Для чего люди путешествуют? Что ищут в других странах? Неужели только виды, пейзажи да блюда экзотической кухни? Говорят, что в других странах живут совсем другие люди. Может, это правда? Может, за этим стоит ехать за три моря? Тот, кто привык летать через океаны, кто повидал пагоды, белых медведей и страусовое сафари, — тот уже понял, что к этому можно привыкнуть. Это даже может наскучить. Бесценный клад, который мы привозим из дальних странствий, — это то, чему мы учимся. В Америке нет детских домов, но есть брошенные дети. И есть дети, которым нельзя находиться в семье в связи с угрозой для жизни. Брошенные дети и плохие родители есть везде. Но все по-разному решают эти задачи со множеством неизвестных. В пригороде Вашингтона находится приют Святой Анны. Первый дом ребенка ордена Святой Анны основан в 1860 году. Я автоматически отмечаю, что с тех пор американцам так и не пришло в голову устроить у себя в стране детский дом — хоть один, попробовать. Откуда-то они сразу знали, что этого делать не следует. На крыльце современного здания нас встречает сестра Жозефина. Уже 12 лет она возглавляет приют, а вообще в таких учреждениях работает 45 лет. У сестры Жозефины прямая спина, легкая походка и веселые глаза. Как только мы входим внутрь, откуда-то сверху до нас доносится щебет. Сначала я думала — птичий, а оказалось — малыши. Пока я над этим размышляю, стайка детей появляется в холле. Сестра Жозефина оставляет нас и направляется к ним. С ними воспитательница, великолепная темнокожая красавица с букетом косичек, но сестра Жозефина сама ловит на лету штаны одного маленького человечка и что-то шепчет ему на ухо. Человечек хихикает, и стайка исчезает.
— Он вчера плакал, — говорит она. — Я не люблю, когда они плачут. Они такие красивые, когда улыбаются... В приюте Святой Анны находятся дети, которые подверглись насилию. Возраст от 2 дней до 8 лет. Иногда и немного старше, если ребенка совсем некуда девать. Кроме того, здесь же живут и беременные и только что родившие девочки-подростки из неблагополучных семей или пережившие насилие. В приюте есть ясли для малышей района, у родителей которых нет денег. Рядом с главным корпусом приюта находится Дом надежды, приветливое здание из крупного красного кирпича. В Доме надежды осуществляется программа для юных мам. Находиться там можно 2 года. Дети старше 8 лет, как правило, находятся здесь не более 3 месяцев. Но прийти сюда может любой ребенок. Его не прогонят и займутся устройством его судьбы, откуда бы он ни был. С первых шагов, которые мы делаем в стенах дома Святой Анны, я нахожусь под действием чувства уверенности в том, что все будет хорошо. Я понимаю, что слово "уверенность" происходит от слова "вера". Но сестра Жозефина — необычная монахиня. Она — магистр социологи. Кроме того, она очень любит малышей. На этаже у малышей все необычайно яркое. В игровой комнате все крохи расположились на полу в самых непринужденных позах. За ними приглядывала няня. На руках у нее неожиданно заснул разбушевавшийся малыш. Она сделала нам знак — приложила палец к губам, и продолжала сидеть не шевелясь. В цифрах это благополучие выражается так: на одного взрослого приходится не больше трех маленьких детей. Не двадцать пять, когда хочется кого-нибудь выбросить в форточку, а именно три, ровно столько, сколько нужно для того, чтобы работа няни доставляла человеку радость. Единственный вид наказания в обители Святой Анны — пребывание в углу. Там положено сидеть в кресле-качалке столько минут, сколько лет провинившемуся: двухлетний будет качаться две минуты, а десятилетний десять. Можно брать с собой куклу, мишку или любую игрушку. Проходим мимо классной комнаты для маленьких: на каждом столе плетеная корзинка с мелкими сокровищами вроде