Хотя еще в начале заседания стало ясно, что для всех фигурантов приговор будет обвинительным, сроки огласят только через несколько дней. На всех прокурор попросил 44,5 года лишения свободы. Успеет ли судья озвучить конкретные сроки до 10 июля — третьей годовщины со дня трагедии? Тот день унес жизни 122 человек. Почти мистическое совпадение, но столько же томов в уголовном деле.
Как пережили эти годы потерпевшие? Какого наказания ждут и почему говорят, что на скамье подсудимых сидят не все виновные в гибели их близких?
На казанское кладбище Киндери, где похоронены большинство жертв кораблекрушения, Фарид Хисамиев ходит почти каждую неделю.
У него там пять могил. 10 июля 2011 года он потерял почти всю семью: отца, мать, дочь, внука, тетю.
В этот день ему исполнилось 47.
С того момента собственного дня рождения для него не существует. «В этот день я не стал старше. Я умер...» — сказал мужчина в своем последнем слове на процессе. И добавил: «Хочу крови...» Тогда эта фраза резанула слух многих.
— Да, хочу смерти подсудимых... — повторяет он в телефонную трубку уже в разговоре с корреспондентом «МК». — И другого приговора для меня просто нет. Ничего с собой поделать не могу. Да, у меня синдром Калоева. Я себе дал слово: дождусь освобождения каждого из подсудимых. А потом... Юридического суда не боюсь. У меня будет свой, совести.
Молчит.
— Я не боюсь об этом говорить. Самое страшное, что может быть в жизни, в моей уже произошло.
Фарид вспоминает: он предлагал отпраздновать свой день рождения, а потом отвезти всех родных на машине на экскурсию в Болгары. Но тетя захотела отправиться именно в круиз: «Давайте, как в детстве, на теплоходе прокатимся».
Взяли билеты. Досталась каюта в трюме.
— Мои были обречены. Но в санатории я встретил соседа: вместе росли в одном дворе. Вместе потеряли родных. Он — жену с дочерью и тестя с тещей. Но тот парень сам был на борту. Их каюта располагалась на верхней палубе. Но все равно спасся он один. И то благодаря чуду. Последнее, что он помнит: как надел на супругу спасжилет. И поток унес ее. Он рассказывал: открыл глаза уже в воде. Увидел проплывающий пузырь воздуха, подплыл, вдохнул. Только поэтому выжил. Только зачем ему теперь жить? Как и всем нам…
Описывает историю еще одной потерпевшей, потерявшей в Камском устье единственную дочь.
— Она долго не могла забеременеть, родила поздно, без мужа растила девочку, круглую отличницу, знала пять языков. Как теперь матери жить? Но они убили — не могу другого слова подобрать, не только этих 122 человека. Они разрушили жизни еще трем сотням людей. Всем нам. Мы превратились в зомби. И из-за чего? Из-за пачки долларов. И ни у одного ведь нет сочувствия: заходят на заседания с улыбкой. Инякина каждый раз прическу меняет. Непонятно, кому лучше: ей за решеткой или мне дома...
«Как теперь жить?» Этот вопрос потерпевшие повторяли три года назад. Повторяют ее многие и сейчас.
«Наша жизнь теперь — это возможность каждый день ходить на кладбище и возлагать цветы», — сказал в последнем слове Альберт Тазов.
В той поездке он потерял единственную дочь, единственную внучку, зятя. Спустя год в родном селе Шапши он на собственные деньги возвел мечеть. Помолиться туда заходят многие сельчане. Проходят мимо памятного камня, установленного во дворе, и еще раз вспоминают о погибших на теплоходе.
Дочь Тазова Эльвира, внучка Диана и зять были последними пассажирами, поднявшимися на борт «Булгарии» в Казани.
— Они ужасно опаздывали, был ливень. Постоянно звонили Альберту Ивановичу, спрашивали, как им быстрее доехать. Можно ли машину у его офиса оставить — он работает рядом с речным портом. Теперь он каждый день вынужден повторять их последний путь, приезжая на работу, — рассказывает сноха Альберта Ивановича Гузель Шакирова.
