Не было, пожалуй, ни одного известного западного фоторепортера, кто приезжал бы в Москву между 30-ми и 80-ми годами прошлого века и не фотографировал бы очередь в Мавзолей. Кто приезжал несколько раз, тот и фотографировал неоднократно. Картье-Брессон сделал это в 1954-м и 1972-м. Лессинг в конце 50-х и конце 60-х. Очередь то из колхозников, то из солдат снимали и Бурк-Уайт, и Бурри, и Эллиот Ирвитт… Им само существование такого явления казалось чудом. Как — через почти две тысячи лет после крушения Клеопатры и последнего Египетского царства — в Европе люди выстраиваются посмотреть мумию умершего правителя?!
Не скажу за всех жителей СССР, но огромному большинству граждан ежедневное шествие вовсе не казалось какой-то дикостью и возвращением к язычеству. Впрочем, и сакральный смысл в эту экскурсию мало кто вкладывал. Скорее — просто традиция. Принято у нас так. Но такое свободомыслие было возможно только потому, что к трупу Ленина страну водили всего несколько десятилетий. Водили бы веками — сакральность бы ощущали всем сердцем и всем миром.
Впрочем, сегодня в “Фотоальбоме” речь пойдет вовсе не о Мавзолее. А о чем-то — и в прямом, и в переносном смысле слова — гораздо более значительном.
Мы все привыкли к открыточному Кремлю. Его игрушечным башням, рубиновым звездам, умильной смеси итальянского и татарского. Привыкли настолько, что и не представляем на него другого взгляда. Между тем Кремль — это прежде всего цитадель. Подобная была или есть в каждой европейской столице — Тауэр, Бастилия, Замок святого Ангела…
Строительство не деревянной, а белокаменной крепости определило в свое время притязания московских князей на верховенство. После того как в 1381 году Дмитрий Донской сбежал из Москвы, оставив ее на разграбление и сожжение Тохтамышу, не было вопросов, восстанавливать ли именно каменную крепость. Это было так же приоритетно, как создание при Петре I артиллерии и флота, а при Берии — ядерного оружия.
Но цитадель в средневековой готической Европе — это не только крепость. Это место, где душили государей, плели заговоры, пытали арестованных. В нынешнем ансамбле Московского Кремля самой старой считается Тайницкая башня, построенная итальянцем Антоном Фрязиным (“Фрязин” тогда, собственно, и значило “итальянец”). Само название говорит, чем занимались в этой башне. Приказные предки нынешних чекистов с помощью каленого железа выведывали там тайны, которые тут же становились государственными.
В Кремле собирал свои черные мессы Иван Грозный. Отсюда он уходил с войсками, чтобы вырезать Великий Новгород. С этих стен почти все московские цари следили за пожарами деревянной Москвы. Здесь удавили малолетнего Федора Годунова и убили Лжедмитрия, которому целовали крест на верность за несколько месяцев перед этим. Тут рвали бояр, убивали градоначальников. В этих палатах дал команду на бессмысленное и злобное уничтожение самого Кремля уже все понимавший и от того бесившийся Наполеон… “Открыточный” Кремль был, есть и всегда будет местом, где ужас, преступления и кровь проникли под штукатурку, затаились между кирпичами, готовы приведениями выплыть из-за каждого угла.
И в этом смысле он мало отличается от других европейских замков-резиденций. Но есть одна особенность: в Европе в подобных замках власть давно не обитает. Она переехала в прозрачные стеклянные парламенты (типа Рейхстага), либо в небольшие, в общем-то “домашние” офисы, на манер Даунинг-стрит, 10, или Белого дома. Позвонить в служебную квартиру шведского премьера вообще может каждый желающий хулиган.
Конечно, остались королевские дворцы (хотя короли в них, как правило, не живут), Елисейский дворец. Но чтобы какая-либо страна управлялась из готического замка — такого нет точно. И это совсем не случайно.
Первым ясно осознал невозможность реформировать страну из Кремля Петр I. Его нелюбовь к Москве, попытка ограничиться домом человеческих размеров — тема избитая. Наследники Петра Алексеевича, и особенно наследницы, дворцов, конечно, понастроили. И заговоров тоже понаплели. Но в целом, перенеся власть из Кремля, Романовы Россию из совсем глухого средневековья вытащили. (Кстати, Михайловский замок, в котором убили императора Павла, русские самодержцы принципиально не жаловали и последовательно “добивали”.)
Большевики вернули власть в Кремль и при Сталине над страной провели, безусловно, самые жестокие эксперименты по возвращению даже не в средневековье, а во времена рабовладельческих восточных деспотий. Не то чтобы атмосфера Кремля в этом виновата, но она соответствовала планам Иосифа Виссарионовича. Хрущев во время “оттепели” разрешил народу гулять по Кремлю. Но принципиально это ситуацию не поменяло. Строить нормальное правовое государство из этого места, видимо, невозможно.
