— Давайте начнем с детских домов, потому что Москва, безусловно, имеет полное право претендовать на роль лидера перемен. Началась очень заметная работа по поискам родителей для сирот, правительством Москвы приняты чрезвычайно важные постановления, появился отличный сайт в помощь будущим усыновителям. Но как можно изменить психологию директоров детских домов? Если всех детей усыновят, сотрудники детских домов останутся без работы. И многие директора делают все, чтобы этого не случилось.
— Когда детские дома передали в систему соцзащиты, я собрал всех директоров и сказал, что задача коренным образом изменилась. Содержание и уход — дело важнейшее, но теперь самое главное — передача детей опекунам, попечителям или усыновителям. Я объяснил, что все сотрудники детских домов будут трудоустроены, потому что создаются центры сопровождения, которые будут работать с такими ребятишками и с приемными семьями. Работы хватит на всех. Вот закрыли детский дом №57, а его директор возглавила центр содействия семейному воспитанию. Тот, кто понимает задачу, продолжает с нами работать. Есть люди, которые не понимают и не хотят понимать — к сожалению, с ними пришлось расстаться. И их достаточно много.
— И кого, вы считаете, больше?
— У нас есть критерий эффективности работы: количество устроенных в семьи детей. Пока что ситуация выглядит серединка на половинку, но, главное, движение пошло. Сейчас очень хорошо работают И.А.Немчинова из детского дома №59, В.Я.Пушнин из 28-го детского дома, Л.А.Соболева из детского дома №46, В.Ю.Крейдич из дома ребенка №7 и некоторые другие.
— А вы и в самом деле полагаете, что движение началось, или сколько детей берут, примерно столько и возвращают?
— Нет, конечно. В 2012 году мы устроили около 2 тысяч детей, а вернули только 150. «Только» говорить нельзя, потому что за каждым из этих детей — конкретная судьба. Но вернули по разным причинам, мы все тщательно проанализировали. Или у ребенка оказался очень трудный характер, или родители были психологически не подготовлены, или выяснилось, что ребенок болен… На эту цифру я обратил внимание в школах приемных родителей. У нас таких школ 51, и мы по 44-часовой программе их готовим. Проходят лекции, тренинги — но все же 150 детей вернули, значит, мы их не так подготовили. Мои сотрудники обижаются, когда я так говорю: мол, есть естественные причины. Да, я это понимаю. Но есть и субъективные. Например, нельзя на эмоциях брать ребенка. Это должна быть глубоко выношенная мысль. Недавно я разговаривал с вашей коллегой, у нее свой ребенок уже взрослый, и она хочет взять еще. Я сказал: давай помогу. А она ответила: мы еще не готовы, думаем. То есть решение уже приняли, но есть психологические этапы, которые мы еще должны пройти.
И нельзя брать из жалости. Должен быть лозунг: не ребенка в семью, а семья для ребенка.
— А как вы относитесь к лозунгу «Россия без сирот»?
— Я категорически против. Это чистая профанация. Ни одна страна не может быть без сирот, так просто не бывает. Да, надо сделать все, чтобы как можно больше детей попало в семью. Но есть, например, дети со сложнейшими заболеваниями. И они всегда будут находиться в специализированных учреждениях, потому что круглосуточно нуждаются в медицинской помощи. Им нужно создать максимально комфортные условия.
— Вот вы все время говорите, что работаете с семьями. Что это значит?
— В первую очередь нужно постараться вернуть ребенка в кровную семью.
— Стоп. Это вопрос вопросов: считаете ли вы, что вернуть ребенка в кровную семью — самая главная задача?
— Да, для меня это приоритет. Я считаю, что любому ребенку комфортней всего жить со своими родителями. Если, конечно, они не перешли черту, не спились, если это не подонки…
— Так я и хочу понять: кто это определяет?
— Наши службы вместе со школами и общественными организациями. Бывает, пришли, увидели пустой холодильник и забрали ребенка, а мать лишили прав. Так нельзя, нужно разбираться.
— Речь не об этом. Есть, например, алкоголики, которых невозможно вылечить, и лишить родительских прав их тоже невозможно — все до последнего стараются этого избежать во славу кровной семьи. Разве это правильно?
— Вот цифры: в 2012 году лишили прав 1728 родителей (из них 761 — это оба или единственный родитель, то есть ребенок стал сиротой), а в 2013-м — 1524 (из них 606 — оба или единственный родитель). То есть мы видим хорошую динамику.
— А вы уверены в том, что это ваша заслуга? Здесь могут быть и действия в угоду движения стрелки барометра: сказали, что нужно уменьшать количество родителей, лишенных прав, и их становится меньше, так ведь?
— Может быть. Но я не верю! Тут вся надежда на квалификацию соцработников и специалистов. В настоящее время в каждом районе Москвы завершается формирование служб, которые должны индивидуально работать с каждой семьей. В состав этих служб входят специалист по социальной работе (куратор на 30 семей), социальный педагог (семейный помощник на 15 семей) и психолог.
