— Возьмите яблоко, вкусное, — сказал Рошаль и подвинул ко мне корзинку с печеньем.
За двадцать минут он двенадцать раз подошел к телефону.
Я смотрела на него и вспоминала, как летом, вынимая из портфеля малосольные огурцы и пирожки с курагой, он, прежде чем мы начали обсуждать один грандиозный замысел, сказал, что никак не может поверить, что ему 69 лет.
Да, это неправда. Это по паспорту. А по-настоящему человек, который работает с детьми, ежедневно получает от них витамин, препятствующий окончательному взрослению. Вероятно, это самое драгоценное лекарство на свете. Благодаря ему человек недоступен бессмысленности.
Дети не верят в смерть — по-видимому, она и есть самое бессмысленное. Но Леонид Михайлович видел, как умирают дети. С 1982 года он руководит отделением неотложной хирургии и травмы НИИ педиатрии Научного центра здоровья детей РАМН. Профессор Рошаль — автор семи монографий и руководств по детской хирургии, которые повсеместно применяются во врачебной практике. Он председатель Международного комитета помощи детям при катастрофах и войнах Всемирной ассоциации неотложной помощи и медицины катастроф (WADEM), член Британской ассоциации детских хирургов. Основным научным направлением является разработка консервативных методов лечения хирургических заболеваний, ранее требовавших оперативного вмешательства. Разработал консервативные методы лечения ряда острых хирургических заболеваний органов грудной и брюшной полости.
Где были катастрофы и войны — там был и Рошаль.
1988 год — землетрясение в Армении;
1989 — железнодорожная катастрофа Уфа — Челябинск;
1990 — Румыния, революция;
1990 — взрыв завода в Усть-Каменогорске, Восточный Казахстан;
1991 — война в Персидском заливе;
1991 — землетрясение в Грузии;
1991 — война в Югославии;
1991 — землетрясение в Сан-Франциско (США);
1991 — председатель координационного медицинского Совета защитников Белого дома;
1991—1992 — война в Грузии;
1992 — Нагорный Карабах, Армения, Азербайджан;
1993 — землетрясение в Египте;
1995 — землетрясение в Японии;
1995 — Чечня;
1995 — землетрясение на Сахалине;
1998, май и июль — землетрясения в Афганистане;
1999 — землетрясение в Турции;
1999 — Югославия, Черногория;
2000—2002 — землетрясение в Индии и Афганистане, теракты в Буйнакске, Каспийске, Москве.
Леонид Михайлович Рошаль включен в международный справочник “Кто есть кто” (56-е издание 1993 г.).
Но и без этого справочника теперь весь мир знает этого человека.
В театральный центр на улице Мельникова он пришел сам.
— Вы в Бога верите?
— Мне уже приходилось отвечать на этот вопрос. У каждого человека есть свой бог. Но к религии я отношусь осторожно, потому что я думаю, что когда-нибудь человечество придет к единой религии. Сегодня религия не объединяет, а разъединяет людей.
— Я думаю, зайдя туда и вернувшись оттуда, вы теперь знаете о людях что-то такое, чего не знали раньше. Это так или не так?
— Я был в трагических, чрезвычайных ситуациях во многих странах во время войн и больших катастроф. Все это я чувствую и знаю. Чего-то нового в этой ситуации я для себя не увидел. Я приблизительно представлял, как должно быть. И так и было.
Конечно, было жутко, что в спокойное время в центре Москвы вдруг произошел захват и под угрозой оказались жизни около тысячи человек. Ни в чем не повинных, здоровых, нормальных людей, которые с трудом, за переплату достали билеты и пошли смотреть спектакль.
— Вы его видели?
— Не пришлось. Никогда не был в этом театре. Один раз попал, и то не по билету, а своими ногами. И увидел людей. Без особых истерик, с послушанием, что правильно, — в такой ситуации это и было нужно.
— Вы имеете в виду заложников?
— Да. С определенным послушанием, с определенной тишиной. Громких разговоров не было. Как-то тихо люди между собой переговаривались, чтобы не обращать на себя внимания. Потому что любой, кто внимание вызывал, получал замечание с пистолетом перед носом. Все это знали. Как все знали о том, что в первый же день они убили молодую женщину. И не выпускали одного очень больного мужчину с подозрением на перитонит.
