Лето 1944 года. Мой старший брат, военный переводчик, был отозван из штаба Северо-Западного фронта и переведен в Управление по делам военнопленных НКВД.
Поселок Брусчатый — это двухэтажные домики, окрашенные в белые и коричневые цвета, которые хорошо смотрелись на ландшафте Подмосковной Швейцарии. Здесь жили офицеры, работающие в лагере. Получил комнату и мой брат.
Помимо военнопленных в лагере были репатриированные из Восточной Европы лица, сотрудничающие в период оккупации с нацистами. На одной площадке с нами была квартира, отведенная для целого рода князей Радзивиллов, главных магнатов Польши времени Пилсудского. Они чуть-чуть не успели в ожидавший их самолет из Великобритании, когда на аэродром ворвались советские танки, и весь княжеский род во главе с самим Радзивиллом оказался в Красногорске вместо Лондона.
Их снабжали по офицерской норме. Но дальше семи метров от крыльца дома отходить они не имели права. За этим внимательно следил прикрепленный старшина. Правда, за тыловой частью дома им разрешили разбить огороды, и высокородные польские аристократы с увлечением выращивали там капусту и картофель.
Навсегда в память врезался сам великий князь. Он подходил к нашему окну и подолгу стоял, заглядывая в комнату, чем каждый раз пугал жену брата. Иногда мне удавалось уговорить старшину, и тогда я сажал на велосипедную раму княжну Анну и катал ее полчаса по окрестностям, что возвращало ей радостное чувство утраченной свободы.
Лагерь вел массивную разработку нацистского абвера. Через оперативный штаб, где работал брат, прошел и фельдмаршал Паулюс, который впоследствии стал главнокомандующим в ГДР. Как правило, почти все попавшие в плен немцы выдавали себя за членов партии Тельмана «Рот Фронт». За этой вывеской часто пытались скрыться те, кто совершал тяжкие преступления на нашей земле. Оперативники называли их «зверями». Брату часто приходилось выезжать в командировки в села Белоруссии, где жители узнавали по фотографиям убийц и насильников. После разоблачения «зверей» и вердикта суда «к повешению» смертный приговор приводили в исполнение в том месте, где совершались зверства. Казнили изуверов в присутствии самих пострадавших от них.
В лагере была открыта антифашистская школа, куда попадали действительные члены «Рот Фронта», насильно мобилизованные в гитлеровскую армию. У слушателей школы в перспективе после войны были досрочное освобождение из плена и служба в будущей ГДР. Лекции для них приезжали читать на немецком языке профессора МГУ. Помню, однажды слушателей школы возили на балет в Большой театр.
В июне 1944 года в лагерь доставили большую группу нацистских генералов. Брат стал приходить из оперотдела глубокой ночью. Отсыпаться было некогда, ранним утром он уже снова уходил из дома. На мой вопрос, что случилось, он загадочно ответил: «Скоро ты увидишь «Большой вальс».
— Это, что ли, в вашем клубе? — спросил я, ничего не понимая.
Брат усмехнулся:
— Нет. На улицах Москвы.
Грандиозная мистификация
Как оказалось, «Большим вальсом» была названа грандиозная мистификация, задуманная Ставкой Верховного главнокомандующего. Еще в самом начале нападения фашистской Германии на Советский Союз Гитлер заявил, что, прежде чем он взорвет дамбы и затопит Ленинград, а потом снесет с лица земли Москву, он обязательно проведет на Красной площади парад отборной лейб-гвардии, которую лично возглавит на белом скакуне.
Немецкие киносборники в течение трех военных лет показывали шествия военнопленных на улицах Парижа и Берлина, заявляя: на очереди Москва. Эти киносборники демонстрировали в воинских частях вермахта, поднимая у солдат победоносный дух.
Советская армия провела разгромную операцию «Багратион» в Белоруссии, и в плену оказались десятки тысяч немецких солдат. Значение «Багратиона», по мнению военных стратегов, не уступало Сталинградской битве. Из Белоруссии для советских войск открывался путь в Европу.
Одновременно на Южном направлении крымский гарнизон сложил оружие через несколько дней безуспешных для вермахта боев. И в плену оказались те самые отборные части, на которых опирался в своих планах берлинский генералитет.
Ставка Верховного главнокомандующего в Москве решила предпринять мощный пропагандистский ход, рассчитанный одновременно на союзников и гитлеровский Берлин. Нацистским воякам решено было показать Москву, как это обещал им фюрер.
