Знаете, чем люди отличаются от животных? Они умеют смеяться и мечтать. То и другое многим стоило жизни, но люди не перестали смеяться и уноситься в заоблачные выси. Сначала мысленно. С незапамятных времен человечество хотело научиться летать, как птицы, плавать, как рыбы, и искало живую воду. Живая вода нужна была затем, чтобы возвращать людей к жизни. Смеялись, мечтали и искали. И наконец в ХХ веке мечты стали сбываться.
В 1933 году советский хирург Юрий Вороной впервые в мире пересадил почку человеку (донорская почка была получена в результате травмы головного мозга). Больная умерла на вторые сутки после пересадки потому, что у донора была другая группа крови, но в те времена никто понятия не имел о том, что сейчас знает любой студент-медик.
В 1943 году ученый из Оксфорда в результате многочисленных опытов установил, что реакция отторжения пересаженного органа — это ответ организма на вторжение чужеродного белка. Через три года в подмосковной Балашихе сотрудник Пушного института Владимир Петрович Демихов впервые в мире провел трансплантацию сердца собаке. Собака прожила пятнадцать минут. Через несколько месяцев опыт повторили — пересадили сердечно-легочный комплекс. На сей раз собака прожила пять дней. Это означало, что Демихов на верном пути. Через два года начались опыты по трансплантации печени. Потом был открыт человеческий ген гистосовместимости. “Гисто” — часть слова, указывающая на отношение к тканям живого организма. С каждым днем наука неуклонно продвигалась к соединению этих тканей, то есть к трансплантации.
Эпохальным событием стало юридическое оформление концепции смерти мозга, которое произошло в Лондоне в 1966 году. Через два года в Гарвардской медицинской школе были четко определены и описаны критерии смерти человеческого мозга, и с 1970 года забор органов у доноров с умершим мозгом стал рутинной процедурой в большинстве развитых стран.
3 декабря 1967 года в Кейптауне Кристиан Барнард впервые в мире выполнил трансплантацию человеческого сердца. 54-летнему мужчине с коронарной болезнью было пересажено сердце 25-летней женщины, погибшей в результате черепно-мозговой травмы. Мужчина умер через 18 дней от легочной инфекции, но все равно это означало, что люди нашли дорогу из космоса смерти в космос жизни.
Следующим достижением было открытие циклоспорина А — лекарства, создававшегося как антибиотик нового поколения и неожиданно обнаружившего высокую способность подавлять реакцию отторжения пересаженного органа.
В 1988 году немецкий хирург предложил новую методику пересадки печени, смысл которой состоял в разделении органа на две доли: одна остается у живого донора, вторая пересаживается больному. В это же время хирург из Америки создал раствор, благодаря которому увеличилось время сохранения донорских органов с 6 до 24 часов. Болезнь не имеет национальности. Весь мир стал работать над возможностью усовершенствовать искусство трансплантации.
Несмотря на признанное во всем мире историческое лидерство в клинической и экспериментальной трансплантации, Россия оказалось страной, где трансплантация начала развиваться с большим опозданием, только в середине 60-х годов ХХ века. Отечественным историкам медицины, как правило, хочется объяснить это опоздание войной, но это лишь часть правды. Я думаю, что истинная причина заключается в крепостной идеологии, в соответствии с которой медицине перепадает лишь то, что осталось от барского стола. И развивается она в России не благодаря, а вопреки. Что толку от того, что наши мозги не перестают вызывать восхищение всего образованного мира — оно быстро сменяется ужасом от того, как государство испытывает на прочность медицину, неуклонно загибающуюся в условиях существования по остаточному принципу.
Только в 1987 году вышел приказ Минздрава СССР под названием “Временная инструкция по констатации смерти на основании диагноза “смерть мозга”. В названии отчетливо слышна дрожь сомнения и неуверенности: весь мир уже два десятилетия спасал людей от неминуемой смерти, вкладывая силы и огромные средства в развитии трансплантации, а мы все еще “сумлевались”. Однако даже и эта временная инструкция была чудом: 12 марта 1987 года академик Валерий Иванович Шумаков впервые в СССР выполнил пересадку сердца. Александра Шалькова прожила восемь лет.
