учреждения, в котором он умирает. Нельзя также, чтобы работники центров трансплантологии участвовали в лечении человека до того, как он умер. Тем самым как бы предотвращается вероятность каких-то неправильных действий, которые могут привести к смерти этого пациента.

— Как думаете, а должны ли родственники умершего решать — отдавать его орган или нет?

— Думаю, да. Только в случае, когда нет никаких возражений с их стороны, органы могут быть изъяты. Но главное — если произошла внезапная смерть человека (а ее констатация будет проведена по очень жесткой инструкции, которую также вводит новый законопроект), то обязательной является процедура сверки с информационной базой. Той самой, где будут храниться данные о волеизъявлении.

— Скажите, а вы лично какое волеизъявление сделаете, когда закон вступит в силу?

— Я полностью поддерживаю презумпцию согласия. Соответственно — “завещаю” свои органы.

В подарок жене — печень

— Сергей Владимирович, вот вы интуитивно чувствуете, выживет или нет после трансплантации человек?

— Понимаете, у меня такая профессия, что я должен в первую очередь чувствовать. Но есть целая система оценки показателей, которая вкупе дает более-менее реальный прогноз.

— А если по показателям все плохо, но сердце вам подсказывает, что оперировать нужно? Решаетесь на операцию?

— Как раз трансплантология в этом плане очень специфическая область. Представьте ситуацию. Есть два пациента — онкобольной, оперированный ранее по поводу рака тонкой кишки, с полной метастазов печенью, и больной такого же возраста с циррозом печени, которому жить осталось меньше года. И есть один донорский орган, подходящий им обоим. Кому бы его отдали? Тому, что с метастазами? Мы ему не поможем, если прооперируем, — он все равно умрет от метастазов, потому что болезнь в запущенной стадии. А тот, что с циррозом, умрет потому, что мы ему не пересадили печень.

— Вот у вас три пациента — мужчина, женщина и ребенок — и один донорский орган, который подходит всем троим. Кого бы вы выбрали? И в законе, по-вашему, должно быть прописано приоритетное право?

— Хороший вопрос. В Швеции вот есть абсолютный приоритет детей. Я бы не стал столь категорично распределять органы. Потому что у каждого человека есть та или иная стадия заболевания. Один может умереть завтра, другой — через неделю, третий проживет два месяца. И надо исходить именно из этого. Иногда бывает так, что орган приходится пересаживать вопреки совпадению группы крови, потому что если мы через пару часов этого не сделаем — человек умрет. Был недавно у нас случай, когда мы пересаживали иногруппное сердце, потому что искусственное, с которым пациент жил, стало барахлить.

— Вы верите в Бога?

— Нет. И не молюсь.

— А во что тогда вообще верите?

— В порядочность и профессионализм. Только профессионал может взять на себя ответственность решить судьбу такого пациента. Это не должно быть эмоциональное решение. Потому очень сложно создать документ, прописывающий порядок распределения тех самых донорских органов, который был бы понятен одинаково юристам, пациентам, врачам. Сложно, но можно, и я надеюсь, он будет в ближайшее время готов.

— А с донорскими органами, взятыми от живых людей, проблем сегодня нет?

— Ну, это вещь довольно простая. Живым донором может быть только родственник пациента, совпадающий по ряду критериев и выражающий добровольное согласие. Потому у нас обычно становятся донорами родители. Тут никаких проблем нет. И, кстати, для случаев “живого” донорства в новом законопроекте предусмотрены процедура тщательного отбора донора и гарантия оказания ему необходимой медицинской помощи после операции. К примеру, если мать отдала своему ребенку почку, то она может рассчитывать на специализированную бесплатную медицинскую помощь пожизненно.

— А были случаи, когда под видом родственника приводили чужого человека, согласившегося отдать орган за деньги?

— У нас в центре такого не было. Администрация тщательно проверяет документы, подтверждающие кровное родство.

— Вы за то, чтобы новый закон разрешал пересаживать органы от супругов?

— Сложно сказать. В России всегда было запрещено отдавать орган мужу и жене. Хотя за границей во многих странах это разрешено. Я считаю, что это даст нам не очень большой процент дополнительных органов. При этом ведь нельзя исключить, что станут жениться специально и деньги на этом делать.

— А может, стоит разрешить официально продавать органы?

— Я категорически против. Это аморально. И хорошо, что в законопроекте прописано, что биологический материал не может быть платным. Люди, участвующие в купле-продаже органов и тканей человека или использовании их в других коммерческих целях, в том числе если они являются платными донорами, должны нести уголовную ответственность.

— Для вас какая операция стала самой запоминающейся?

— Первая всегда самая волнующая. Мне не раз приходилось делать первые операции в стране. Первая трансплантация печени, доли печени. Первая пересадка печени ребенку. Первая трансплантация поджелудочной железы, кишки. И я уверен, что когда будем делать пересадку легкого — это для меня будет волнительно. А такие операции сейчас самые актуальные. У нас много пациентов, которым нужна такая трансплантация и которые погибают… За границей — в США, Франции, Германии — существует жесткий отбор, и когда болезнь достигает определенной стадии, когда ясно, что дальше уже лечить бесполезно, человек автоматически ставится в лист ожидания. У нас этого пока нет. Мы пока не имеем определенного листа ожидания на легкие, какой есть на почку или печень. И кстати. Я вспоминаю времена, когда мы начинали делать трансплантацию печени. Мы тогда искали пациентов. Их просто не было, потому что их к нам никто не направлял. Часто персонал лечебного учреждения науськивал больных, и те, даже когда поступали, сами сбегали потом. А сейчас ведь отбоя нет. Так что прогресс налицо.

— А как обстоят дела с пересадкой сердца?

— Такие операции тоже пока единичные в масштабах страны, и это большая проблема. С другой стороны, могу похвастаться, мы в нашем центре за последние три года стали выполнять значительно больше трансплантаций сердца. За прошлый год их было 38 (если бы сделали 40 — вошли бы в десятку ведущих трансплантационных центров мира). В этом году обязательно войдем. И, кстати, сегодня не хватает медиков, которые могут делать пересадку. Мы этот вопрос постепенно решаем, вот теперь есть 8 кафедр медвузов, где преподают трансплантологию. Но этого все равно мало.

— Не планируете в каждом регионе открыть центр трансплантологии?

— У нас сейчас 35 центров. Это меньше, чем по одному в каждом регионе. Но все зависит от населенности, подготовленности медицины данного субъекта. И если в одном регионе много больниц, которые могут стать донорскими базами, и есть трансплантационный центр, то он может обеспечить соседние регионы.

— Насколько длинные сегодня листы ожидания?

— Длиннее, чем хотелось бы. В России выполняется в год примерно 1000 операций по пересадке почки, а надо 5000. Новый закон подразумевает прозрачность листов ожидания.

— Сергей Владимирович, не могу не спросить напоследок: вот после этой операции как будете отдыхать, стресс снимать?

— А для меня операция и есть отдых. Я устаю, когда руковожу. (Смеется.) Вообще времени свободного сейчас совсем не стало, и это большая проблема для меня. Но если появляется минутка, могу послушать музыку (классику или рок-н-ролл), позволяю себе выпить бокал хорошего вина. Люблю путешествовать, но сейчас об этом даже не мечтаю.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру