Студент Алма-Атинского музыкального училища Жора Ромащенко весной 1942-го был мобилизован в армию, а спустя некоторое время волею судеб попал в Челябинск — в учебный танковый батальон, где готовили заряжающих для экипажей ИС-2. Выпуск этих тяжелых танков, названных в честь «вождя народов» — «Иосиф Сталин», наладили на местном машиностроительном заводе.
После нескольких месяцев учебы Георгию присвоили звание старшего сержанта. Помимо основной боевой специальности он, согласно штатному расписанию, должен был выполнять обязанности пулеметчика, а также «резервного шофера» — младшего механика-водителя.
Экипажу, в который зачислили Ромащенко, довелось воевать в составе 79-го тяжелого танкового полка, входившего в 12-й гвардейский танковый Уманьский Краснознаменный ордена Суворова корпус. Танкисты-гвардейцы участвовали в боях за Белоруссию, Польшу, штурмовали Берлин. А закончился боевой путь танка Георгия Ромащенко у Бранденбургских ворот поверженной немецкой столицы.
Роты тяжелых ИСов использовались в качестве надежного тарана, способного проламывать самую насыщенную оборону неприятеля. Защищенные толстой броней машины колошматили немцев, нанося им серьезный урон. За бои в Германии зимой–весной 1945-го старший сержант Ромащенко был награжден двумя орденами.
Из наградного листа: «…находясь в составе экипажа в боях за населенный пункт Клеммен, проявил мужество и отвагу. Он четко и быстро заряжал орудие, способствуя выполнению поставленной боевой задачи. Экипажем уничтожено: 1 самоходное орудие, 2 миномета, 2 машины с боеприпасами и до 25 солдат и офицеров противника. Лично сам из пулемета уничтожил 16 гитлеровцев. За проявленное мужество, отвагу представляю тов. Ромащенко к правительственной награде: ордену Отечественной войны II степени. Командир 79-го отдельного гвардейского тяжелого танкового полка гвардии подполковник Калабухов. 13 февраля 1945 года».
Из наградного листа: «…19.4.45 г. в боях за населенный пункт Грунов проявил мужество и отвагу… Экипажем уничтожено до 17 солдат и офицеров противника, 1 зенитная пушка и сожжено 2 самоходных орудия. За проявленное мужество, отвагу представляю тов. Ромащенко к правительственной награде: ордену Славы III степени. …Подполковник Калабухов. 24 апреля 1945 года».
После Победы 79-й отдельный танковый остался в составе советских оккупационных войск на территории Германии. Однако старшему сержанту Ромащенко пришлось расстаться со своими товарищами по экипажу. Как скрипача, его откомандировали в дивизионный эстрадный оркестр. Такая музыкальная служба продлилась почти год — вплоть до демобилизации в 1946-м.
Он вернулся в Алма-Ату, окончил консерваторию по классу скрипки. Долгие годы после этого работал в театральных и симфонических оркестрах. Но память о войне никогда его не оставляла. Увиденным и пережитым тогда Георгий Григорьевич делится в своих воспоминаниях.
Исподняя улика
Ранняя весна 1945-го. Впереди — какое-то польское селение. Нашему танковому полку придали пехотную роту и решили взять его, как говорится, с ходу. Немцы особого сопротивления не оказали, но все-таки одну машину подожгли, и погибло несколько солдат из пехоты. Наш подполковник был страшно разозлен: думали, обойдется запросто, а не получилось — потеряли танк с экипажем…
Пехотинцы-разведчики пошарили по селению и выведали у поляков, что оборонявшаяся здесь часть была власовская. При этом разведчики обнаружили двух русских мужичков. Один — высокий дядька лет под сорок, другой — парнишка, низенький, 17–18 лет. Одеты в гражданскую одежду, но по-польски не говорят. Разведчикам показалось это подозрительным, да и местные вроде их не знают.
Нас, танкистов, человек восемь стояло около машин, когда этих двоих подвели. Командир полка задал вопрос: «Кто вы?» — «Да вот, угнали немцы. А тут мы работали у немецкого колониста…» — «Сами откуда?» Помню, один сказал, что из-под Полтавы, а другой — черниговский.