Все “пересадники” — так они себя называют — с гордостью говорят о первом баловне фортуны в отечественном исполнении, о дяде Вите. Виктор Денисович Манаев — талисман “пересадников”, с новым сердцем он живет уже шестнадцатый год. Шофер из поселка под Волгоградом, он болел три года, и в Москву дочь повезла его уже в безнадежном состоянии. Не знаю, что чувствовал Валерий Иванович Шумаков за минуту до того, как взял в руки его сердце, не знаю, что почувствовал Виктор Денисович, открыв глаза после операции, — знаю только, что все это было не менее важно, чем то, что увидел из космоса первый землянин. В этот день, 14 апреля 1988 года, многим людям была дарована надежда. А про Манаева говорят, что он замечательный человек, что семья у него — дай бог всякому и что он завзятый садовод и отчаянный рыбак.
Тот, кто впервые переступит порог отделения трансплантации сердца в институте, которым руководит академик Шумаков, уже через несколько минут сделает ошеломляющее открытие: возраст нуждающихся в пересадке сердца преимущественно от 16 до 55 лет. К тому же в последнее время категория таких пациентов резко помолодела. Пересадка требуется, если у человека дилатационная кардиомиопатия, то есть выраженное увеличение сердца с развитием тяжелой сердечной недостаточности, при которой больной прикован к постели, или при ишемической болезни сердца, если невозможно реконструктивное хирургическое вмешательство. Причина этих заболеваний до сих пор не установлена. Предположительно, генетический “сбой” и вирусная инфекция. Застраховаться от них невозможно. Что же касается потребности в донорских органах, в России точной статистики нет, а приблизительно в год требуется от 2,5 до 4 тысяч “моторов”.
У Виктора Анатольевича Зубарева такой внушительный вид, что кажется — попадись ему под горячую руку и ты... того, если уж не покойник, то верный инвалид. Оно и понятно: человек работал на гранитном карьере бульдозеристом, балерины там не требуются. Теперь у него другая “профессия”: он единственный на всю Свердловскую область человек с пересаженным сердцем.
На словах история короткая: Зубарев перенес обширный инфаркт, в карте написали “безболевая ишемия”, начал ходить по врачам, потому что никто не мог сказать толком, что к чему. Наконец в областной поликлинике ему подсказали: надо пробиваться в Москву.
— Знаете, откуда я? Станция Исеть под Екатеринбургом. У нас там многие вообще понятия не имеют о том, что есть в России институт трансплантации...
У Зубаревых трое детей. Пришлось оставить их на родных и перебираться в Москву. Сняли комнату, жена устроилась работать уборщицей, и два с половиной года они ждали вызова на операцию. Вызов пришел десять месяцев назад.
— Вот, как видите, живой. Правда, многие “пересадники” думают, что им теперь все можно: и пить, и курить. Выходит, не поняли. Уж на что я — считай, родился с папироской. Я теперь точно знаю: если человек захочет, он все может. Что такое бросить курить? Вот люди захотели и научились сердце пересаживать, а это ведь трудней, сами подумайте...
Вадиму Тюрикову 27 лет, живет в Вологде. Перенес осложнение после гриппа. Думал, выздоровел, а оказалось, не мог пройти 50 метров. Попал в областную больницу, потом в Москву, на консультацию. Операцию сделали 2 февраля 2000 года.
Тюриков — резчик по дереву, в месяц зарабатывает 500 рублей плюс пенсия 1200 рублей.
— Понимаете, в России не существует такой болезни “пересадка органов”. Нас нет ни в одном законе, поэтому мы называемся инвалидами I группы по общему заболеванию. Я в Вологодской области такой один, многие на меня смотрят, как на инопланетянина. Ну не будешь же всем объяснять, что к человеку с пересаженным сердцем липнет любая зараза, все инфекции — наши, потому что у нас ослаблен иммунитет. В общественном транспорте ездить не рекомендуется. Нужна машина. Как я могу купить ее на свою пенсию? Начал хлопотать насчет “Оки”, так мне сказали: пусть дирекция института трансплантации направит в Вологду просьбу выделить мне эту “Оку”. Вот как вы думаете, академику Шумакову больше заняться нечем?
С 1988 года по сей день в США выполнено 32 040 трансплантаций сердца.
А в России с 1987 года — 132.
Мы утратили не только историческое лидерство в этой области — у нас в стране один центр органного донорства. Разумеется, в Москве. Даже в самых больших городах России органы практически не изымают. И вовсе не потому, что не умеют — врачи боятся стать героями скандала или фигурантами уголовного дела. Кстати, в российских медицинских вузах искусству трансплантации не учат, такой специализации просто не существует.
Что это означает?
Наша страна идеологически не воспринимает трансплантацию органов как медицинскую проблему. Подавляющая часть населения трансплантацию и живодерство считает синонимами. И никто не пытается с этим бороться. Люди переходят в другую веру лишь в случае, когда сами сталкиваются с необходимостью трансплантации. Только тогда многим и становится понятно, что это — величайшее достижение мировой цивилизации.
