Ну и, конечно же, Михаил Соломонович — младший брат Юлия Соломоновича, личный друг президента Азербайджана и сын своих очень уважаемых родителей. Вот, собственно, и все богатство, которое Гусман накопил к своему юбилею. Но этого, согласитесь, немало.
— Михаил Соломонович, вам исполняется 60. Какой тост вы приготовили для своего юбилея?
— Здесь я не буду оригинален. Раз уж вы озвучили цифру, то сошлюсь на классика, ведь лучше Жванецкого не скажешь: “Что такое 60? Это испуг в ее глазах, все остальное — то же самое”. Но если даже ориентироваться на эту цитату, я бы пожелал себе здоровья.
— Надеюсь, впереди у вас много еще всего будет. Но скажите: жизнь удалась?
— Я панически боюсь такого рода итоговых реляций. Во-первых, боюсь сглазить, я человек суеверный. Но даже не в этом дело. Просто я с огромным уважением всегда относился к тому делу, которым занимался всю свою жизнь и с огромной иронией — к самому себе. В юношестве у меня был довольно большой общественный темперамент. Конечно же, я состоял в комсомоле, в других общественных организациях, но в то время это было формой выражения и самореализации. Уверен, что если бы Ксения Собчак жила в те годы, наверняка бы работала в комсомоле. И наоборот: Валентина Ивановна Матвиенко, прошедшая блестящую комсомольскую школу, может быть, сегодня стала бы популярной телеведущей. Для меня самое главное в жизни — возможность максимальной самореализации. С другой стороны, я всю жизнь стремился делать только то, что мне интересно, поэтому никогда не смог бы заниматься бизнесом.
— Хотите сказать, что в вас еще не угас дух комсомольцев 20-х годов, Павки Корчагина, который ради идеи готов был бесплатно рыть узкоколейку?
— Это фанатизм. Как-то я разговаривал с одним очень высоким российским руководителем и рассказал ему, чем отличался Михаил Андреевич Суслов от скромного бакинского комсомольца Миши Гусмана. Суслов был на 90 процентов убежденный коммунист, а на 10 процентов циник. У нас, молодых, баланс был, конечно же, другой, но этого оставшегося процента убежденности в красивые социалистические идеи хватало для того, чтобы существовали такие понятия как энтузиазм, творчество, поиск. Нельзя быть абсолютным циником, но фанатиком тоже быть не стоит. Нужно быть просто нормальным человеком.
— И для вас Корчагин никогда не был идеалом?
— Никогда. Не нужно сравнивать комсомольцев 20-х и 70-х. Павка не мог быть героем 70-х. Мне в то время было всего 20 лет, и тогда очень нравился Гагарин. Корчагин существовал как образ воспитательный, но в него не играли ребята моего поколения. Мы скорее поколение фильмов “Мертвый сезон”, “Щит и меч”, “Коллеги”, “9 дней одного года”. Герой Баталова в “9 днях” не фанатик, но мыслящий и убежденный человек.
— 20-е годы — Островский и “Павка Корчагин”, 60-е — Аксенов и “Коллеги”, ну а 70—80-е — Поляков и “ЧП районного масштаба”, то есть разложение комсомола. Вы как комсомолец-активист прошли через это разложение?
— Но в комсомоле работали разные люди. Вот сейчас в любимом “МК” трудится небезызвестный мой старый товарищ Сергей Рогожкин, который был секретарем ЦК ВЛКСМ по вопросам культуры, очень прогрессивным человеком. Я хочу вывести за скобки откровенных карьеристов, лицемеров, ханжей…
— А разве не они потом адаптировались к постсоветскому времени гораздо легче, чем романтики, и теперь прекрасно себя чувствуют?
— Такое было всегда, это вечная проблема. Тут важно найти меру компромисса, меру непогрешения против своей совести, против понятия чести, человеческого благородства. Эта мера и определяет качество человека.
— И где была ваша мера в застойные 70-е?