Было сказано: “Пусть замолчит или подыхает, а будет орать, его тоже расстреляем...” То есть расстрел для них — не проблема.
— А какова судьба этого мужчины?
— До штурма он был жив.
— Люди много и ожесточенно спорили о том, действительно ли террористы хотели умереть, как сами о том заявили на весь мир. Что вы об этом думаете?
— Я прежде всего понял, что “мы хотим умереть” — это бравада. У меня такое ощущение, что умирать они не хотели. Самый прекрасный вариант был — улететь обратно на родину, взорвав или не взорвав здание, не знаю. Но главное для них было, чтобы Россия вывела войска из Чечни.
— Вы верите в то, что они пришли с намерением добиться вывода войск?
— Верю.
— А с кем из террористов вы разговаривали?
— Со многими. С Бараевым, с его заместителем и приблизительно с двадцатью боевиками, включая женщин.
— И все же: вас позвали или вы пошли сами?
— Я почувствовал необходимость связи между миром и теми, кто оказался там. И подумал: кто, какой профессионал там нужен? Сантехник — нет. Теоретик — нет. Кибернетик — нет. Кто должен там быть? Доктор, конечно. Поэтому я позвонил Юрию Михайловичу Лужкову. И что интересно. Я звоню Иосифу Давыдовичу Кобзону, когда он только что вышел от них, а он говорит: “Мы только что с Лужковым про тебя разговаривали”. Это Кобзон попросил разрешения пустить меня в здание театра. И получилось — и я, и Иосиф Давыдович сказали об этом Лужкову, считай, одновременно. О чем я, разумеется, не знал. Но иначе меня бы туда не пустили, все было очень сложно.
— И террористам Кобзон предложил вашу помощь?
— Да, я ему за это благодарен.
— Вот вы туда вошли...
— Первый раз мы пришли туда вместе с иорданским доктором. Это когда по радио и телевидению прошла информация, что там находятся два иорданца. Одним из этих иорданцев и был я. Кстати, журналисты постоянно называли меня руководителем Центра медицины катастроф. А руководит им достойный человек, генерал Гончаров. И я себе представил его состояние: что, меня уже сняли, а Рошаля назначили? У Рошаля — своя работа.
Ну и вот, когда мы туда вошли, нам сказали: “Так, зачем пришли?”
Мы показали документы.
— И они их смотрели?
— Конечно. И очень внимательно. А потом мне говорят: почему вы? Я объяснил, что я доктор, работал во многих странах во время войн, в том числе и в Чечне, в Урус-Мартане, в Ачхой-Мартане.
Они говорят: ну а где инструменты?
Я сказал, что пока пришел выяснить, чем помочь.
Мне ответили: “Идите отсюда. Если в следующий раз придете без инструментов, мы вас убьем”.
— Это кто сказал?
— Один из террористов в маске. И добавил: “А по дороге заберите там, на этаже валяется одна убитая. Пришла к нам пьяная. Она лазутчица, шпионка, поэтому мы ее убили”. И вот мы с иорданцем эту самую женщину первую и вынесли.
— Что было дальше?
— Я взял у “скорой помощи” специальный чемоданчик, и минут через восемь—десять мы вернулись.
— Запомнились минуты?
— Да, запомнились.
— Расскажите об иорданском докторе.
— Я восхищаюсь этим человеком. Мог не приходить, чужая страна, страшная ситуация, непонятно, что произойдет через минуту, — вот видите, опять про минуты. А он врач и выполнил свой долг. Он почти ничего не говорил. Только внимательно слушал.
— Чемодан с инструментами проверили так же, как паспорт?
— Проверили, ну что вы. И мы пошли на балкон к заложникам. Конечно, все удивились, кто это пришел в халате? Я улыбнулся и сказал всем “здравствуйте”, как будто я пришел на прогулку. Потом говорю: “Так, кому нужна моя помощь?” Бодреньким голоском. Потом мы организовали операционную в женской уборной. И обработали рану на кисти у одного из террористов. Доктор обязан, вы так на меня не смотрите.