Прогон немецких пленных по столичным магистралям предполагал участие 57 тысяч солдат, захваченных в Белоруссии и в Крыму. Этим Сталин хотел подстегнуть союзников, которые высадились в июне 1944 года в Нормандии и никак не могли после высадки решить поставленные задачи.
Тщательная подготовка операции под ироничным названием «Большой вальс» (этот фильм в 1939–40 годах пользовался в Москве бешеным успехом) проводилась в условиях повышенной секретности, главным штабом фильтрации пленных офицеров стал лагерь №27.
Комиссии военных медиков выезжали в места содержания пленных, чтобы отобрать тех, кто физически способен выдержать четырехчасовой марш по улицам столицы. Интендантские службы срочно собирали трофейную амуницию для 57 тысяч участников прогона.
По мере приближения назначенной даты — 17 июля — признанных годными немецких солдат доставили в Москву. Две огромные площадки — стадион «Динамо» и ипподром — были оборудованы для расположения прибывающих в Москву эшелонов с солдатами вермахта. Там организовали полевые кухни, где в котлах кипела картошка с американской свиной тушенкой. На кострах в ведрах дымился цикоревый кофе, его можно было пить без ограничений.
Теперь брат работал под открытым небом на стадионе «Динамо» с немецкими офицерами. Командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант Артемьев потребовал у переводчиков, чтобы они четко разъяснили участникам прогона их обязанности. Поток должен быть разбит по примеру парадных «коробок» на строевые звенья по шестьсот человек в «коробке» и по двадцать человек в шеренгах. На ведущих офицеров возлагалась ответственность за порядок движения. В каждой «коробке» рядом с офицерской шеренгой должен находиться наш переводчик, поддерживающий связь с командованием конвоя.
Конечно, скрыть подготовку столь массового мероприятия было трудно, и «сарафанное радио» разнесло по Москве слухи о том, что вскоре состоится нечто невиданное. В столице повеяло ветром приближающейся Победы, вселяющим уверенность в правоте слов, ставших поговоркой военных дней, о том, что «наше дело правое, враг будет разбит, Победа будет за нами!».
Диарея на марше
Понедельник, 17 июля, выдался на редкость жарким. С самого утра «тарелки» в квартирах (так москвичи называли репродукторы) сообщали о маршрутах прохода колонн военнопленных по московским улицам. Вся наша ребятня с Метростроевской (теперь это Остоженка) высыпала на Садовое кольцо в районе Крымского моста. Самые отчаянные забрались на металлические висячие арки моста. Уже к одиннадцати часам мостовые на Садовом были заполнены людьми от Крымского моста до Смоленской площади. Я с друзьями из школы стоял у самого моста. Мы напряженно вглядывались вглубь магистрали, но пока там ничего не было видно.
Как выяснилось потом, серо-мышиная масса вывалилась из ворот «Динамо» и ипподрома на Ленинградское шоссе (теперь Ленинградский проспект) и потекла в сторону улицы Горького (теперь Тверская). По дороге колонны задерживали для киносъемок и фоторепортажей. По заданию Верховной ставки в Москву были приглашены представители прессы союзных стран с разрешением готовить кино- и фоторепортажи, специальные пропуска на построенные для дипломатов помосты получили все иностранные миссии, аккредитованные в Москве в то время. Иностранные корреспонденты просили останавливать движение для выбора удобного ракурса, были попытки задавать вопросы пленным, но конвой строго пресекал это, отдавая команду на марш.
Среди иностранцев, специально прибывших в Москву, находился по поручению де Голля руководитель французской военной миссии Эрнест Пети. Он стоял в генеральском мундире, с орденом Боевого Красного Знамени на груди. Среди пленных было несколько десятков коллаборационистов из французской 8-й штурмовой бригады СС. Увидев генерала, они стали кричать: «Мы не предатели! Нас насильно мобилизовали! Да здравствует Франция!». Французский генерал плюнул и процедил сквозь зубы: «Мерзавцы!».
Густой серый поток медленно продвигался по центральным магистралям, окруженный с двух сторон молчаливыми толпами людей, чья жизнь оказалась исковеркана страшной войной. Люди молчали, но их свинцовое молчание давило, и немцам хотелось втянуть голову в плечи, чтобы не видеть глаза людей, в которых светилась ненависть. И только женщины, в чьи дома приходили похоронки о погибших отцах, мужьях, сыновьях, братьях и просто любимых, показывали идущим в колоннах сжатые кулаки. Лес кулаков. Иногда молчание нарушали выкрики: «Фашисты!», «Убийцы!», «Сволочи, кто вас звал сюда?». Офицеры старались держать выправку и смотрели только прямо перед собой. На Горького все балконы были забиты людьми. Но сверху в серую колышущуюся массу «сверхчеловеков» («юберменшей») никто ничего не бросил. Бросали камни мальчишки, забравшиеся на кабины грузовиков или засевшие на чердаках зданий. Конвойные жестко предотвращали все попытки приблизиться к пленным.