бус, бантиков и крошечных зверюшек. В отделении матери и ребенка, как правило, находятся до двух лет, и по разрешению суда на выходные можно уходить домой. Есть тут и средняя школа. Пока нам показывают комнату молодой мамы, в коридоре появляется взволнованная барышня. Она подходит к сестре Жозефине и что-то говорит ей очень быстро. Сестра Жозефина утирает самую большую слезу на щеке своей собеседницы, и они отходят в сторону. Посреди коридора остается сумка, в которой лежит господин Алоиз, родившийся на прошлой неделе. Мистер Алоиз вместе со своим пурпурным одеялом, бантами и чепчиком в горошек похож на большой рождественский подарок. Я понимаю, что люди, которые здесь находятся, стараются как можно больше улыбаться, но сестре Жозефине не так просто объяснить своим воспитанницам, что всякий ребенок — подарок небес. Некоторые подарки балуются с утра до вечера, некоторые хнычут. Сестра Жозефина ведет нас к выставке фотографий, по дороге видим картину: в комнате для пеленания черная няня переодевает белого малыша и поет ему негритянский блюз. Малыш смотрит на нее как на знакомого ангела и на всякий случай держит ангела за палец, чтобы не улетел. Среди фотографий выделяется снимок Хиллари Клинтон. Сестра Жозефина рассказывает: Хиллари была здесь три года назад, накануне Рождества. Она была в бусах, которые переливались как елочные огни — эти бусы вызвали бурю восторга у самых маленьких. Все хотели их потрогать. С собой Хиллари привезла мешок конфет M&M'S с президентской печатью каждая, своего кота Сакса и Санта-Клауса. Когда Санта-Клаус появился на пороге, все дети бросились к нему и забыли о Хиллари. Одной девочке стало жаль миссис Клинтон, она побежала к ней и обняла ее. На большой фотографии все хорошо видно. Много лет назад я была в кировском детском доме и разговорилась с девочкой, которая помогала расписывать маленькую отреставрированную церковь. В церкви было много монахинь. Я спросила ее, не хочет ли она принять постриг, а она ответила: нет, потому что монахини редко улыбаются. Я вспомнила об этом потому, что сестра Жозефина улыбается часто. По большей части глазами. — Мы стараемся водить наших девочек в музеи, на концерты — у нас много помощников, которые постоянно покупают билеты для наших воспитанниц. Проблемы бывают, их много, но я к ним готова. За 12 лет я исключила только одну девочку — она курила марихуану. Вероятно, мы могли за нее бороться, но она вовлекла в наркоманию и двух других девушек, на это мы пойти не могли. Она нашла такое место, куда ее приняли, несмотря на наркотики. У нее были ужасные проблемы, но об этом я знаю от нее, она мне постоянно писала. Была здесь одна девушка, которой не нравилось у нас всё и все. Она довела всех до белого каления. Я много раз хотела ее исключить из обители, но я понимала, что ей некуда идти. И оставила. Когда она окончила школу, мы вздохнули с облегчением. А она исчезла. Года через четыре она неожиданно позвонила и сказала: сестра Жозефина, у меня все хорошо, я служу в армии, вышла замуж, жду второго ребенка. Вы спасли меня, и я звоню для того, чтобы сказать вам об этом. Если к вам придет такая же невыносимая девчонка, какой была я, не прогоняйте ее, прошу вас. Тогда вы спасли меня, и я никогда об этом не забуду.
— Не простуди сына, — говорит сестра Жозефина.
— Желаю вам веселых выходных!
— Спасибо, мэм, — робко говорит парень.
— Все будет в порядке.
— Я помню себя подростком, — говорит сестра Жозефина, когда мы опускаемся на лавочку, утопающую в цветах.
— Меня спасала любовь семьи, а у них этого нет. Я отдала себя Богу, обещала помогать бедным, а они беднее всех, потому что у них нет любви. Служа им, я служу Богу. У своих собеседников я всегда спрашиваю, есть ли у них девиз.
— Есть, — отвечает сестра Жозефина.
— Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступили с тобой.
Подъезжая к школе имени Виктора Каллена, неподалеку от Вашингтона, я, сама того не заметив, стала искать глазами забор с проволокой. Забора не было. Зато, когда мы подъехали к административному зданию школы, огромную зеленую лужайку стремительно пересекла белка. На ярком солнце ее шубка отливала медом с золотом.
— Белок тут много, — широко улыбаясь, приветствовал нас заместитель директора Джек Хорн.
— Мы их любим, и они нас, кажется, тоже.
Официально это называется "академия для трудных подростков". Здесь по решению суда находятся молодые люди от 14 до 20 лет, совершившие кражи, грабежи со взломом, вооруженные нападения, а также торговцы наркотиками. Убийц, насильников и поджигателей в эту школу не берут. С первого взгляда похоже на молодежный лагерь. Пять одинаковых коттеджей, огромный стадион, спортивный зал, конюшня — я лично окончательно поверила в то, что это на самом деле не лагерь, лишь убедившись в том, что поблизости нет ни одной барышни. Во всем мире подростки считаются самыми сложными правонарушителями. Это если выражаться осторожно. А если называть вещи своими именами — самые жестокие, необъяснимо жестокие преступления совершают, как правило, тоже подростки. В Америке, как и в России, таких подростков очень много. И с каждым годом становится все больше. Принципиальная разница между Россией и Америкой, как я поняла, состоит в том, что у нас подростковая преступность неостановимо растет, а в Америке она сдерживается всеми возможными способами. Первое, что сказал мне симпатичный великан Луи Томас, раньше с такими подростками обращались как со взрослыми людьми. И только недавно поняли, что с ними нужно обращаться иначе: у них совсем другая психология. Это еще дети, хоть и большие. "Принципиальная разница, — широко улыбнулся Луи. — Кто этого не понимает, никогда не найдет общего языка с парнями".
В то время, когда Луи объяснял мне принципиальную разницу, к нему подошел молодой человек не сказать, что очень дружелюбного вида, и, извинившись, о чем-то спросил. Луи тут же отошел с ним в сторонку и начал что-то объяснять, чертя в воздухе замысловатые фигуры огромными смуглыми ладонями. Молодой человек сначала слушал его, глядя исподлобья, а потом внезапно улыбнулся. Луи похлопал его по плечу и вернулся к нам.
— Джо напрягся, — сказал Луи.
— Назрел конфликт с одним парнем. Он пришел посоветоваться.
— И что вы посоветовали? — спросила я.
— Дать ему оставаться ребенком, а самому почувствовать себя взрослым. Всего в школе находится 225 мальчиков, сотрудников 215. К сотрудникам требования такие: не моложе 21 года плюс свидетельство об окончании средней школы. Однако многие быстро "сгорают", работать трудно. Поэтому в школе много льгот для сотрудников, в их числе — хорошая надбавка за высшее образование. Каждый воспитатель "отвечает" за 2—3 воспитанников. Минуя сочную зеленую лужайку, затканную желтыми одуванчиками, подходим к коттеджу.
— У нас есть комнаты на 2—3 воспитанников, а есть большие, на 10 человек. В любом случае, главное — чтобы количество жилых метров соответствовало медицинским нормативам.
— А если не получится? Если подростков будет больше?
Луи смотрит на меня с изумлением:
— Миссис Ольга, нельзя нарушать порядок. Если мы его нарушим, как же можно требовать, чтобы его не нарушали наши воспитанники? Мистер Луи, вас бы в Россию... Тем временем он мне толкует: в комнате, где живут трое, у двоих должен быть прогресс в поведении, чтобы они учили третьего, у которого трудности.
— Что вы делаете, если подросток применяет насилие к более слабому воспитаннику?