Конечно, за столетия сосредоточения власти за зубчатыми стенами Кремль успел в отличие от Мавзолея стать действительно сакральным местом. Каждая эпоха награждала его своими дарами — звонницей Ивана Великого, Арсеналом и Екатерининским дворцом, рубиновыми звездами и офисами 14-го корпуса, Дворцом съездов и бронированными дверями в 1-й “президентский” корпус. Он все вбирал, но суть его не менялась — это то место, в котором находящееся на самом дальнем краю Европы северо-восточное княжество почему-то объявило себя прямым наследником Римской империи и сосредоточением истиной веры. И для доказательства этого готово было пойти на осуществление любого насилия.
Смысл и суть существования России пытались изменить много раз, но пока власть отделена от граждан кремлевской стеной — ничего не изменится. Смешно говорить о разделении властей, верховенстве закона, правах человека — собственно, о том, на чем стоит Европа, — заперевшись в средневековой цитадели. Слишком очевидны противоречия между целями и практикой.
Смешно говорить и об альтернативных центрах высшей власти. Власть в России всегда будет, как ртуть, стремиться за эти стены. Они дают ей легитимность. Связывают с тысячелетним прошлым. Не важно, кто царь. Но важно, что он в Кремле. За пределами зубчатых стен царя не бывает. С этим пониманием жизни, как и с вековым самодержавием, можно будет покончить не раньше, чем превратив Кремль в музей. Пока там будет находиться трон, “кольцо всевластия” будет стремиться туда.
Правда, когда-нибудь власть неизбежно уйдет из Кремля. И скорее всего не потому, что будущие руководители России, как Петр Романов или Мустафа Кемаль, более известный как Ататюрк, осознают необходимость создания новой столицы. А потому, что если в Бразилии управлять из переполненного огромного Сан-Паулу было просто невозможно, то дела в Москве в этом смысле скоро окажутся ничуть не лучше.
И тогда под Москвой появится новый городок для чиновников. А за древним Кремлем останутся лишь представительские функции. И это прагматическое действие будет иметь значение революции.
Автор долго пытался выбрать фотографию, на которой проступал не открыточный карамельный и очень привычный образ Кремля, а его средневековая безжалостная суть. И выбрал снимок довоенного июня 41-го года, который из окна своего номера в еще настоящей гостинице “Москва” сделала Маргарет Бурк-Уайт. Она, как и все последовавшие за ней западные фотооткрыватели Москвы, фиксировала очередь в Мавзолей. Но очередь получилась как-то не очень. В 80-х за дефицитом и больше стояли. Зато Кремль получился настоящий — не раскрашенный, как пасхальное яйцо, а действительно седой, массивный, недобрый (у Бурк-Уайт вообще особенный глаз на присутствие зла). Окна-бойницы показывают, как спиралями вьются вокруг башен змеи-лестницы, которые удобно защищать и по которым неудобно ходить. Островерхие крыши — просто украшательство готичных укреплений, построенных Аристотелем Феорованти. Люди на фоне стен — исчезающе малы и беспомощны. Такие стены имеют все основания смотреть на прохожих сверху вниз: сколько миллионов уже прошли под ними за столетия?
Второй снимок в сегодняшнем “ФА” — это суперизвестный портрет суперизвестного архитектора Ле Карбюзье. Сделал его не менее известный швейцарский репортер Рене Бурри. В его последнем сборнике этот портрет даже значится отдельным разделом.
Ле Карбюзье и его ученики строили по всей Европе, строили новую столицу Бразилии. Даже в Москве есть его здание — Госкомстат: Карбюзье выиграл тендер в конце 20-х. Иосиф Бродский написал про него весьма язвительные строчки:
У Карбюзье то общее с Люфтваффе,
Что оба потрудились от души
над переменой облика Европы.
Что позабудут в ярости циклопы,
то трезво завершат карандаши.
На портрете Бурри Ле Карбюзье на фоне каких-то антропологических диаграмм, с карандашом, в огромных роговых очках кажется сверхинтеллектуалом, эдаким ученым-гуманистом, наследником всего хорошего и одним из настоящих мудрецов, ведущих нас в будущее (архитекторы и в самом деле первыми выявляют и формируют среду, в которой люди потом будут жить десятилетиями). Бурри, очевидно, не согласен с Бродским. Но не важно, кто из титанов прав, споря еще об одном титане. Важно другое: пока наследники Ле Карбюзье не построят под Москвой компактную, разумную, прозрачную и “трезвую” столицу, далеко от средневековья нам не убежать. Москва умрет, доказывая себя третьим Римом.
Судя по последним выставкам, наши молодые архитекторы весьма продвинутые ребята. Они очевидно ближе к мировым тенденциям, чем художники или скульпторы. (Оно и понятно, в архитектурный институт в отличие от художественного ректора-милиционера еще не присылали.) Так что, может быть, они и доделают начатое Петром Великим?