— Я не двурушничал, не науськивал, не предавал. И эти качества со временем никак не связаны. Во времена инквизиции меры порядочности были абсолютно те же. Быть порядочными на своем месте миллионы людей для себя считали главным.
— Но разве для вас, высокопоставленного комсомольского работника, не существовало серьезных искушений? Как же, например, эти загородные поездки комсомольцев с девочками, о которых пишет Поляков?
— Соблазны есть у любого человека. Дворник тоже может украсть метлу. Ведь заповеди “не убий”, “не укради” относятся ко всем людям, вне зависимости от их профессиональной деятельности, социального статуса, национальности… Не надо убивать и воровать, кто бы ты ни был. Не надо ходить в баню с девочками, независимо от того, работаешь ли ты в райкоме комсомола или старостой в синагоге.
— Ну а для чего же вы поступили в партшколу в Баку?
— Кто-то в детстве мечтал быть космонавтом, пожарным. А я с 12 лет хотел быть дипломатом. Именно тогда мой старший любимый брат назвал меня информационным вампиром. Я уже любил читать газеты, журналы от корки до корки.
— Я в 12 лет только про спорт на последней странице читал.
— А я обожал про международную политику и, как мне тогда казалось, сильно в ней разбирался. Поэтому пытался поступить в МГИМО. Естественно, не поступил. Ну как же мог поступить Миша Гусман в МГИМО в 66-м году? Тогда пошел в Институт иностранных языков. И не потому, что там проректором была моя мама, наоборот, экзамены проходили публично, чтобы показать, что все чисто. Но иняз мне показался недостаточным, хотелось быть еще журналистом. А в партийной школе как раз курс журналистики и проходил. Там не зубрили Маркса, Энгельса и Ленина, а готовили управленцев.
— И каяться за ужасное советское прошлое вам не в чем?
— В комсомоле было много веселого, вписывающегося в правила того времени. Известно, что в последние годы жизни Леонид Ильич Брежнев любил получать награды, звания. Естественно, что комсомол Азербайджана должен был организовать Генеральному Секретарю поток поздравительных телеграмм от трудящихся. Этим занимались два-три человека. Я был одним из них. У меня была норма — 30 телеграмм в день. И вот я сидел и писал: “Мы, молодые ткачихи…” или “Я, юная прядильщица, поздравляю дорогого Леонида Ильича…” Но за это мне не стыдно. Точно знаю, что за свою жизнь не совершил ни одного сознательного поступка, за который потом пришлось бы краснеть. Другое дело, что, может, такие поступки в итоге и случались, как у всякого человека, но совершенно точно, что это было сделано несознательно.
— Насколько тогда да и сейчас ценится человеческая репутация?
— На примере своих родителей я понял, что это и есть та единственная валюта, о которой стоит говорить всерьез. Репутация — это самое главное. А из всех человеческих качеств в мужчинах и женщинах ценю прежде всего ум. Я вечный поклонник формулы — лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Не воспринимаю и не общаюсь с глупостью ни в женском, ни в мужском обличье.
— Но женщин-то можно простить за глупость? Помните, генерал Лебедь говорил: “Глупость — это такой ум”.
— Это чисто военная формула. Военный человек не имеет права выбирать, с кем иметь дело. Он командир, у него сто тысяч бойцов, среди которых по закону свободных чисел есть определенный процент глупцов. А я не командир, поэтому общаюсь и работаю с тем, с кем считаю нужным.
— Сами же сказали, что вам не чужда самоирония. Разве в себе вы не находите эту самую глупость?
— Сплошь и рядом, и ирония мне в этом очень помогает. Конечно, я совершал в жизни глупые поступки. Но глупость вещь оценочная. Если я не надел лишний свитер, хотя на улице мороз, это глупость? Нет. В работе, в профессии я стремлюсь глупостей не совершать.
— А в быту?