— Что такое семейный помощник?
— Сложная семейная ситуация — это заболевание семьи. Нужно выяснить, в чем болезнь. Скажем, отец пьет. Почему? Лишился работы, не может содержать семью. Жена его пилит, у него нет выхода, сам справиться не может. Давайте поможем ему устроиться на работу. Семейный помощник должен прийти в службу занятости, стучаться во все двери. Может быть, маленький ребенок не устроен в детское учреждение, или лежачая бабушка — нужно решить проблему с этой бабушкой, с ребенком. Цель — помочь семье вернуться к нормальной жизни.
— Владимир Аршакович, ведь бывает же так, что исправить человека нельзя. Есть холодные родители, есть жестокие, есть просто садисты, а вот критерия нет — и непонятно, когда нужно приходить на помощь. Я не считаю, что любая родная мать лучше неродной. А вы?
— Не любая, конечно, нет. А главный критерий — это ребенок. Насколько ему комфортна жизнь в кровной семье. И определить это может, наверное, какая-то совместная комиссия. Просто каждый раз подходить нужно индивидуально. Мы иногда временно изолируем ребенка от нерадивой матери, и если она сохранилась как человек, она может одуматься. При этом мы ее не изолируем полностью, она может встречаться с ребенком под наблюдением нашего сотрудника. Многие понимают, что оказались на краю, есть хорошие результаты.
— У вас есть прямая связь с детьми?
— Да, у нас работает прямая линия.
— На что больше всего жалуются дети?
— На жестокое обращение. Но часто служба приезжает, а все уже прошло, ребенок просто обиделся. Я считаю, что большая часть обращений — результат минутной обиды, эмоций. А еще дети жалуются на безразличное отношение родителей. Решить это раз и навсегда невозможно, иногда удается помочь, а иногда — нет.
— Есть ли у нас в городе беспризорные дети?
— Конечно, есть. Я думаю, чуть более 4000 ребят. Мы все время проводим рейды вместе с ГУВД, и это более или менее постоянная цифра. У нас работает 11 реабилитационных центров для несовершеннолетних беспризорных, но заполнены они наполовину. Поэтому сейчас им добавлены и другие функции.
— В Москве много детей-инвалидов, и очень часто такие семьи не в силах вывезти детей в санаторий или дом отдыха, а дачи есть далеко не у всех. Как быть?
— Санатории категорически отказываются работать с нами в летний период, чтобы не продавать путевки по социальной цене. Сегодня социальная путевка стоит 960 рублей в сутки, а они продают за три с половиной тысячи и выше. И пока решения никакого нет. В Москве 32 тысячи детей-инвалидов. Мы в этом году закупили 140 тысяч путевок, это примерно на 4–5 тысяч семей. Но должен заметить, что ни в одном нормативном документе не прописана периодичность предоставления санаторно-курортного лечения. Федеральный норматив: не чаще 1 раза в год.
— Вы сами когда-нибудь сидели в инвалидной коляске?
— Нет, и никогда «искусственно» садиться не буду. Не нужно заниматься показухой. Я и так знаю положение дел в городе. Вот недавно встречался с руководителем региональной общественной организации инвалидов Светланой Хохловой. Однажды она устроила мне выволочку, когда ваш коллега сел в коляску. Она сказала: «Зачем они рисуются? Если нужно, пусть спросят нас». Уже не в первый раз хочу обратить внимание москвичей, что сто лет этими проблемами никто не занимался. Инвалиды находились в своих квартирах безвылазно, и люди вообще не знали об их существовании. Последние 5–6 лет мы только начали заниматься приспособлением города для людей с ограниченными возможностями и постоянно подвергаемся критике. Мы что, хотим все сделать за один день? Этого не будет. Тот же Берлин приспосабливается последние 50 лет, и до сих пор сделано не все. Спасибо вашим коллегам, которые постоянно сообщают нам проблемные адреса. Вот недавно написали: пандус установили так, что инвалидная коляска выезжает прямо на проезжую часть. Стараемся исправлять. Кстати, по поручению мэра сейчас контроль за созданием безбарьерной среды полностью передан на уровень районов. На маленькой территории видней.
— А что делать, если хрущевская пятиэтажка не приспособлена для устройства пандуса?
— У нас есть специальные квартиры на первых этажах, где все прекрасно продумано. А если люди не соглашаются туда переезжать, мы устанавливаем подъемники, разрабатываем специальные системы.
— Владимир Аршакович, вы ведь знаете, что по домашним телефонам пожилых москвичей часто звонят и предлагают бесплатный продуктовый набор, бесплатный ремонт или лекарство от всех болезней. Люди попадаются на удочку мошенников и, как правило, лишаются своих сбережений, которые уже невозможно вернуть. Чья это проблема, соцзащиты или правоохранительных органов?
— Это проблема конкретного человека. Я много раз выступал в прессе и по телевидению и призывал московских пенсионеров не поддаваться на такие предложения. Никто просто так по городу не ходит и лекарства и продукты не раздает! Поэтому на любой такой звонок должен быть единственный ответ: обращение в полицию.