Всем, с кем я разговаривала накануне оглашения приговора, я задавала один и тот же вопрос: знакомились ли они с материалами дела?
Почти все отвечали, что прочитали несколько томов и бросили.
— Все и так ясно. Если служебное помещение под каюту переделывалось, чтобы несчастные три тысячи в карман положить… Все, кто сидит на скамье подсудимых, виновны. Но это только одно из звеньев, — ответил Фарид Хисамиев.
С ним согласны многие.
***
«Сегодня, 3 июля, идет уже 143-е заседание, прошло 417 дней с начала суда...» — с этих слов начинает каждое свое выступление Геннадий Игнарин, потерявший на «Булгарии» сына. Меняются только цифры.
Он единственный из потерпевших, кто прочитал все 122 тома уголовного дела. Пропустил лишь одно, незначительное, заседание.
— Накануне я пришел в зал суда и понял, что являюсь единственным потерпевшим, присутствующим в этот день. Тогда заседание касалось подъема тел, опознания. Никто не нашел в себе сил. Я смог — все-таки медик. Правда, на следующий день кровь пошла из носа — не смог прийти. Но с того момента я понял, что это мой долг: изучить все досконально, ничего не пропустить.
Восемь тетрадей, исписанных убористым почерком. В них — важные места из уголовного дела, пометки с заседаний... Все эти дни Геннадий Иванович, врач-педиатр с 40-летним стажем, составляет свою, наверное, последнюю историю болезни. И в первую очередь — фигурантки №1 Светланы Инякиной.
— Она патологически больна вседозволенностью и алчностью. Взять хотя бы один аспект из тех, что привели к трагедии: крен. Он образовался из-за дисбаланса между фекальными и топливными цистернами. Накануне рокового рейса топлива на судне почти не было. А фекальные баки, наоборот, были под завязку. На суде выяснилось: за откачку отходов, причальный сбор и обеспечение водой судна она должна была заплатить всего чуть более 30 тысяч... Она прекрасно обо всем этом знала. Но… Как Инякина говорила одному из своих знакомых: «У меня везде зеленый свет. В Казани, Нижнем Новгороде...»! — почти кричит в трубку Игнарин. Потом извиняется: — На нервной почве я перестал слышать на одно ухо, почти ослеп — развилась катаракта.
— Наверное, все знают, что у «Булгарии» были большие проблемы с техническим состоянием. Были поломки и в эту навигацию, и в предыдущие. Но масштаб мало кто представляет...
— Да, неполадки — это мягко сказано. Там аварии были, двигатель горел. Его менять надо было, капитальный ремонт проводить, ставить на прикол. Но когда Инякиной бригада сказала, что своими силами починить не получится и, скорее всего, придется пропускать навигацию, она обратилась за помощью к директору Пермского судоремонтного завода Мефедовскому. Он откопал списанный с теплохода «Хирург Разумовский», капитально не ремонтировавшийся, валявшийся где-то двигатель. Который и поставили на «Булгарию». Но даже за эту процедуру Инякина осталась должна.
— Но все же, когда говорят о факторах, которые привели к трагедии, чаще всего обращают внимание на незакрытые иллюминаторы…
— Нет, это неверная трактовка. Недаром на процессе все время звучит фраза: совокупность факторов. И то, что у них было не два, а один двигатель, который был заглушен в пиковый момент. И то, что они не должны были выходить в рейс в штормовое предупреждение. Но посмотрели на небо, а там солнышко. Подумали: авось пронесет. И неграмотная, неподготовленная к экстремальным ситуациям команда, и технически издыхающий теплоход, который был наполовину затоплен, потому что не были откачаны фекальные массы. И ошибки в управлении судном, допущенные в решающий момент капитаном: надо было делать другой поворот.
— Кстати, когда в своем последнем слове старший помощник капитана Рамиль Хаметов сказал: «Если бы я был за штурвалом, трагедии бы не произошло...» Может, он именно это и имел в виду?