Что это означает на практике?
Давайте попробуем разобраться.
В Европе существует такая организация — “Евротрансплант”. Там уже давно знают, что более или менее родственная пара донор — реципиент встречается одна на 15—17 тысяч человек. Поэтому подбор пары выполняет компьютер, в который введен один на всю Европу “лист ожидания”. Орган передается в ту страну, где обнаружен наиболее подходящий реципиент.
Во всем мире принято платить медицинским учреждениям за каждый пригодный к пересадке орган. Почему? Это что, торговля органами? Нет. Просто всем цивилизованным государствам понятно, что подготовка к изъятию органа — это работа высочайшей степени сложности. В России же такая работа не стоит ни копейки. Медики, сохраняющие тело для изъятия пригодного к пересадке органа, делают это лишь потому, что они медики и понимают, что от их действий зависит спасение чьей-то жизни.
Все ли органы пригодны к пересадке?
В ответе на этот вопрос кроются причины многочисленных человеческих трагедий.
Недобросовестный хирург — точнее, сотрудник центра органного донорства — может изъять и “отдать в работу” нездоровый орган. Трансплантация пройдет успешно, а больной все равно умрет. Причем в муках. В странах, где трансплантация — всего лишь один из разделов медицины, вопрос о качестве органа не стоит. Там за все отвечает государство, как, например, за качество лекарств или продуктов. А так как в России органное донорство — это нечто среднее между подвигом и безрассудством, качество органа и место в “листе ожидания” — самые уязвимые проблемы.
Скажем, человек стоит последним в “листе ожидания”. Он понимает, что может не дожить или ему достанется больной трансплантат. И так как очередь практически не двигается, а ему с каждым днем становится ОЩУТИМО хуже, он платит. И раз государство превратило это в знакомый всем дефицит, фактически он легко превращается в товар из-под полы. Место в “листе ожидания” и качественный трансплантат становятся предметом торга. Законы рынка распространяются на любой товар, будь то стиральный порошок, автомобиль или человеческое сердце. Если есть покупатель, найдется и продавец.
Людям, которые, раскрыв от ужаса рот, смотрели недавно кинцо “про трансплантацию”, было невдомек, что чем шире раскрыт рот, тем быстрее будет проглочена приманка. Кровавый сюжет — тоже товар, и за него неплохо платят. Вон, оказывается, что делается. Хватают на улице людей, вырезают у них почки или сердце и получают за это сумасшедшие деньги.
В работе по подготовке и изъятию органа принимают участие человек десять. Представить себе, что все, как один, будут хранить молчание, если здорового человека под наркозом сделают “донором”, все-таки трудно.
Другое дело — место в “листе ожидания” или здоровые почки, печень или сердце. Снять трубку и сообщить куда следует, что имеется потенциальный донор, направить орган по выгодному адресу — да, такое возможно. В условиях, когда государство не контролирует процесс.
Торговля местами в “листах ожидания” и протекция в получении здорового органа — это сюжеты для прокуратуры. Пусть ищут, доказывают и наказывают. Но это не может быть причиной приостановки трансплантации в стране. А именно так сейчас и обстоит дело в России. Две-три публикации в газетах, один фильм ужасов — и трансплантация встала. Операции, которые сейчас делают, — делают на свой страх и риск. Делают потому, что умирают люди. Делают потому, что их нельзя не делать.
А тому, кто изваял кино “про органы”, стоило бы любопытства ради заглянуть в Институт трансплантологии, он ведь там не был...
Сергей Алексеевич Кондратьев — военный летчик.
Служил в Саратове, в последний год очень много летал, стало быть, перенес колоссальную нагрузку. Но в июне 1997 года прошел врачебно-летную комиссию, а 27 июня попал в реанимацию. Думали, воспаление легких, а оказалось — кардиомиопатия. Его направили в московский летный госпиталь, а оттуда — в Институт трансплантации, на обследование и подтверждение диагноза. Диагноз, увы, подтвердился.
Ждать пришлось полтора года.
“Новому” сердцу было 29 лет.
— Нам, кто попал сюда, повезло, мы счастливчики, а многие не дождались, все из-за темного народа и отношения к донорству. Я теперь знаю цену жизни, кто долго ждал спасения, тот все понимает. А отношение медиков на местах — это же ужас, ужас. И у нас нет такой организации, которая борется за человека, только этот институт, больше мы никому не нужны, ни живые, ни мертвые. Жена не знаю, как все это переносит, могу только на колени перед ней встать. Моя военная пенсия 5 тысяч рублей. Когда давали мне первую группу инвалидности — как будто от себя отрывали, все сомневались, человек с пересаженным сердцем — инвалид или нет. Должны дать “Оку”, стою в очереди два года, и все глухо.