— Он сам вас попросил?
— Да, конечно. Мне не надо даже объяснять это, мы обязаны помочь любому, кто нуждается в медицинской помощи. Знаете, когда берут в плен раненого противника, мы сначала должны его вылечить, а потом судить. Вот, большая была рана. И на другом пальце тоже. И потом, когда две девочки выпрыгнули, пуля отскочила и попала другому террористу в ногу. Перестрелка была прямо рядом с нами. Он пошел в зал — и все это видели — снял штаны и попросил меня обработать рану. Чтобы у всех были ласковые глаза, когда я это делал, — так нет. Но мне-то надо было пройти и через это, иначе я не получил бы самого главного — разрешения помочь заложникам. И они разрешили.
— Медикаментов много понадобилось?
— Очень. И тут здорово сработало московское здравоохранение и лично начальник городского управления Сельцовский, который постоянно находился на месте событий. Ведь обеспечить медикаментами надо было почти 800 человек, колоссальная ответственность, и все четко сделали, причем быстро.
— Помогли террористу и...
— ... и нас вернули в зал и посадили. Мы с иорданцем сели вместе со всеми и сидели четыре часа. Мы не знали, что с нами будет. Просто сидели вместе со всеми.
— И ни с кем не разговаривали?
— С ним разговаривали. С женщинами-террористками. Они все молодые были. Я говорю той, которая там ходила, водичку раздавала: “Слушайте, надо же им сказать, что мы сидим-то”. А она отвечает: “Да, я им скажу... Чего вы волнуетесь, уйдете отсюда”. А я волновался — время позднее, аптека закроется, мне же надо лекарства взять. А она говорит: “Не волнуйтесь, уйдете”.
При этом нас все время стращали, все пытались вбить нам в голову, что все заминировано. Говорили: зачем вы вообще сюда приходите? Вы понимаете, что можете взлететь на воздух? Видите, с нами пришли женщины. Они тоже на все готовы. И мы пришли только за одним, чтобы российские войска ушли из Чечни.
— Им было жалко людей, которые сидели в зале?
— Нет. “Мы все взорвем, так хочет Аллах”. И даже когда они отпустили восемь детей и я сказал “спасибо”, террорист ответил: “Это не мы, это Аллах”.
— Можно ли было разговаривать с заложниками?
— Только о том, что у кого болит, на медицинские темы. Рядом сидел кто-нибудь из террористов, все же слышно было, тишина в зале. Понимаете? Люди сидели трое суток, разрешали пройти только в туалет, размяться. В этой ситуации обострились все хронические болезни, у людей начались головные боли. Как они, бедные, все это выдержали? Когда я первый раз выходил, я сказал: “Все будет нормально”, — чтобы людям было на что надеяться. И несколько человек мне сказали: “Пожалуйста, передайте, пусть только не будет штурма”.
— А с террористами?
— Я старался. Один сказал, что учился на юридическом факультете Грозненского университета. Но имен никто не называл. Во время операции я спросил террориста: “Как вас зовут?”. А он сразу посмотрел прямо в глаза: “Зачем тебе? Называй меня чечен”.
— Вы все время чувствовали готовность к вражде?
— Да, готовность к вражде была постоянная. Они все время очень остро следили за тем, что я делаю, что говорю, за каждым словом. Очень боялись шпионов.
— Неужели и дети ничего не сумели вам сказать?
— Ничего. Только отвечали на вопросы: больно — не больно.
— Расскажите про Бараева.
— Когда нас снова выпустили, мы пришли в штаб, забрали все медикаменты и вернулись около 2 часов ночи. И тогда я разговаривал с Бараевым. Он сказал, что в конце концов отпустит всех детей. А отпустил только восьмерых.
— Почему?
— Это у него надо спросить. Они вообще часто меняли решения, но в наркотическом опьянении не были, это совершенно точно. И еще я не видел, чтобы они молились. Знаете, у мусульман есть время, когда все молятся — этого я не видел.