— Может. Он вообще намного больше знает, чем рассказал во время процесса. Он мне сам об этом говорил. Он был под подпиской о невыезде, и мы с ним иногда добирались до суда на одной электричке. Однажды он разоткровенничался: «Геннадий Иванович, я бы мог сказать такое, что кое-кому мало не покажется». А на допросе подсудимых как в рот воды набрал, даже не ответил на наши вопросы. А ведь многие из ответов могли облегчить ему участь, уменьшить наказание. Но он смалодушничал, а может, решил прикрывать кого-то.
— Многим из потерпевших кажется странным, что за всю команду отвечает один старпом. Вы тоже так думаете...
— Конечно. Но он первый после капитана и должен нести ответственность. Проверить, закрыты ли иллюминаторы, — его непосредственная обязанность. Это во-первых. Во-вторых: с самого начала он знал о техническом состоянии судна. Три аварии с пожаром двигателей на его глазах произошли. Кстати, именно он выходил из Болгар в тот день. Это была его вахта. Передал штурвал капитану Хаметов за 25 минут до трагедии. Что ему мешало сказать: я из Болгар не пойду. Но ему один раз заплатили 35 тысяч рублей, обещали еще — вы ведь, наверное, знаете, что Инякина была должна всем членам экипажа. Но сказала: причалим в Казань, получу деньги и со всеми рассчитаюсь. Деньги ему застили глаза — для жителя Туркмении, откуда он родом, это большая сумма.
— Инякина всю вину за произошедшее сваливает на команду, но в большей степени на капитана. Это ведь ее слова: «С момента отхода от причала за все отвечает капитан».
— Да, и в этом она права. Но ведь она дала распоряжение выходить в рейс. Конечно, покойный Островский мог ответить: тебе надо, ты и выходи. Но она прижала его тем, что должна была ему большие деньги, которые ранее брала у него в долг. Свыше 300 тысяч.
— На суде она уверяла: денег у нее не было, вся в долгах осталась.
— Только по документам из уголовного дела на счетах у нее было 12 миллионов рублей, последние из которых были сняты через день после катастрофы. Нет, не все разом, в разные дни, начиная с 2007 года. Но разве они не позволяли ей расплатиться с долгами? Ведь помимо долга команде она просила взять для нее кредиты нескольких других людей. Естественно, их потом не возвращала. Это на суде подтвердили многие. Эта женщина вообще обладает природным даром входить в доверие.
— Кстати, а что это за схема аренды-субаренды? Пока шел этот процесс, высказывалась мысль, что ее таким образом могли подставить: отдать несведущей в речном бизнесе бедняжке дырявое корыто... Фамилия реального владельца теплохода в уголовном деле не фигурирует?
— Нет. Потерпевшие, журналисты несколько раз спрашивали у следователей, почему не фигурирует в деле Михаил Антонов — миллиардер, собственник этого теплохода. Когда трагедия случилась, он удрал на год в Испанию. Но следователи ответили: у нас к господину Антонову вопросов нет. Как нет вопросов и к следующему звену цепочки — ООО «Бриз». А у нас, потерпевших, есть. Как получилось, что практически списанный теплоход передается, как эстафетная палочка? А ответ понятен: директором Камского речного пароходства, которому и принадлежал теплоход (контрольным пакетом акций, напомню, владеет Антонов) был некто Валерий Незнакин. Он передает «Булгарию» в аренду ООО «Бриз». Но он же, как потом мы узнали, является и директором этого ООО. В документах подпись Незнакина фигурирует только однажды — как члена совета директоров Камского речного пароходства. От имени «Бриза» же принимает судно его заместитель. По бумагам это все разные организации, но фактически передает судно он своему заму — это все равно, что себе. И в тот же день «пересдает» его Инякиной. За три миллиона. Когда Незнакина на суде спрашивали, как такое корыто передали для эксплуатации, он сказал: мы передали с обязательствами, что Инякина сделает капремонт двигателя. Поэтому-то взяли с нее не три миллиона, а полтора. В итоге капремонт обошелся ей в несколько сотен тысяч рублей, когда поставили на судно тот самый «бэушный» двигатель. Но и за эту операцию она так и не рассчиталась.
Так что это настоящая мошенническая система. Но органы Следственного комитета, на мой взгляд, вырвали только среднее звено. Ни ниже, ни выше копать не стали...