Да, я теперь верующий. После остановки сердца, когда там побывал, пообщался с богом, я одну фразу его запомнил: “Ты рано ко мне пришел”. И лик его запомнил. Изображают его правильно, только одежда другая.
31 декабря 1998 года сидел я на кровати с шампанским — и все, больше ничего не помню. А пересадку мне сделали 5 января 1999 года, и где была моя душа эти дни, не знаю.
У Кондратьева была остановка сердца.
Три месяца назад он сел за штурвал самолета.
— В воздухе был целый час. А не летал пять лет. Ничего я не забыл, прекрасно себя чувствовал, конечно, снова полечу. И не раз — записали?
А Коваля я, представьте себе, еле поймала.
То он в Египте, то на работе, инвалид называется.
Ладно, условились. Приезжает он в редакцию, открывается дверь и — знаете, что бывает, когда выносят к столу пироги с пылу с жару? Благодать, вперемешку с добрым духом горячего хлеба. Пирогов Вячеслав Степанович с собой не принес, а удовольствие от его присутствия и желание улыбаться без причины были налицо. Если постараться описать его двумя-тремя словами, это будет: сокрушительная доброжелательность.
— Лет мне от роду шестьдесят, а по профессии я, представьте себе, бондарь. Чтоб вы знали, это единственная в мире профессия для долгожителей, потому что много дерева и много физической нагрузки, вот вам и весь секрет.
В 1974 году помогал на даче поднимать бур, закрученный в скважину колодца, получил случайный удар в лицо, “загорелась грудь”, брат отвез в Боткинскую. Оказалось, трансмуральный инфаркт. Пролежал три месяца. Только чуть-чуть очухался — простудился, и меня парализовало. Перележал за два года во всех московских больницах, заново учился ходить. До 1987 года не работал, был на инвалидности, кур на даче разводил. А в 1987 году — помните первый кооперативный ресторан на Кропоткинской? Вот я у Федорова был первым заместителем. Работы там было невпроворот, кто к нам только не приходил — и Ельцин, и Шеварднадзе, и Картер с семьей, да все, все. Там, очевидно, я и надорвался. Заболело у меня на даче сердце, а сосед мой работает в институте Шумакова, вот он меня туда и отвез. Там меня и поставили в очередь на пересадку сердца. И я там хорошо понял, что я в гостях у Случая, не всем такое предлагали.
Пересадку мне сделали 6 апреля 1998 года, ждать пришлось год. Бояться не боялся, выхода у меня никакого не было, чего же бояться спасения. Когда после операции приходил в себя, в первые минуты увидел я себя, как будто лечу по широкой медной трубе, даже рисочки было видно, прошел одну, за ней вторая, поуже, — так и выскочил на белый свет. Вот откуда выражение “пройти медные трубы”, понимаете? И что интересно: всю жизнь смерть за мной охотится, а я от нее убегаю. На второй день после операции позвонил жене, а она подумала, что операции не было. Нет, была...
Зато я теперь знаю, что почем. Но объяснить это никому невозможно. Когда жена несет сумки, я иду по другой стороне улицы, чтобы люди взглядом спину не прожигали.
Но без работы я жить не могу, отказался от первой группы инвалидности, взял вторую и работаю теперь там, где людям удовольствие. Видели такие длинные-предлинные белые лимузины? Люди заказывают на свадьбы, за женой в роддом съездить, вот я в этой фирме работаю. Живу с новым сердцем уже пять лет. Одно плохо: пришлось отказаться от кур. Было у меня на даче 200 штук, да завелись блохи. У меня даже домочадцы стали почесываться. А я столько лекарств получил, что стал несъедобным, меня блохи не ели. Ничего, время пройдет, опять заведу, куры веселые, с ними не соскучишься...
Одно неясно: какого цвета у него глаза?
Мне показалось — синие-пресиние, таким бывает летнее небо. А какого цвета глаза у академика Шумакова, я разглядеть не успела. Ужасно мне хотелось до него дотронуться. Дотронуться до человека, который знает, что возразить смерти.
Почти все операции по пересадке сердца сделал в нашей стране он.
А объяснить никому ничего не может.
Есть такие вещи, которые понять можно только сердцем...
