Напрасно пролитая кровь

Директор ижевского интерната Дмитрий Гавриков защищает своих воспитанников, “вскрывших вены” на глазах у всей страны

Директор ижевского интерната Дмитрий Гавриков защищает своих воспитанников, “вскрывших вены” на глазах у всей страны
Дмитрий Гавриков.
“Я верю детям. До последнего верю. Но управлять взрослыми они у меня не будут”, — говорит Дмитрий Гавриков, директор ижевского интерната №2, двенадцать воспитанников которого 31 января якобы попытались покончить с собой и вскрыли вены.  

Таким шокирующим способом дети якобы добивались увольнения директора. Который их якобы притесняет.  

“Трудные подростки нужны государству. Из них вырастают настоящие герои”, — Павел Астахов, новый уполномоченный по правам ребенка в России после событий в Ижевске выразился предельно конкретно. Подростки, рискнув жизнью, на всю Россию заявили о своих проблемах. Директора надо посадить, интернат расформировать.  

Издалека, из Москвы, ЧП в Удмуртии выглядело примерно так.  

Однако, как оказалось, в самом Ижевске и власть, и педагоги, и остальные воспитанники на стороне... 33-летнего директора Дмитрия Гаврикова. Того самого, которого сейчас обвиняют в халатности и временно отстранили от работы. О том, что же на самом деле случилось в интернате, Дмитрий согласился рассказать только “МК”.


Со стороны он выглядит едва ли старше своих подопечных. Чуть оттопыренные уши, открытая улыбка, видно, что нервничает. Дмитрий Гавриков четырежды чемпион России по рукопашному бою и карате.  

Я пытаюсь называть его “Дмитрий Александрович”, но не получается, переходим на “Диму”.  

Он отбивается ото всех интервью, но вчера перед высокими чиновниками из Москвы твердо отстаивал свою точку зрения: “Жаль, поговорить долго не удалось. Я им только начал рассказывать о наших интернатских проблемах, педагогических, бытовых, финансовых. Тут закрытое совещание, дальше поехали. Они и в интернате пробыли всего час-два. Что можно успеть за это время? Но ничего, думаю, может, еще получится нам поговорить, ведь это же всем нам нужно...”  

О своей педагогической работе Дмитрий рассказывает так, что сразу же понимаешь — в теме человек.  

Очень редкое нынче качество — быть в теме.  

А вот попытки коллективного самоубийства в ижевском интернате все-таки... не было. Это уже уточненные оперативные данные. Семерым из одиннадцати пострадавших вены резал один-единственный человек, и тоже воспитанник интерната, 17-летний Артур Рубинчиков. Остальные трое мальчишек, правда, проделали это сами, но под его присмотром.  

Никаких страшных травм Артур товарищам не нанес: на 11 пацанов наложили всего… два шва. Сам Артур, выпивший в тот вечер около шести алкогольных коктейлей, признался, что еще и съел лезвие. Бритву в желудке не обнаружили. Только этиловый спирт.  

Наутро “жертвы суицида” как ни в чем не бывало пошли в школу. Артура после “скорой” увезли в психиатрическую больницу на обследование. Директора же Гаврикова попытались обвинить в халатности, в том, что таким диким способом дети боролись за свою свободу и против произвола взрослых, жестокого обращения, побоев воспитателей и т.д. и т.п. История прогремела на всю страну. Президент Медведев взял ситуацию под свой контроль.  

В подоплеку же случившегося никто особо не вникал.  

Артур Рубинчиков — один из самых взрослых воспитанников интерната, в силу своего возраста он командует остальными. “Условниками” — теми, кто должен бы сидеть в колонии, но по слабости здоровья туда не попал, — хулиганами, беспризорниками, сиротами, чьи родители либо на зоне, либо не помнят, что у них есть дети... Такая вот Республика ШКИД начала XXI века. Ее гражданам от десяти до семнадцати лет.  

Через неделю, 12 февраля, Артуру Рубинчикову исполняется восемнадцать. По российским законам он не может больше жить в интернате. Директор выбил ему комнату в малосемейке. Но Артур хотел остаться среди своих. Любой ценой.  

“Если все закончится нормально, для Артура, я буду с ним разговаривать. Если он ко мне придет — я буду решать его вопросы. Потому что в том, что случилось, есть и доля моей вины, — переживает Дмитрий Гавриков. — Я должен был попытаться понять, на что может быть способен Артур... На этот шаг, я думаю, он пошел от собственной слабости”.

“Вы приходите-уходите, а мы остаемся”

— Дим, а как вы сами попали в этот проблемный интернат? Вас, наверное, бросили сюда на укрепление, как каратиста?

