Хотя нет, поправимся: ребенком задорным, веселым, талантливым, хорошо шла по музыке в местной саранской школе, педагоги давали перспективу на ее фортепиано: ей-богу, видеть Марине себя на афишах в качестве солистки!
Все оборвалось чуть более года назад. Первое недомогание, думали, простуда, ерунда. А не проходит. Первая больница, один анализ, другой. И после череды догадок и неточных диагнозов пришли к одному знаменателю. Рак. Крышка пианино хлопнула, дом опустел, Мариночка с мамой срочно отбыли в Москву, где пролежали вместе в онкоцентре им. Блохина с 23 декабря 2008-го. Нынче там ввели карантин, и наши герои были вынуждены отправиться в Домодедово, в съемную комнату. Там мы их и застали…
Сегодня они ввергнуты в тотальное выживание на всех фронтах, во всех тылах, отступать некуда. А не нашлись бы деньги? Которые, собственно, и “не нашлись”: помог Союз благотворительных организаций России, он оплатил (и еще оплачивает) большую часть лечения. Не оплати — захлопнулась бы не только крышка рояля. Ну откуда у обычного человека 5 миллионов? Сумма просто заставляет содрогнуться.
— Я не понимаю, — спрашиваю у Марининой мамы, Людмилы Викторовны, — у нас столько раковых больных, и что, все платят по пять миллионов? Или сразу ложатся в гроб?
— Тут дело еще в том, что мы — граждане Казахстана (хотя я украинка, муж — русский); для россиян существуют какие-то квоты, на нас они, разумеется, не распространяются. Другая страна. Пока Cоюз деньги собирал, мы старались оплачивать сами, покуда могли. Но потом силы иссякли. Наше государство нам ничем не помогало. Здесь же куда только не обращались! Но нам все отказывали: одни говорили, что сумма большая, другие — что не работают с центром на Каширке, третьи — что помогают только россиянам.
Помощь пришла, но в итоге у Полехиных все равно перед центром задолженность — девочка очень тяжело восстанавливается, уходит много антибиотиков, крови и прочее-прочее.
Прощайте, “Грезы” Шумана
…Вернемся к хронике болезни. Мама говорит с грустью:
— Да, собственно, что рассказывать? Детство было простое. Развивали ребенка, как могли. Школа обычная, школа танцевальная, музыкальная. Фортепиано мы учились профессионально, нам оставался последний год, и мы не смогли его закончить. А так занимались хорошо, завоевывали высокие места на конкурсах, а главное — ей самой очень нравилась музыка. И кто думал-то, что подступит такая страшная болезнь?
Отмотаем год — сентябрь 2008-го. Ребятки только в школу пошли. У Мариночки начались легкие боли в груди. Потом кашель. Температура. Верили, что обычная простуда, так и лечили. Но вот уж полмесяца кануло — девочка слабая, в школу не ходит; местные саранские врачи, предположив, что речь может идти о воспалении легких, туберкулезе, посылают маму с дочкой лечиться в область, в карагандинскую клиническую больницу. И вот только там докопались до правды…
— Ну никакое лечение не помогало! Настояли на КТ (компьютерная томография). КТ сделали — стало все ясно. Онкология. Правда, диагноз сначала поставили как “рак легкого IV стадии”. И только уже здесь, в Москве, диагноз скорректировали…
По науке это звучит так, лучше бы в жизни не слышать: “незрелая периферическая нейроэктодермальная опухоль IV ребра слева, диссеминированная стадия, метастазы в правое легкое, позвонки, лимфоузлы”.
Страшное слово “рак” прозвучало в семье Полехиных не в первый раз. У Марининой мамы — онкологическое заболевание глаза, сама перенесла несколько весьма дорогостоящих операций. И тут снова!
Девочке одно ребро удалили полностью и два — частично. Еще вырезали третью часть одного легкого. И после операции это самое легкое до сих пор не открылось.
— А что же врачи? Не рекомендуют лекарства?
— Ой, мы уже перепробовали все что можно… Но не функционирует! Говорят: может, со временем оно у вас и заработает. Будем ждать.
Курс на хорошее настроение
На сей день Марина прошла 9 химиотерапий из десяти.
— Как у нас предписано по протоколу, — говорит Людмила Викторовна, — так мы и идем: операция, лучевая терапия, 10 “химий”. Осталась одна “химия”. Теперь вот эта ветрянка нас подвела (из-за чего карантин).