— Мне очень повезло с женой, она меня охраняет от таких глупостей. Мы поженились с ней в 75-м, хотя совершенно разные люди. Джема — человек железных правил, очень не любящая оттенки. Однажды, уже более 30 лет назад, какой-то человек меня обидел. Я уже забыл про это, она до сих пор с ним не разговаривает. Это не злопамятность, а принцип.
— К вам она тоже относится таким же черно-белым образом?
— Этот ваш вопрос я должен бы был оставить без комментариев, чтобы не попасться жене под руку, но все же скажу: она относится ко мне точно так же, без прикрас, но это меня очень сильно дисциплинирует.
— Простите, но в моем извращенном уме сразу возникает образ вашей жены с плеткой.
— Нет-нет-нет. Меня кем угодно можно назвать, только не подкаблучником. Просто я человек более толерантный и дипломатичный, чем она.
— Профессия наложила отпечаток?
— Совершенно верно. А жена по профессии экономист, хотя много лет уже занимается домом, сыном. Она очень практичный человек.
— А вы?
— Смотря что понимать под словом “практичный”. А то иногда говорят, что это то же, что скаредный, крохобор, который свое не упустит. Нет, это не про меня.
— Неужели вы свое упускаете?
— В материальном смысле — легко. Ну нет во мне стяжательства. Папа у нас был уважаемым человеком, завкафедрой, руководителем крупной клиники. В те годы тоже существовало взяточничество в медицинской среде. Но меня никак не унижало, что мы жили в коммуналке. Наоборот. Самая моя любимая фраза в “Трех мушкетерах”, когда Атос обращается к кардиналу Ришелье: “Что для Атоса слишком много, для графа де Ла Фер слишком мало”. Я всегда считал себя сыном своих родителей и именно их мерилом измерял свои подходы к обращенным ко мне соблазнам.
— Если бы кто-то другой говорил те же слова, что вы сейчас, я и читатели могли подумать: когда человек так много говорит о высших моральных категориях, что-то в нем не так. Но при вашей безупречной репутации я так подумать не могу.
— А для меня это не высшие категории, а нормальные.
— Вы мне сейчас напоминаете героя Баталова в “Москва слезам не верит”: “Принимать решения и защищать слабого — для мужчины это нормально”.
— Там, где я родился, — в Азербайджане, в городе Баку, — слово “мужчина” является главной оценкой достоинства. Когда там про человека говорят “он мужчина”, это не просто фигура речи.
— А вам приходилось защищать кого-либо на кулаках?
— Вообще-то я не поклонник драк, словом отбиться можно гораздо лучше. Я всегда мог словами победить оппонента, здесь за мной не заржавело. Но так как в юности я вырос на босяковой улице, то, конечно же, дрался, хотя очень не любил это дело. Вообще, бакинская улица — особое понятие. Начиная с весны там все живут нараспашку: на улице целовались, пили чай, дрались, играли в футбол, скандалили. В нашем доме было 7 квартир, а в них — 9 национальностей. Ну и скандалы были между хозяйками: кто у кого занял бельевую веревку.
— Со стороны это выглядит довольно смешно. У вас, наверное, чувство юмора не меньше, чем у старшего брата?
— Я тоже играл в КВН, только был боец первого ряда, а он — командир. То бишь капитан. Вообще, человек без чувства юмора — это катастрофа. Тут я опять вспомнил своего брата, хотя отношения у нас как у братьев Кеннеди — вечная ревность друг к другу. Для своей телепрограммы я брал интервью у Джорджа Буша-младшего. У него в Овальном кабинете стоит письменный стол, который раньше принадлежал президенту Кеннеди. Буш мне про него рассказывал, я его слушал и, проверяя, стучал по столу. Передача вышла в эфир, в этот день я получил много приятных звонков, даже от тогдашнего президента Владимира Путина. Я был счастлив. Вдруг звонит старший брат и сразу без вступления: “Ты что, краснодеревщик? Что ты там стол хлопнул?” И я сразу понял, что ему понравилось.