— Да нет, сам вызвался. Это было в декабре 2006-го. Я работал тогда директором обычной спортивной школы. Но у нас был только офис, не было залов для занятий, занимались в школах после уроков. И я приехал в наше управление образования, чтобы решать эту проблему. Потому что спортсмены у нас хорошие, талантливые, работоспособные — у всех, кто в спорте, есть цель. Им хулиганить некогда. А спортзалов не хватает... Незадолго до этого мы с коллегами ездили под Геленджик, в образцовую школу-интернат педагога Михаила Щетинина, где дети занимаются, получают гуманитарное развитие, поступают потом в МГУ. Мне там понравилось. Я пришел к нам в управление и рассказал про этот опыт, чисто теоретически — вот бы и нам создать подобный интернат. Мы отвлечем ребят от улицы, подготовим их к службе в армии, научим защищать себя. У хулиганчиков снимется агрессия. В ответ на мои рассказы о том, как бы хорошо сделать то-то и то-то, мне предложили возглавить интернат №2, который существует в Ижевске лет пятьдесят. Я немного растерялся. Понимаете, мне самому в жизни, я считаю, очень повезло — я рос в полной семье, у интеллигентных родителей, закончил филологический факультет, литературу обожаю, спорт, тренеры у меня были отличные. Я знал, что где-то есть другой мир, но я туда не заглядывал. А то, что интернат этот проблемный, — все в городе наслышаны. Но у меня жизненный принцип: если сказал, надо делать. И в марте 2007-го раздается звонок. А я две связки порвал, как раз восстанавливался в санатории. “Дмитрий Александрович, приступайте к работе”. Мы с другом первый раз туда пришли, посмотреть. Помню, четыре часа дня, конец рабочей недели. Постучались — дверь открывает пьяный сантехник. “Кто вы такие? — спрашивает. — Из милиции? Из прокуратуры?” — “Почему так?” — “А к нам другие не ходят!” — “А вы отчего навеселе?” — “Так пятница же!” Так и поговорили. В понедельник я приступил к работе уже официально.  

— А прежний директор?  

— Женщина она хорошая. Но видно было, с каким удовольствием она паковала свои вещи. Она недолго проработала, года два. Тяжело ей здесь было. Да вообще интернату последнее время не везло, люди почти сразу находили для себя что-то поспокойнее, поприличнее. Зарплата у тех же воспитателей ночной смены тысяч 5—6, ну кто останется? Это после войны директорами были фронтовики, крепкие, виды видавшие. Один даже командовал штрафным батальоном. Дети здесь, скажу прямо, непростые. С простыми судьбами и легкими характерами к нам и не попадают. Я, например, приступил к работе сразу после пожара. Пацаны в комнате нюхали клей и курили. Когда все загорелось, конечно, пламя быстро потушили, но пожарные взламывали двери фомками, краска по комнатам пузырями пошла, мебель вся была покорежена, потолок в черной гари... Короче, как после бомбежки. А дети же ко всему быстро привыкают, тем более такие — для них это нормально…  

— Как вас встретили дети?  

— А что дети? У них на лицах было написано: вы приходите-уходите, а мы остаемся. Скольких они таких директоров повидали? Два месяца прошло, я машину новую взял в кредит, была “семерка” — поменял на “Гетц”. Прибежали, спрашивают: “Что, Дмитрий Александрович, вы уже от нас увольняетесь?” — “Почему?” — “Ну вы на нас уже машину сделали!” Они почему-то были твердо уверены, что в интернате крутятся большие деньги. А это совсем не так. Приходят пожарные — требуют ремонт, потому что краска пожароопасная в корпусах. Предписание все поменять мы получили, но ведь деньги на капитальный ремонт никто не дал. Потому что интернат финансируется из бюджетных средств — и сами знаете, как это все долго и больно происходит, как из Москвы спускается на места... И когда я во все это вникнул, тогда понял, во что же я ввязался. Первый год я пытался литературу у них еще преподавать, сеять доброе и вечное, а затем понял — надо срочно решать финансовые вопросы, организационные, доставать продукты, вытаскивать из милиции своих несовершеннолетних воспитанников, которые по УДО освободились из детской колонии и опять во что-то вляпались.  

— Неужели таких подростков тоже отправляют в ваш интернат? Он же не исправительный?  