Единственный инцидент, о котором рассказал брат, сопровождавший колонну пленных, был на Маяковской. В этом месте поток разделили на два, и они двинулись по Садовому кольцу в двух направлениях: в сторону Курского и в сторону Павелецкого вокзалов. На несколько минут движение затормозилось. И тут немецкий офицер, который еще на стадионе с неохотой отвечал на вопросы брата, увидел среди стоящих на тротуаре военного с золотой звездой Героя на груди. Немец выкинул в сторону военного руку со сжатым кулаком, на что военный ответил жестом, означающим петлю на шее. Брат потребовал от пленного прекратить нарушать режим и пригрозил вывести его из строя. Тем не менее фашист еще раз обернулся и погрозил фронтовику кулаком. Брат немедленно доложил о случившемся полковнику конвоя. Но тот отмахнулся.
На следующий день, когда готовили справку для доклада Берии, выяснили, что Герой Советского Союза был военным разведчиком Владимиром Карповым (впоследствии Карпов стал одним из видных писателей-баталистов).
А мы у метро «Парк культуры» наконец-то дождались! На Зубовской из-за поворота показалась темно-серая людская масса, которая застыла посреди площади. На тротуарах люди пришли в движение. Мы смотрели в сторону остановившейся колонны и не могли понять, что же на мрачно-сером фоне пленных так ярко сверкает на солнце? Колонна двинулась, теперь был виден двойной конвой. Немцев охраняли бойцы, которые шли с винтовками наперевес с отомкнутыми штыками. Рядом гарцевали кавалеристы с обнаженными шашками на плече.
Шествие возглавляли генералы в отглаженных мундирах со знаками отличия и нацистскими наградами. Под гладко выбритыми подбородками чернели тевтонские кресты рейха. Генералы, в отличие от остальных, не находились на стадионе. Их привезли из 27-го лагеря на автобусе к самому началу «марша поверженных», поэтому выглядели они свежими. Я ведь знал, что в лагере их содержали в особом, генеральском блоке. Генералы всячески старались показать, что они выше унижения позорным маршем и их убежденность в превосходстве перед прочими непоколебима.
Шли они не глядя по сторонам, один с тирольской тростью и аккуратно перекинутым через руку плащом.
А вот несколько ночей, проведенных под открытым небом, сказались на офицерах. Они шли небритые, в наскоро подобранных мундирах, иногда не по размеру, выглядели устало. А уж солдатская масса смотрелась готовой сценой для съемок фильма о трагедии войны — просто находка для режиссера.
Только вблизи мы поняли, что так слепило глаза под солнцем на дальнем расстоянии. У офицеров и солдат на веревках болтались латунные банки из-под американской свиной тушенки чикагских боен Свифта. Пленным они заменяли кружки. В солнечных лучах эти «награды» Сталина за все, что эти люди натворили на нашей земле, ярко сверкали.
Из наших рядов выскочил мальчишка с палкой, которой он замахнулся на крайнего немецкого солдата. Кавалерист лошадью оттеснил мальца в толпу на тротуаре.
В самом конце колонны одиноко брел молодой полный белокурый немец, для которого не хватило места в шеренгах. Обливаясь потом, он все время старался догнать уходящий вперед строй. Его усилия мальчишки сопровождали одобрительным свистом.
Были и казусы. Накануне голодных немцев накормили обильной едой, и во время движения у многих началась диарея. Из-за чего марш прозвали поносным. Правда, у нас на Крымской, к счастью, таких случаев не было. Но пятитонки с цистернами, полными хлорированной жидкости, двигались через сто метров от немецкой колонны, обильно поливая мостовые и изгоняя гитлеровский дух с московских улиц.
Колонна, которую мы наблюдали, от Маяковской была повернута по часовой стрелке и прошла за четыре с половиной часа до товарной станции Канатчиково, где немцев ждали теплушки. Другой колонне, что двигалась от Маяковской против часовой стрелки, повезло больше. Их погрузили в товарные вагоны после двух часов движения. К семи вечера поезда с военнопленными уже покинули столицу и двигались на Север и в Сибирь. Генералов вермахта развезли по тюрьмам, некоторых вернули в Красногорск.