— Кавказцы очень любят детей. Неужели им не было жалко маленьких заложников?
— Если бы не было жалко, они бы никого не отпустили. Но заместитель Бараева мне сказал: “А почему ты хочешь, чтобы мы отпустили детей? Когда федералы окружили — и назвал какой-то город или деревню, — началась зачистка, мы же просили, чтобы детей отпустили, но их не отпустили”. Я сказал: “Знаешь, я читаю газеты, но я такого не слышал. Это что же, в отместку?” А от отвечает: “Нет, просто ты говоришь — отпусти, отпусти, льешь крокодиловы слезы, а почему тебе не жалко чеченских детей?” Я говорю: “Как это? Я приезжал в Чечню и лечил их, и оперировал, и сегодня в Москве находятся 40 чеченских детей вместе с матерями, мы их лечим, есть очень тяжелые больные”.
— А он что?
— Он не ответил.
— Что вам больше всего запомнилось из ваших разговоров с террористами?
— Ничего. Просто перебираю в памяти — ничего.
— Вы разыскивали двух врачей, которые оказались среди заложников. Вы назвали их героями. Они нашлись?
— Слава богу, да. Только пока я не буду называть их имена, потому что им и так досталось, а выдержать шквал журналистов в этой ситуации для них задача просто непосильная.
— Не могу не спросить вас о последствиях применения газа.
— Я не токсиколог, я хирург и привык отвечать за то, в чем разбираюсь.
— После теракта в Каспийске вы сказали, что лично расстреляли бы человека, который его совершил.
— И расстрелял бы, если бы был точно уверен в том, что это сделал именно он. Террористы — нелюди.
— Вы сказали как-то, что все дети добрые и красивые. Почему из хороших детей вырастают плохие взрослые?
— Для меня это тоже загадка. Хотя если подумать, объяснение, вероятно, найдется. Мы сами делаем молодежь такой, как будто у нас идет война. На телеэкранах без конца — убийства, расстрелы, отрезание голов. Это же все для нормального человека — крен, насилие. Надо снимать нормальные человеческие фильмы. Я так соскучился по ним. По фильмам про любовь. Разве их с этими пиф-паф сравнишь?!
А прокрутка этих трупов многочисленная — после штурма... Неправильно это.
— Что вы услышали дома, когда вы вернулись?
— А никого не было. Потом позвонил сын: “Папа, ты жив? Поосторожней, пожалуйста”.
— Вы бы хотели сейчас что-нибудь сказать террористам, которых видели в Театральном центре?
— О чем говорить с мертвыми?
— А тем, кто еще может сделать что-то подобное?
— Даже если они захватят Кремлевский дворец, все закончится так же. Это бессмысленно, понимаете? Нельзя идти на поводу у террористов.
* * *
На другой день вечером я позвонила Леониду Михайловичу, чтобы кое-что уточнить. В десятом часу вечера он был у себя в клинике. Только я начала записывать, его вызвали в реанимацию. Он попросил перезвонить.
Перезвонила. Через пять минут — то же самое. Был уже одиннадцатый час, он сказал, что, когда вернется, перезвонит сам.
Через час слышу его голос:
— Я весь внимание.
— Вчера вы рассказывали про мальчика-заложника, у которого было подозрение на пневмонию...
— Сегодня он ко мне пришел, и мы его госпитализировали.
— Вы отдыхать собираетесь?
— Обязательно. Но, во-первых, еще не так поздно, а во-вторых, у меня и отпуск-то два месяца, а я выдерживаю только две недели.
— И как вы предпочитаете их проводить?
— Идеальный вариант — номер с видом на море, сесть на балконе с ноутбуком и работать в свое удовольствие.
* * *
Сейчас у профессора Рошаля карамельный период, о нем написали и еще напишут много приторного, потому что многим кажется, что именно это нужно человеку, сделавшему то, что сделал он.
Что ему на самом деле нужно — так это выспаться. И некоторое время не подходить к телефону. И чтобы выходили всех, кого сумели спасти.
* * *
Один старый доктор сказал, что в медицине главным лекарством является сам врач.
Кто бы сомневался.