— А куда их еще отправлять? Нет такого места на земле, где они нужны. Они сюда приходят — пьют, буянят, на младших плохо влияют, по ночам те выпрыгивают в окно и бегают старшим за сигаретами, за выпивкой. И ничего тут не поделаешь. У меня же не заведение тюремного типа. Закрывать их на ключ я не имею права, по той же технике противопожарной безопасности. Все, о чем я их просил: “Если выпрыгиваете в окно, то обратно возвращайтесь через дверь, пожалуйста”.  

— А какое впечатление на вас вначале произвел Артур Рубинчиков, зачинщик недавнего бунта?  

— Я его помню по первому выпускному, в мае 2007 года. Мы решили тогда праздник выпускникам интерната устроить, я договорился со своим другом, что он нам предоставит дачу для отдыха. Чтобы ребята этот день запомнили. Под мое честное слово. И действительно, ничего не порушили, не сломали — только кто-то новые хозяйские тапочки на свои старые поменял. С нами тогда поехал Артур. Еще маленький, лет четырнадцать ему было. Но он так просился. Почему-то в других машинах не нашлось места, и он сел в мою. Веселый мальчишка, любознательный, мы разговорились по дороге. Я не буду подробно рассказывать про его жизнь. Артур — сирота. Мама у него умерла, есть брат и сестра, отношения с которыми, скажем так, не сложились. Артур людям не доверял. Помню, я что-то покупал на свои средства на тот выпускной, всегда же приходится вкладываться, он, как я понимаю, это подметил: “А в чем ваш интерес?” По-житейски хитрый — раз взрослый что-то для них делает, значит, неспроста. Артур тянулся за большими, вероятно, какие-то задатки лидера у него уже проявлялись. Он тоже спортом занимался, боксер. Особого повода для беспокойства он в свои 14 не давал. У меня по списку 102 ребенка... А педагогика такая наука: никогда не знаешь, как и что повернется. Специально ребенка воспитываешь — ничего может не получиться, но бывают такие ситуации, вроде бы не имеющие особого значения, а человек преображается. У нас была одна девочка в интернате. Ну чистый ерш, с пинка дверь ко мне в кабинет открывала, авторитетов у нее никаких. И вот с нашим интернатом стала работать организация по профилактике наркомании, в ней состоят в том числе сами бывшие наркоманы. И они предложили этой девочке поработать у них летом в реабилитационном центре. Оформили временную опеку над ней, но мы ее тоже не бросали — ездили в гости, проверяли. А она не выдержала и через какое-то время сбежала, жестко там, говорит, в интернате лучше. Вернулась девчонка совсем другой, повзрослела...

Первый приговор

— В конце прошлого года воспитателя вашего интерната Чистякова судили за то, что он избил воспитанника. Именно это сейчас ставят вам в вину — проглядели, мол.  

— История на самом деле непростая. Просто никто в ней не захотел разобраться. Возможно, это был первый звоночек — педагога осудили, я считаю, ни за что, а дети решили, что могут теперь командовать взрослыми, в том числе и мной. Мальчик Сережа, которого якобы избил воспитатель, у нас был “условником”. То есть его судили за грабеж, но оставили на свободе. И он попал в интернат. Повторяю, здесь таких хватает — кантуются несколько месяцев, а затем дальше, “по этапу”. Сережа вел себя из ряда вон. Пил, курил, сбегал... В РОВД на него было новое дело. Но он понимал, что все до поры до времени, их же из службы исполнения наказания проверяют и, если поведение не соответствует, условный срок заменяют на реальный. Взрослых “закрывают” при одном-двух нарушениях. У Сережи их было 16. Я его предупреждал: “Ухожу в отпуск, напьешься — и тебя отправят в наркологию, это будет последняя капля”. Я ушел. А в тот вечер, когда якобы воспитатель его избил, Сережа опять явился пьяным, матерился, рвался в комнаты к девчонкам, и сами же ребята его пытались угомонить. Все это зафиксировали камеры видеонаблюдения, я их специально установил в коридорах, чтобы мелкие кражи пресекать и так далее. Воспитатель Чистяков сам когда-то учился в нашем интернате. Он с детьми разговаривает на их языке, поэтому его слушаются. И вот он попытался взять ситуацию под свой контроль. Отвел Сережу в комнату и минуты две с ним говорил, после чего Сережа лег спать.  

— А наутро заявил, что его избили?  

— Следов побоев не было. Но в моче были лейкоциты. Возможно, они и до этого там были. Но Сережа сказал, что его били по почкам, написал заявление в милицию. Его отвезли в больницу. Мы посчитали, что это какая-то глупость, тем более что из больницы Сережа через день сбежал обратно в интернат и на здоровье не жаловался. Чистяков даже адвоката не стал нанимать. Мы думали, что следователи во всем разберутся. Ведь были же видеосъемки, которые мы просмотрели, были свидетели хулиганского поведения. Потом выяснилось, что дело передано в суд, хотя меня самого даже не пригласили на заседания. Воспитателя приговорили к штрафу в пять тысяч рублей. К этому моменту мальчика Сережи у нас уже не было — его все-таки отправили на зону.  