— Какой прогноз дают врачи?
— В целом они рассматривают послеоперационную реабилитацию положительно, “химия” нам помогла. Все раковые клетки убиты. Поэтому, конечно, надеемся на лучшее. Но ясно, что девочка останется инвалидом — с одним легким, вместо ребер — пластины.
По жизнедеятельности — масса ограничений. В течение года не сможет посещать обычную школу, только домашнее обучение. Полное освобождение от физкультуры, от каких бы то ни было физических нагрузок — это само собой.
Каждый “больничный день” в течение этого года складывался по-разному: Марина то вышивала, то вязала, но чаще возилась с компьютером. Переписывается со всеми своими одноклассниками и учителями, все в курсе, все сочувствуют. Еще регулярно приходили учителя-предметники, занималась, а табель Марина отсылала к себе домой.
— А Мариночка сможет вернуться к фортепиано?
— Мы намерены завершить образование и получить диплом! Сейчас такая жизнь, что и не знаешь, что тебе больше в жизни пригодится. Но музыка — как и любое творческое начало — тоже помогает преодолению недуга.
— Интересно, в центре Блохина есть инструмент?
— Сейчас в подростковом отделении еще ремонт идет, нас перевели к малышам, но до ремонта у нас на этаже стояло пианино, Марина хотела подойти, поиграть, но в ту пору была совершенно не в состоянии. Потом сделали операцию, рука не действовала… Она лишь сейчас более-менее руку разработала. По инструменту соскучилась. Хотя пальцы, конечно, отвыкают.
— Отвыкают, но помнят!
— Ну да, это как велосипед, кататься никогда не разучишься… Тем более если есть дар. И я нисколько не переживаю за фортепиано, знаю, что дочка его не бросит!
Очень надеюсь, что по завершении курса первичной реабилитации Мариной заинтересуется и фонд Спивакова — ребенок талантливый, так и горел бы музыкой, если б только чуть не сгорел сам.
— Как у Марины настроение? Очень подавлена или нет?
— Нет, она по натуре оптимист. Да, бывают слезы, всякое бывает, но это все у нас проходит. Мы идем дальше. Знаете, какие-то “борцовские качества” тоже вырабатываются. И о своем диагнозе она сразу знала. Всё знала. Так что болезнь победим.
* * *
…Пока на Каширке карантин — Марина с мамой приехали в съемную комнатку в город Домодедово. Поначалу снимали гостиничный номер в Орехове, но это оказалось невменяемо дорого. Приходится ездить к черту на кулички. Возвращение в Центр — примерно до 1 декабря (как место будет).
— Людмила Викторовна, вы с дочкой — понятно, здесь, в Москве. А ваш муж, Маринин папа, — тоже с вами?
— Нет-нет, папа наш дома, в Казахстане, он работает… Там же у нас еще ребенок — 9-летняя дочка Вероника.
— Ух ты, господи, ну вы и попали, — Людмила Викторовна улыбается на эти слова, — столько всего на ваши плечи.
— Да у нас еще не исчезло чувство юмора.
— А папа кто по профессии?
— Он водитель у нас. Приходится много работать — и тут на лечение нужно, и там маленькая доченька…
— Не теряет Игорь Иванович присутствия духа?
— Папе некогда терять. Надо держаться.
— Сколько вы еще пролежите на Каширке?
— При хорошем раскладе — месяц. Затем — обследование, и если все нормально — “встаем на контроль”: то есть на месяц поедем домой, в Казахстан, а потом вернемся опять на обследование. И так в течение полугода будем раз в месяц ездить сюда, показываться. Потом раз в три месяца. Потом раз в полгода. В год. Нескоро мы распрощаемся с Москвой.
20 ноября Марине исполнилось 14 лет. У нее нет ребер, легкого. Ни ресниц, ни бровей, ни волос — ничего. Уже год у нее нет дома. Либо палата, либо съемная халупа. А ей просто хочется жить. Веселиться. Играть. Увидеть хоть раз счастливую, не измотанную проблемами и переездами маму. Она вступает в тот возраст, когда окончательно начинает понимать все. Что поймет она об этом мире? Как он несправедлив и жесток? Или сквозь весь ужас разглядит тепло от рук пусть не многих, но хоть некоторых, кто не остался к ней безучастен…
