– Лётчиком я хотел стать с детства. Учился я в селе Выбор Новоржевского района Псковской области. Перед окончанием 10-го класса я подал заявление в Борисоглебское лётное училище, однако мне ответили, что набор закончен и предложили приходить на следующий год. Школу я закончил с отличием, поступил в Московский электромеханический институт, проучился два месяца и увидел объявление о наборе в аэроклубы. Я отправился в комитет Комсомола, и меня приняли в аэроклуб, где в течение четырёх месяцев мы учились летать на самолётах У-2. Затем приехали представители Борисоглебского училища, куда я и поступил в 1941 году. Проучились мы до 22 июня. Затем нашу программу резко сократили: мы начали летать на Ут-2, затем - на И-16. В декабре пришёл приказ о переходе на новые самолёты - Ла-3. С января 42-го мы начали изучать этот самолёт, а с мая уже начались полёты. Школа переехала, а восемь человек, включая меня, были отправлены на фронт. Весной уже прибыли новые ЛаГГ-5, на которых мы и начали летать. Первый самолет я сбил, вылетев в составе "четвёрки", 23 февраля 43-го года. В том же году участвовал в битве на Курской дуге, после я был переведён в 19-й истребительный авиационный полк, поскольку на моём счету уже был не один сбитый самолёт. Мы вылетели на Украину, где 19 марта 1944 года во время боя мой самолёт подбили. Мне удалось катапультироваться, но, упав за землю, я потерял сознание от удара. Очнувшись я увидел, что меня обыскивают немцы - понял, всё кончено, я в плену. Ноги у меня были перебиты, в левую попало множество осколков. Меня отвезли в деревню к штабу немцев, откуда вышел старший лейтенант и спросил, танкист ли я. Узнав, что лётчик, он попытался узнать, сколько в моём полку самолётов, где находятся, кто командир. Когда я сказал, что отвечать не буду, он велел меня расстрелять. Солдаты начали заводить машину, в этот момент вышел немецкий генерал, который приказал отправить меня в госпиталь. Туда меня повезли на телеге, где лежал раненый немецкий капитан. Возницей был украинец - я и спросил у него, почему он немцам служит. Тот хотел меня застрелить из винтовки, но капитан его остановил. Потом я вновь потерял сознание. Очнулся я уже в лазарете. На шестой день моего нахождения там стало известно, что наши танки окружают город, а немцы уходят, взяв с собою здоровых пленных. Нас собирались увезти вечером, однако потом выяснилось, что мы лежали в тифозном отделении, и за нами не пришли. Когда я очнулся, я уже увидел наших солдат. Узнав, что я лётчик, мне два раза налили шнапса - поскольку я долгое время не ел, то я быстро потерял сознание. Тогда же я из-за вшей заразился сыпным тифом, бредил постоянно. На тринадцатый день я пришёл в себя. Через семь дней начал ходить - дошёл до соседней кровати. Ночью была бомбёжка - все ушли вниз, я остался один в палате, ждал, когда упадет бомба.
– Почему остались?
– Меня надо было уносить, а некому - все раненные. Сам я дойти не мог. После бомбёжки уже начал ходить больше, пошёл на перевязку, где мне заявили, что необходимо ампутировать палец на правой руке. Сперва я согласился - думал, быстрее на фронт вернусь. Но ребята в палате отговорили: "Палец тебе ещё пригодится!". Дней через десять я уже вышел на улицу - там уже всё зацвело, май на дворе. Увидел рядом самолёты - моего полка. Дошёл до аэродрома, увидел там сослуживцев, сказал, кто я. Мне сперва не поверили, думали, я был сбит и погиб. Потом убедились, что это действительно я, доложили командиру. На другой день меня уже доставили в Москву, где до осени лечили в госпитале. На медицинской комиссии, после выписки мне объявили о списании - из-за ранения ног. Я присел перед комиссией 15 раз, доказав, что с ногами всё в порядке - написали "Годен без ограничения". Как я узнал, мой полк тогда находился в Белоруссии, но меня направили на Украину, во 2-ю воздушную армию. поскольку я прибыл оттуда. Знакомые лётчики, летевшие в Белоруссию, предложили и мне полететь с ними. Они летели на бомбардировщике - места в кабине было мало, поэтому я летел над бомболюков. Пришлось привязать себя к бомбодержателю, чтобы не выпасть, если люк откроется. Холодно было во время полёта невыносимо - летели мы часа полтора. Как мне сказали на месте, моего полка в Белоруссии не было. Затем, однако, выяснилось, что наш 18-й истребительный к тому времени переименовали в 176-й гвардейский - за более чем 200 сбитых немецких самолётов! В полк меня привёз Костя Дашин, с которым мы служили раньше. Там мне назначили ведущего - майора Куманичкин, поскольку у него единственного в полку не было ведомого. Проверку у него я прошёл успешно, и мы стали летать в паре. В 16 гвардейском авиаполку я и завершил войну - 20 апреля 1945-го года был последний бой над Берлином. В июле полк направили на Дальний Восток. Когда в августе мы приехали в Москву, был отдан приказ оставить нас - мы просто уже не успевали вступить в бой. После этого мы летали на разных самолётах, переходили на реактивные - в январе 1950-го года к нам прибыли Миг-15.