— Михаил Соломонович, вы хорошо устроились: в своей ТВ-передаче разъезжаете по всему миру “за счет заведения”, с президентами встречаетесь… Для миллионов людей это же голубая мечта.
— Канал за меня ничего не платит. Треть финансирования существует на грант от Минпечати. А на остальное я все эти 10 лет, что выходит программа, хожу с протянутой рукой по друзьям-спонсорам. Но в титрах они не присутствуют.
— Так что же они с этого имеют?
— Одну только дружбу. Уверяю вас, что если жить так, как я пытался жить все эти годы, у любого человека к 60 годам найдется такое количество друзей. Вообще для меня друг — этот тот человек, с которым бы я каждый день хотел говорить по телефону. А желательно еще каждый день встречаться.
— А по-моему, с другом необязательно так плотно общаться. Главное, чтобы он помог тебе в трудную минуту и ты ему. И разделил радость с тобой.
— Не согласен, для меня это не дружба. Вот я не представляю себе, чтобы хотя бы день не поговорил с братом. Если я ему два дня не позвоню, пусть даже не по моей вине, — чудовищная обида, страшный наезд: “Куда ты провалился?” Он вообще “наезжало”, но ему как старшему брату таким быть сам бог велел. Зачем же ждать, когда мне или ему будет трудно? А в промежутках что?
— Ну вот американцы тоже не любят друг другу навязываться.
— Американцы для меня не пример. Мне ближе бакинский стиль.
— Он же российский?
— Нет, это немножко другое. Там нужно все посиделки водочкой запивать. А я чай люблю. “Давай, старик, выпьем” — это не по мне. Я на самом деле непьющий. Мне неинтересно, невкусно.
— Да без водки как же можно прожить в этой жизни?
— Так я же прожил. За свою жизнь я, наверно, не выпил литра кофе и литра водки.
— А виски с Бушем?
— 50 граммов виски на стакан кока-колы, лед, лимон — это да. Меня в Латинской Америке научили.
— Вас когда-нибудь распекало начальство?
— Оно только этим и занимается.
— Что, вызывает на ковер и на русском матерном?..
— Никогда в жизни. Надо суметь поставить себя так, чтобы тебя не вызывали на ковер, а приглашали в кабинет и не распекали матом.
— А сам вы как начальник?
— Грешен. Я могу кричать, орать… Но при этом никто не может сказать, что я унизил человека. Все знают, что если я ору, то не от высокомерия или презрения, а лишь потому, что требую от людей то же, что и от себя.
— Так что, Михаил Соломонович, жизнь удалась?
— В скобках будет написано: он задумался и потер нос. У моего папы была любимая присказка: “Умирал хан и попросил Всевышнего прожить еще раз жизнь, чтобы исправить все ошибки, которые он совершил. Бог смиловался, дал ему вторую жизнь. И когда она закончилась, спросил хана: “Ну что, исправил свои ошибки?” “Нет, — ответил хан, — я все те же ошибки совершил, да еще и две новые сделал”. Вроде бы все, что я хотел, с божьей помощью (хотя я человек нерелигиозный) мне удавалось. Не могу сказать, насколько хорошо у меня это получалось, но то, что случилось, мне нравится. Но есть и вторая любимая притча: “У борца Пехлевана был любимый ученик. Многие годы он обучал его всем премудростям восточной борьбы. И когда ученик стал уже суперборцом, то своего учителя-старика вызвал на поединок. Конечно же, во время поединка он мутузил этого старика как хотел. Вдруг в последнюю секунду Пехлеван применил совершенно неизвестный ученику прием и выиграл схватку. Когда они уходили с ковра, ученик спросил: “Учитель, 30 лет ты меня учил борьбе, почему ты никогда не показывал мне этот прием?” — “А я всегда знал, с каким сукиным сыном дело имею”. Так вот, надо всегда знать, с кем имеешь дело.