«Раздеться!» — приказал вдруг подполковник. Я подумал: на кой он их раздевает? Мужички нехотя сняли пальтишки, рубашки… «Штаны тоже снять!» Сели они на землю, разули ботинки и спустили штаны, оставшись в нижнем белье. «А ну-ка, просмотреть кальсоны! — приказал подполковник. — Нет ли там немецкого штампа?»
Действительно, штамп такой — принадлежность имущества армии Рейха — обнаружился.
«Откуда нижнее белье?!» Они стали рассказывать: мол, как услышали, что наступают наши, переоделись у немца-колониста в доме, когда он сбежал, в хорошее крепкое белье, чтобы долго носилось, а то ведь неизвестно, как придется… «Значит, так: вы — власовцы, тут, наверное, воевали против нас?» — «Нет-нет, мы никакого отношения к этим предателям Родины не имеем!» — «Расстрелять!» — «Да мы свои!!»
Они что-то еще в испуге пытались говорить. Кто-то из танкистов вытащил наган, раздались два выстрела — прямо мужикам в лоб. Оба рухнули на землю.
На меня это произвело гнетущее впечатление. Когда в бою гибнут, душа обливается кровью, но это все-таки в бою. А тут убили, как бродячих собак, запросто. Может, в действительности эти парни и не служили у Власова — кто их знает? Настоящего допроса-то не вели.
Наказание сортиром
Наш полк после длившегося несколько часов боя, разметав оборону противника, вместе с пехотой взял польский город Радом. Неподалеку — деревенька. Подходим к ней с осторожностью, чтобы не напороться на неприятности. Вокруг — сплошная мешанина: развороченные танковыми гусеницами немецкие окопы, разбитые артиллерийские установки, гильзы, снаряды и разное солдатское имущество: котелки, консервы, даже пачки сигарет…
Наши бронированные машины остановились. Собрали командиров рот к комполка с картами что-то выяснять. А мы, конечно, все сразу попрыгали с танков на землю. Ясно, куда в такой ситуации бежит солдат первым делом: за угол ближайшего дома или за ограду. Но тут, прямо рядом с окопами, — добротный сортир, построенный немцами, и даже на двери сделана надпись: «Для солдат и офицеров».
Сюда и устремились после ночного боя и марша экипажи. В очередь делают свои дела. Вдруг один солдат как заорет: «Да тут фриц сидит!» — и прямо с расстегнутыми штанами выскакивает наружу. «Где?!» — «В сортире, в яме около дырки!»
Действительно, когда дверь открыли, из дырки стал вылезать наверх фриц. Без шинели, весь в дерьме, зато с унтерскими нашивками. К этому пленному на три метра подойти нельзя было, так от него воняло. Бедолага моргал, испугано трясся, наверное, думал, пристрелят. Но когда почувствовал, что никто его убивать не собирается, успокоился. «Что с ним делать?» — спросили подошедшего командира полка. «Пускай топает к ... матери! Не буду же я такое г… отправлять в штаб!»
Один из солдат, который немного балакал по-немецки, перевел фрицу: «Подполковник сказал: иди к … матери!» Тот возмутился: мол, я хочу в плен, есть такой договор! Наш комполка выматерился еще раз и ушел. Раздалась команда: «По машинам!» Танкисты разбежались занимать свои места, моторы загудели. Опоганенный фриц так и остался стоять у обочины…
Дороги
Первые километры по немецкой территории. Наши танки загрохотали гусеницами по брусчатке какого-то селения. Раннее утро, развилка дорог. Звучит команда: «Осколочным заряжать!» Сейчас прогремит выстрел, но что-то задерживается с ним наш командир…
Приближаемся на скорости: немецкая пушка развернута вправо от дороги. Возле нее сидит солдат — молодой парень. Нога прикована тонкой цепью к пушке, а рядом лежат снаряды. Его спросили: «За что приковали?» Оказывается, должен был по нашим танкам стрелять, но возразил офицеру: мол, бесполезно одной пушкой остановить русские танки. Тогда офицер приказал приковать к орудию, чтобы не сомневался… Мы парня отковали, махнули рукой: мол, дуй домой. Для него война уже кончилась… Я думал, что это у нас страшные штрафбаты, а тут такое: приковать цепью солдата к пушке!