– Долго пришлось переучиваться?
– Четыре месяца. На первомайском параде в 1950 году лётчики уже летели на Миг-15. В октябре нам сообщили, что американцы бомбят Корею, в том числе напалмовыми бомбами. Президент Ким Ир Сен обратился за помощью к Сталину, но советский лидер ответил, что послать воинские части невозможно, поскольку на момент принятия решения об отправке войск в Корею, в ООН не было нашего представителя. Но было разрешено послать добровольцев. Подняли руки все 50 лётчиков. Отобрали 32.
– По каким критериям?
– Тех, кто воевал. А из молодых - тех, кто хорошо летал. Меня взяли заместителем командира эскадрильи. Командиром нашей группы, которая была оформлена как 324-я истребительная авиадивизия, был назначен блестящий летчик, выдающийся ас Второй мировой войны, Трижды Герой Советского Союза полковник Иван Кожедуб. В Отечественную войну он был заместителем командира нашего полка.
– В Москве были даны какие-то особые инструкции перед отправкой на Дальний Восток?
– Да. Нас переодели в гражданскую форму, забрали у нас документы. Письма было разрешено писать, но не упоминая, что мы воюем в Корее. Мы писали, что сражаемся с противником на футбольном поле, забили столько-то мячей...
– Родные вообще не знали, почему вы уехали?
– Нет. Они знали только, что нас перевели на Дальний Восток, чтобы усилить авиацию в регионе, поскольку там была напряженная обстановка. После возвращения домой в 1952-м году также нельзя было рассказывать правду — лишь через 40 лет это стало возможно.
По прибытии в Китай нам пришлось обучать корейских лётчиков летать на Миг-15. Затем нас отправили на китайский аэродром Андунь — ближайший к корейской границе. В апреле наш полк уже начал совершать боевые вылеты - первые бои были неудачными. Впоследствии, однако, мы добились того, что американские бомбардировщики реже стали вылетать, потому что знали, что они будут сбиты. Полёты бомбардировщиков начали разрешать лишь по ночам. В Корее меня сбили - 1 декабря 1951-го года - незадолго до последнего боя нашего полка 17 января 1952-го года. Мне удалось катапультироваться - пока я с парашютом приближался к земле, меня атаковал один из американский "Сейбров". Я "нырнул" в облако, а когда вылетел из него, "Сейбра" рядом не было (как поясняет Крамаренко в своей книге «Против «мессеров» и «сейбров»», преследовавший его американский пилот не мог рисковать, "ныряя" под облако, поскольку кругом были горы - Р.А.). Мне удалось приземлиться на поляну - хотя по мне и стреляли из пулемётов, крови и ран не было, только шишка на шее. Мне встретился кореец на повозке - было нелегко убедить его, что я не американский пилот. "Ким Ир Сен — хо! — то есть «хорошо»", - сказал я. Затем указал пальцем на себя: "Сталин — хо!". Кореец меня понял, поверил, что я русский. Он отвёз меня в деревню, где меня в одном из домов накормили; я же нарисовал аэродром свой, весь ход воздушного боя - меня поняли. Общались часа два. Потом сообщили обо мне, видимо, корейским частям, а те - нашим. За мной приехала машина. А через две недели полк уехал - техники и самолёты остались тем, кто сменил нас.
– Как жилось в Китае в плане быта?