— Персонал очень хорошо знает, как быть. Подход такой: агрессор помещается в штрафную камеру. За нарушителем ведется постоянное наблюдение, но никто не находится там более 24 часов. Дверь в комнату сотрудника, находящегося рядом, не закрывают. Эта камера существует 4 года, и за это время ее использовали раз 30, не больше. Это редкость, понимаете? Если часто ее использовать — это значит, что мы не правы. Подходим к изолятору. Внутри ничего нет. На полу матрас, на котором лежит парень. Он спит. Дверь распахнута настежь, и дежурный наблюдает за спящим при помощи системы зеркал. Я по привычке принюхалась — запах российского изолятора ни с чем не спутаешь. Если на ногах устоишь.
— Луи, почему большинство ваших ребят в спортивных костюмах?
— Мы считаем, что это удобней, чем смокинги (хохочет). Мы выдаем ребятам спортивные костюмы и весь набор одежды, а своя одежда — это привилегия, ее нужно заслужить. Главные цвета синий и белый. Очевидно, с ними связано ощущение свежести. Я говорю об этом Луи — он согласен. Заходим в мастерские. За работу в мастерских деньги переводят на счет воспитанников. В случае идеального поведения — 7 долларов 50 центов.
— Луи, а можно выходить за пределы территории?
— Можно, но не всем. В основном на спортивные соревнования. А так существует специальное разрешение на выход. Как правило, его дают по случаю рождения ребенка, смерти в семье или если нужно сдать экзамен в другом колледже, в городе Фридерик. Родители могут приезжать каждое второе воскресенье. По три члена семьи — друзьям нельзя. Прежде чем попасть сюда, многие подростки бросают школу. Поэтому здесь им приходится учиться. Выпускные экзамены сдают около 70 процентов воспитанников. Кто хочет, получает профессию — например, рядом с академией автомастерская, их с мастерской связывает программа партнерства, которую все признают удачной. Время от времени Луи Томас напоминает мне, что попадают сюда по решению суда. Программа длится от 6 до 9 месяцев. Если человек ее не проходит, он попадает в тюрьму. В среднем 13 процентов воспитанников ведут себя неудовлетворительно.
— А побеги случаются?
— Миссис Ольга, за 8 лет их было всего 15. Все случаи тщательно разбираются. Некоторые потом возвращались сюда, некоторые переводились во взрослую систему, но все они получают дополнительное наказание, которое назначается за побег судом штата.
Идем мимо теплиц. В них выращивают рассаду, которую продают. Это такой урок, его здесь любят. Мне очень не хочется задавать последний вопрос, потому что цветы, белки, желуди и изумрудная трава настраивают на другое. Но спрашиваю:
— Удается вылечивать от наркомании?
Луи отвечает:
— Эта работа идет у нас круглые сутки. После детоксикации начинается реабилитация, а когда подростки возвращаются домой, им предстоит пройти еще одну программу наблюдения. Они обязаны регулярно посещать специальный полицейский отдел, но посещают, конечно, не все. Наша задача — реально видоизменить поведение воспитанника. Это самое трудное, и далеко не все уходят отсюда другими людьми. Но успех есть, и мы отчаянно боремся за каждого.
— Луи, а я все про забор...
— Его отсутствие — гордость школы, миссис Ольга.
А гордость — это важное американское национальное качество. Мне не нравится, когда американские туристы орут во всю глотку в Эрмитаже или в ресторане, как будто, кроме них, там никого нет. Но раньше я никогда не думала о том, откуда она берется, эта гордость. Теперь я понимаю, что у них есть чем гордиться. К приезду иностранных гостей можно надраить полы и вылизать штрафной изолятор, но нельзя избавиться от запаха нищеты и убожества. И белок политика не интересует, они живут там, где им хорошо. И травку за ночь не вырастишь. И получается, что белки и трава — это то, чем тоже можно гордиться.
Я, может, тоже вопила бы от радости в американских ресторанах, но у меня нет повода.
— Приезжайте к нам еще, — сказал Луи на прощание. — Мы хорошо относимся к нашим парням, и они это знают. Разве это не повод?