…Танки медленно продвигались по дороге. Ну вот, остановка: впереди мост с небольшой пропускной способностью. Сквозь гул моторов слышно, как где-то звучит музыка.
Близко от дороги — поваленное дерево. На нем сидит молодой немец и так здорово играет на губной гармошке немецкие песни и наши! Когда заиграл «Катюшу», у солдат появились улыбки. Рядом с парнем лежит пилотка, кто-то бросил туда несколько сухарей, кто-то поставил рядом открытую банку тушенки…
Ну вот, пришла пора нашей колонне двигаться дальше. Мы заскочили на танки, а он все играл и играл.
Славянская душа
На дворе — март 1945 года… Когда вошли с ходу в Германию, немцы не сразу смогли организовать сопротивление, а только обороняли отдельные населенные пункты. Их часто защищал фольксштурм — народное ополчение по-нашему, — куда собирали всех взрослых мужчин, негодных к строевой службе, и молодежь, мальчишек допризывного возраста. Вот один из таких немецких пунктов, а по-нашему — попросту деревеньку, пришлось нам брать.
Два тяжелых ИС и столько же средних Т-34 направили поддержать пехоту. Как только наши танки ударили из пушек и сбили немецкие орудия, а пехота стала окружать селение, фольксштурмисты разбежались. Одним словом, закончилось все без потерь у нас.
Пехотинцы обшарили дома, вытащили с десяток спрятавшихся гитлеровских вояк, допросили их… Наши два тяжелых и «тридцатьчетверка» встали неподалеку от дома, еще один Т-34 расположился около угла длинного сарая. Все успокоилось, солдаты закуривают, мирно беседуют… Вот и кухня пехотная, подцепленная к «Студебеккеру», лихо развернулась. Сейчас попробуем, как пехоту кормят… Жратва у повара осталась — махнули пленным фрицам: мол, идите сюда на кормежку. Повар выдал им наваристой каши…
Вдруг из-под крыши сарая раздался сухой треск, похожий на выстрел из фаустпатрона. Граната попала, прямо через открытый люк, в башню «тридцатьчетверки». Раздался сильный взрыв, крышку люка оторвало, изнутри вылетело пламя… Мы остолбенели: все уже кончилось, никто никого не убивает, а тут! Внутри танка — взрывы, машина в огне, подойти невозможно. Из экипажа никто не сумел выскочить.
Кинулись в сарай и вытащили мальчишку лет двенадцати — не в военной форме, только головной убор немецкого солдата. Гнали сопляка ожесточенно тумаками, он дрожал, скулил, как побитый пес…
Взрывы в танке наконец кончились. С трудом вытащили обуглившиеся тела танкистов, положили на землю. Вырыли могилу. Избитый г…нюк стоял, клацал зубами от страха… Что делать с ним? Кто-то сказал: пристрелить, как бешеную собаку! А кто будет стрелять? Все отворачивались… Подошел пехотный старшина, старый дядька, взял за шиворот и дал под ж…у сапогом этой мрази, выматерился, еще раз добавил и швырнул в кучу пленных.
Вот такая славянская душа! Погибших не вернешь, а на этого рука не поднялась ни у кого! К славянам причисляли тогда не только русских, украинцев, но и узбеков, казахов, грузин, азербайджанцев… В общем, всех советских. Так и говорили: братья-славяне…
Танцы на будущее
В одном из городков Германии мы сдали в капитальный ремонт «старых подружек» — отработавшие свой ресурс танки. Сами сели на «Студебеккеры» и поехали туда, где уже ждали нас другие, отремонтированные ИСы.