— И есть еще одна катастрофическая проблема, которая уже давно требует незамедлительного вмешательства государства. Надо же что-то делать с квартирными мошенничествами! Ведь жертвами преступников являются самые незащищенные люди: старики и инвалиды. Каждый день кто-то остается без крыши над головой и в лучшем случае оказывается на улице. А чаще всего — на том свете.
— Согласен, дело не терпит отлагательства. Я обсуждал это с самыми разными специалистами, с юристами. И принял такое решение: в сентябре вынесу на обсуждение вопрос об обязательном участии опеки при заключении договоров ренты или купли-продажи жилья стариков и инвалидов, как это делается с жильем детей. Чтобы опека отвечала головой. По крайней мере, первый и очень важный шаг будет сделан.
■ ■ ■
Когда мы договаривались об интервью, я попросила Владимира Аршаковича съездить вместе со мной в учреждение соцзащиты. С условием, что адрес я назову в день поездки, чтобы никто не знал о нашем визите.
И вот мы отправились в очень грустное место — в интернат №28 для умственно отсталых детей на Талдомской улице.
Поглядев на вывеску, Петросян разозлился. Оказывается, он запретил вывески со словами «умственно отсталые». Ему коротко ответили: заменим.
Думаю, никто и правда ничего не знал. Директор был в отпуске, нас встретила симпатичная молодая женщина и повела в интернат.
Когда-то это было очень скверное место, начиная с омерзительного запаха и злобного персонала, кончая видом неухоженных и безнадежно запущенных детей, в том числе и с синдромом Дауна, который много лет назад считался смертным приговором.
Мы оказались в современном учреждении с превосходно оборудованными классами, отличными спальнями и стерильными медицинскими помещениями. Такую чистоту и так замечательно организованные кабинеты и мастерские к приезду начальства не устроить. А главное — неизлечимо больные дети, которых в одночасье не приведешь в божеский вид. Мы увидели: все на исправных немецких колясках, в специальной кожаной обуви, улыбчивые и занятые делом. В интернате немногим менее пятисот детей, и это серьезное испытание для врачей, воспитателей и педагогов. А еще для родителей. В начале нашей экскурсии мы увидели у выхода дедушку с ребенком. Тяжело больной мальчик, одной рукой вцепившись в деда, второй махал воспитателю.
Территория печали, а запаха безнадежности нет…
Есть чиновники, которым все равно где работать — лишь бы руководить. Мы живем в эпоху непрофессионалов. Дилетанты доконали. А Петросян свое дело знает.
В кабинете это не увидишь. За этим и приехали.
■ ■ ■
И был у меня еще один вопрос. После историй с жильем, украденным у стариков и инвалидов, на втором месте — разводы с войнами за детей. Богатые папы выясняют отношения с бывшими женами и возлюбленными, разрывая на части детей. В войне принимают участие сотрудники опеки. Но защищают не детей, а богатого родителя. Войны длятся годами.
Я не успела договорить, как Петросян сказал: больная тема. Вот завтра встречаемся с начальником отдела опеки, там дошло до абсурда. Родители развелись, и папа требует, чтобы раз в неделю к нему в другой город приезжала на поезде 6-летняя дочь. А опека его поддерживает. Нет слов.
Тогда я рассказала Владимиру Аршаковичу историю Ирины Зайковой. Прошлым летом спецназ службы судебных приставов, исполняя решение суда, увез ее единственного ребенка к отцу, Глебу Смирнову, владельцу крупнейшей чайной компании. И целый год мать, не лишенная родительских прав, ничего не знает о судьбе больного мальчика, которому через несколько дней исполнится 11 лет. Ваня Смирнов круглосуточно находится под охраной. Звонить и писать маме ему запрещено.
Огромную роль в этой истории сыграла руководитель отдела опеки Светлана Петровна Комкова. Как выяснилось, именно ее и пригласил для беседы Владимир Петросян.
На встречу с Комковой Владимир Аршакович пригласил и Ирину Зайкову.
Описать эту встречу я не берусь. Скажу только, что Петросян попросил Комкову передать отцу ребенка приглашение приехать.
Вечером этого дня Ирина Зайкова получила SMS–сообщение: «Поможем вернуть Ваню домой. Быстро, надежно, недорого». И номер телефона.
Ситуация накалилась до предела. И Владимир Аршакович Петросян оказался единственным человеком, который откликнулся на бесконечные и безответные просьбы Зайковой о помощи. А в первую очередь помощь нужна ребенку, Ване Смирнову.
■ ■ ■
Департамент социальной защиты — такое место, где можно наломать дров и лишить последней надежды, а можно вернуть к жизни. Так надоела безысходность. Я понимаю, что Владимир Петросян не доктор Айболит, а чиновник. Но иногда это ругательство, а иногда — очень редко — означает, что человек в силах исправить ситуацию. И до него можно достучаться.