– Жили мы в двухэтажной гостинице, техсостав — на первом этаже, лётчики — на втором. В комнате жило от шести до десяти человек. Гостиница находилась в 8 километрах от аэродрома, в городе. Но в город нам было запрещено выходить, потому как чанкайшисты охотились на советских лётчиков. Одного из наших техников даже схватили, когда он вышел в город — была объявлена тревога, весь город обыскали. Нашли его в лодке на берегу, связанным. Его собирались в конечном итоге представить перед ООН, чтобы он рассказал об участии СССР в войне.
Во время полётов было приказано переговариваться друг с другом на корейском — у каждого лежал планшет с записанными командами. Но, конечно, во время боя, тяжело было уследить ещё и за этим, и команды отдавались на русском. Американцы, безусловно, перехватывали эти переговоры и знали, что мы воюем.
– Но официальных заявлений по этому поводу они не делали?
– Нет. В США был опубликован портрет Кожедуба и написано, что он воюет в Корее. Но в ООН участие СССР не обсуждали. Кроме того, даже Ким Чен Ир заявлял, что советские лётчики не воевали в Корее — только китайские. Было три китайских авиационных дивизий и десять советских — по 2-3 полка, то есть тысяча лётчиков. Ими было сбито 1200 самолётов, упавших на территории Кореи, и ещё больше тысячи, которые упали в море — они не были засчитаны. Американцы потеряли более 4 тысяч самолётов, в Корее считают, что было сбито 5 тысяч. Но сколько на самом деле их было — знают только американцы. Я сбил там их командующего (334-й авиационной эскадрильи — Р.А.) Глена Иглестона, который два месяца воевал в Корее и подбил два наших самолёта — один из лётчиков, Яковлев, второму удалось сесть на аэродроме.
***
НЕОБХОДИМОЕ ПОЯСНЕНИЕ: Иглестон летел в составе «тройки» «Сейбров». Когда Крамаренко оказался за ними и был готов атаковать, самолёты разделились: «Ведущий с левым ведомым стали разворачиваться со снижением влево, а правый ведомый начал разворот с набором высоты вправо. Видимо, этот маневр был отработан ими заранее. Цель его была мне ясна: это ловушка. Кого бы я ни атаковывал, я буду вынужден подставить свой хвост и сам окажусь под огнем». В результате манёвров Крамаренко сам едва не погиб — от огня зенитных установок. Уже после боя он узнал, что ему удалось подбить самолёт Иглестона — тот сумел приземлиться на аэродроме, но его «Сейбр» подлежал списанию.
***
– Существовали ли какие-либо негласные правила ведения боя?
– Нам было строго запрещено пересекать линию фронта, нельзя было оказываться над морем — чтобы там не сбили. Что касается всего остального, то была чёткая задача — сбивать любой самолёт. Я однажды не сбил самолёт, хотя и оказался в выгодном положении, но у меня закончились патроны.
***
НЕОБХОДИМОЕ ПОЯСНЕНИЕ: Установить точно, сколько самолётов сбили отважные русские лётчики, практически невозможно, равно как и подсчитать число подбитых американцами МиГов. «Американцам сбитые самолеты засчитывались по данным фотокинопулеметов — ФКП. - поясняет Крамаренко в своей книге. – Но первый снимок делается в момент нажатия на кнопку ФКП, а пули после нажатия и выстрела еще летят некоторое время до цели. Это время зависит от расстояния между стреляющим и целью, поэтому даже при стрельбе на близких дистанциях пулям нужно несколько десятых долей секунды, чтобы долететь до цели, которая за это время может переместиться на несколько десятков метров. я, как только замечал опасность, сразу же совершал маневр уклонения, уходя от трасс. Пули пролетали мимо, но я уверен, что стрелявшие по моему истребителю американцы не раз привозили прекрасные снимки, что позволяло им засчитывать сбитие «МиГа». От нас же, наоборот, требовалось предоставить четкий, хороший снимок фотопулемета и подтверждение от поисковой группы, привозившей детали сбитого вражеского самолета. Поэтому многие подбитые американские самолеты, которые уходили в море и падали там, нашим летчикам просто не засчитывались, хотя на пленках видны были даже попадания в самолеты. В этом отношении американцы имели огромное «преимущество», и именно таким образом они сумели «сбить» больше наших «МиГов», чем их воевало в Корее».