Остановились мы со своими новыми машинами в лесу, поставили технику на поляне. Рядом — пустующие здания. Тут и расположилось все хозяйство нашего отдельного тяжелотанкового полка. За те несколько дней, что прожили в этих домиках, немного разленились, расслабились. Обедали не из полевой кухни, а оборудовали столовую, в которой пытались вспомнить, как надо есть не из котелка, а из тарелки. Сам командир полка стоял около столовой и проверял, чтобы не носили ложки в сапогах: командование думало, может, придется встретиться с союзниками-американцами, так не было бы позора от такого «варварского обычая».
Посреди лесной полянки проводили занятия по тактике да отсыпались потом на теплом пригорке. А возле боевых машин днем и ночью выставлялся караул. Наверное, смешно, но мы, отстаивая ночное дежурство около танков под лунным светом, пытались учиться танцевать — показывали и подсказывали друг другу разные фигуры: ведь после близкого уже окончания войны нас ждут невесты, а танцевать никто не умеет…
Такое было весеннее настроение. Молодость никак не допускала конца жизни. Но утром 14 апреля — приказ: вперед! Мы двинулись на плацдарм, уже захваченный за Одером. А дальше наши танки, не задерживаясь, вырвались на дороги, ведущие к Берлину. Где-то 21–22 апреля мы уже были на высотах в окрестностях немецкой столицы. Потом до 2 мая продолжались бои…
Улица смерти
К концу апреля войска, окружившие Берлин, прорвали оборону немцев. Наш 79-й отдельный полк из состава 2-й танковой армии 1-го Белорусского фронта оказался среди частей, штурмовавших немецкую столицу.
…Мы движемся по Берлину в направлении к центру. Вокруг крупным горохом разрываются мины, снаряды, вырывая камни из мостовой. Осколки — то ли каменные, то ли металлические — летят во все стороны… Попадаем в какую-то узкую улицу. Огонь противника усиливается и усиливается. Из подвалов, с этажей по нам бьют пушки, фаустпатроны. Постепенно узкая улочка вся забивается танками, машинами, пехотой, и образуется пробка — чем дальше, тем плотнее. Пробиваемся вперед с трудом.
Время летит быстро, некоторые танки уже горят, но наша машина пока цела. Добрались до другого квартала, много зданий сплошь в огне, вокруг стоит треск, шум от пожаров… На улице скопилось большое количество танков. Моторы ревут, взрывы, выстрелы сливаются в сплошной гул. На улице, кроме бронетехники, много пехоты.
Приказ: вперед! Но «вперед» плохо получается. Во многих местах немцы затащили пушки на этажи зданий и оттуда накрывают атакующих прицельными выстрелами. Немецкая артиллерия бьет точно в самое скопление пехоты, машин, которые везут боеприпасы, горючее… Они вспыхивают ярким огнем. Снаряды, мины, разрываясь в гуще пехотинцев, уносят многие солдатские жизни, размазывая по стенам домов человеческое мясо и кровь.
Вся эта огромная масса наших танков, пехоты старается вырваться из-под губительного огня. Поступает приказ: тяжелым ИС обойти «тридцатьчетверки» и таранить дальше эту проклятую улицу, где войска несут огромные потери.
Со скрежетом разворачиваем нашу головную машину, за нами другие ИСы обходят средние танки… И опять море огня. Мы продолжаем упорно двигаться дальше, пытаясь при этом угадать, где могут находиться пулеметные гнезда, батареи противника, и снова бьем из пушки.
Жители Берлина, сидящие в подвалах горящих домов, боятся быть заживо погребенными под рухнувшими зданиями и пытаются выбраться наверх, попадая при этом под разрывы снарядов и гусеницы танков, устилают своими раздавленными, растерзанными телами мостовую. Когда после окончания боев в Берлине расчищали завалы на месте обрушившихся зданий, в подвалах находили много людей, погибших от недостатка кислорода…
Низко проносятся наши самолеты, пытаясь разобраться в этом месиве. Иногда на горящей улице, как в трубе, возникают сильные воздушные вихри. Ветер несет дым, пепел, обрывки бумаги… Мы продолжаем продвигаться вперед и пока еще живы. День быстро кончается, он пролетел в один миг.
Вряд ли кто-нибудь подсчитает, сколько солдатских жизней, сколько гражданского населения унесла эта улица смерти...
