Они собрались сами. Без приказов руководства, выделения средств, автобусов и утверждения разнарядки. Чтобы питерцы в воскресенье вечером самотеком пошли на Дворцовую площадь, оставив дела и планы, хватило объявления в соцсетях.
Неизвестно даже, кто предложил. Хотя многим, наверно, это пришло в голову. Потому что очень близкое и очень большое горе. Страшная беда, от которой никто не застрахован. Давайте поэтому все вместе — не то что даже на траурный митинг, а просто по-человечески выразить, как нам больно за них — тех, кто был в разбившемся самолете.
Чуть ли не впервые за последние десятилетия тысячи людей по собственному желанию пришли в одно место, чтобы выразить сочувствие погибшим. Редчайший для нашего общества случай самоорганизации для совместного выражения печали и сострадания.
Вот в западных странах это обычное дело. Там если теракт или катастрофа, если много жертв, народ непременно собирается, и все там искренне — и слезы, и свечи, и дети на закорках, чтоб запомнили. Но у нас оно как-то не принято. На такие мероприятия обычно ходят близкие родственники и друзья погибших. Посторонние — редко. Хотя они тоже сочувствуют. Но не настолько, чтоб в своем списке важных дел поставить участие в траурном митинге на первое место.
В Питере в воскресенье поставили.
Причину назовет любой психолог: людей сильнее всего трогает то, что может случиться и с ними тоже. То, что близко. То, что проецируется на себя.
Катастрофа на Синае проецируется на себя мгновенно. Трудно найти среди жителей Питера того, кто ни разу не летал в Египет — погреться, понырять, посмотреть на рыбок. И ведь летали-то туда все точно так же, как те, кто разбился. Дешевыми чартерами, мутными какими-то авиакомпаниями. Той же «Когалымавиа» — наверняка.
Если бы разбился другой рейс, не питерский, такой реакции не было бы. Но в злополучном аэробусе летели питерцы — почти все. К тому же 25 детей.
Способность представить себя на месте другого человека и почувствовать то, что чувствует он, называется по-научному эмпатией. Сила ее проявления зависит от близости горя.
Когда разбился малайзийский «Боинг», питерцы не пошли на Дворцовую площадь, потому что в «Боинге» летели чуждые малайзийцы из далекого Амстердама в неизвестный Куала-Лумпур. Спроецировать на себя такой полет затруднительно, «наши люди в Куала-Лумпур не летают».
Та беда была далекой. Сейчас беда близкая.
Если бы люди откликались на далекие беды с такой же остротой, как на близкие, невозможно было бы жить. Ведь каждый день где-то что-то случается. Нельзя же каждый день чувствовать боль.
Но и сочувствовать только тому, кто в непосредственной близости от тебя, и совершенно не видеть горя чуть дальше — тоже неправильно.
А у нас оно именно так. Беслан «пробивает», когда взрывается бесланская школа. Москву — когда люди гибнут в московском метро.
С другой стороны, хорошо, что вообще «пробивает». Потому что бывает и так, что человек просто не способен представить чужую боль. И тогда он требует, например, уничтожить террористов вместе с заложниками, не допуская, что в таких же заложниках может оказаться близкий ему человек.
Общество, в котором превалируют такие люди, — архаичное общество.
Чем длиннее в обществе радиус эмпатии, тем общество цивилизованнее.
Способность откликаться на «удаленные» трагедии и способность самоорганизовываться для таких откликов — важные черты развитого социума, члены которого сознают, что болезнь, инвалидность, катастрофа может постигнуть каждого. Поэтому мы все должны быть вместе в такие моменты и друг друга поддерживать.
Воскресное прощание на Дворцовой площади, несмотря на всю трагичность, в этом смысле как-то все-таки обнадеживает. Кажется, мы постепенно становимся цивилизованным обществом.
Если не все «мы», то питерцы — точно.