***
– Потеряли мы 335 самолётов, сбив около двух тысяч. Погибло с нашей стороны 120 лётчиков из тысячи.
– Насколько тактика ведения воздушных боёв отличалась по сравнению с временами Великой отечественной войны?
– Манёвры стали растянутыми - скорости выросли до 1000 км/ч, поэтому разворот занимал уже не 10-15 секунд, а до минуты. Наши быстрее поднимались, но манёвренность их была хуже. Поэтому мы выходили вверх и уже сверху шли в атаковали. Американцы при атаке подходили близко — на 200-300 метров. Мы стреляли с бОльших дистанций — особенно по бомбардировщикам, чтобы его пули нас не поражали — с 400, 500, 800 метров. Мы уничтожили почти все бомбардировщики на Востоке, что предотвратило Третью мировую. Американские лётчики отказались бомбить Советский Союз, сказав, что им не пройти и ста километров прежде, чем их собьют.
– Вам приходилось служить под началом Ивана Кожедуба — что запомнилось из этого периода?
– Кожедуб был очень смелым лётчиком — шёл в атаку, не взирая на число самолётов противника. Он «шестёркой» шёл против 32 самолётов, было уничтожено 16 из них. Я также атаковал 97 самолётов шестёркой (речь идёт о 12 апреля 1951 года - дне, получившем в США название «чёрного четверга», когда советские лётчики, при численном перевесе на стороне американцев, сбили 10 их бомбардировщиков и четыре истребителя — Р.А.) - в основном, за это мне дали звание Героя Советского Союза (всего оно было присвоено четырем летчикам 176-го гвардейского авиаполка: Сергею Крамаренко, (13 сбитых самолетов и 2 незасчитанных), Серафиму Субботину (9 самолетов), Григорию Гесю (8 самолетов), Борису Образцову (2 самолета; посмертно) — Р.А.), за то, что ни один наш самолёт не был сбит. Конечно, попадания были, но истребители сбить их не смогли.
– Вам приходилось за прошедшие годы в неформальной обстановке встречаться с бывшими американскими противниками?
– Да, меня приглашали в США. Приезжала американская делегация — на показ техники в Жуковском. И они нас пригласили. Это было в конце 80-х годов. Мне, супруге и дочке — она знала английский язык - прислали приглашения и билеты. Чтобы получить визу для дочери, пришлось звонить принимающей стороне — они уже перезвонили в посольство. Нас встретил один из бывших пилотов бомбардировщика, воевавшего в Корее. Потом мы встретились с другими лётчиками — и старыми, и молодыми. Старшие смотрели хмуро, а молодёжь радовалась — распечатали фотографии, брали автографы. После мы переписывались с американскими ветеранами, было ещё приглашение, но мы не ездили.
– Американцы признают себя побеждёнными в небе Кореи?
– Нет, они уверены, что победили — это видно и по их фильмам. В Вашингтоне есть стела с именами погибших в Корее американцев. Но сами лётчики относятся с уважением — особенно молодёжь.
– Кто-то из близких пошёл по вашим стопам?
– Два внука пошли в армию. Один — старший лейтенант, он психолог, окончил военный университет. А второй пошёл в десантники, окончил Суворовское училище. В следующем году он выпускается из Рязанского воздушно-десантного командного училища, будет служить в ВДВ.
***
После Кореи Сергея Крамаренко отправили учиться в Военно-воздушную академию, потом - в Белоруссию, а затем - в Грузии, учить лётчиков управлять Миг-15. Довелось ему побывать и в Ираке - там в авиаполку было много аварий. До прибытия аса было 10 происшествий, после приезда - всего одно. В 60 лет Сергея Макаровича отправили на пенсию. Сейчас он работает в Российской ассоциации Героев, и возглавляет две общественные организации: Ассоциацию общественных объединений Города-Героя Москвы, которая представляет столицу как Город-Герой, ведёт занятия с ребятами в школах; и представляет Союз ветеранов Корейской войны. В Северную Корею Ким Ир Сен трижды приглашал советских лётчиков трижды - последний раз был в 1983 году. Сейчас к выходу готовится очередное издание автобиографии Крамаренко «Против «мессеров» и «сейбров»», которая в сокращённом варианте издавалась и на английском языке. Это удивительное по точности воспроизведение картин воздушных боёв и дань боевым товарищам, которым не посчастливилось дожить до наших дней.