— Почему же вы не уволили судимого воспитателя?  

— А потому что дети не должны управлять взрослыми. Когда некоторые воспитанники узнали про приговор Чистякову, они устроили праздник непослушания. Типа — ура, мы победили, мы теперь судим педагогов… А я сказал: “Не выйдет”. Суд не лишил Чистякова права работать воспитателем — и поэтому он остается в интернате. Я — работодатель, у меня есть такие полномочия. Я сделал выбор в пользу педагога. Если суд идет на поводу у малолетних хулиганов, то в конце концов это закончится плохо.  

— Насколько я знаю, это ведь не первый случай, когда воспитанники интерната пытались инсценировать самоубийства?  

— Было такое. Их жизнь заставляет быть хитрыми, изворотливыми и исподтишка смотреть: ага, вот это мне сделать позволили, значит, я могу наглеть дальше. Пока не остановят. Один парень в декабре у нас демонстративно пытался перерезать себе горло. Очень показательно его порезал, слегка, а перед этим оставил две предсмертные записки, причем одну сразу отправил в инстанцию по правам ребенка... Еще несколько пацанов не хотели давать показания в милиции — они совершили правонарушения и, чтобы их не допрашивали, тоже якобы массово начали резать вены. Это развлечение мы быстро пресекли. По фактам были проведены проверки, чьего-то злого умысла не обнаружено.  

— Ну надо же что-то с этим делать...  

 — А что я могу? Я работаю с тем контингентом, который ко мне приходит. Они уже приходят с улицы, с приговорами, никому не верят, играют постоянно. Интернат — такое чистилище, буферная зона. А я детям верю. Пытаюсь, вернее. До последнего. Но они должны понимать, что я сильнее. Никакого постоянного конфликта между педагогами и воспитанниками интерната не было, поверьте. Это просто мы так живем. Мы ими пытаемся управлять, направлять в нужное русло, наставить на правильный путь. А они... Но как можно разговаривать с тем же Артуром Рубинчиковым, когда он сидит перед тобой на стуле, ты смотришь ему в глаза и что-то объясняешь, а он вдруг, ни слова не говоря, поворачивается к тебе спиной, встает и уходит, и руки в брюки. И твое слово для него не указ, он тебя в упор не видит.  

Роль личности, вляпавшейся в историю  

— Вы же говорили, что раньше Артур был веселым любознательным пареньком.  

— Этим летом все изменилось. Прежние выпускники ушли. Артур стал старшим и понял свою силу. Начал ею пользоваться. Я отправил его в спортивный лагерь, он оттуда сбежал. Неохота было ходить строем, бегать кроссы, привыкать к дисциплине... Поехал в другой лагерь, в “Ласточку”. Там снова вышел конфликт.

 Интернатовские посчитали, что к ним плохо относятся, что их держат за второй сорт. Мы приехали разбираться. Зачинщиком снова выступал Артур. Я смотрю на него и вдруг вижу совершенно другой взгляд, не хотелось бы говорить банальности, что был он волчий. Другой. “Вы НИКОГДА нас не поймете и не встанете на наше место, НИКОГДА”, — заявил он мне. Я понял, что мы по разные стороны теперь. Потому что есть какие-то вечные ценности, о которых мы им говорим, убеждаем, но за порогом их встречает совершенно другой мир, и интернатовские дети понимают, что со всеми своими задатками и способностями в этом взрослом мире они будут никем, вторым сортом. Только в интернате среди своих они что-то и значат. Это Артура угнетало, конечно. Он парень умный. Он понимал, что у него нет возможности выбирать, нет свободы, не свободы уголовной — а реальной, когда ты делаешь то, что тебе нравится. Достичь же мнимой свободы проще в бузе... Он начал пить, хулиганить, прогуливать занятия, им предлагают освоить профессию парикмахера, бесплатно, это же неплохо иметь хоть какие-то навыки перед выходом во взрослую жизнь, но Артур на уроки не ходил принципиально.  

— Возможно, это был кризис роста. Мальчишка боялся взрослеть. Ведь другого дома, кроме интерната, у него, как я поняла, не было. А из интерната он должен был на днях уйти.  

— Есть российские законы. По ним 18-летний парень должен покинуть стены нашего учебного заведения, если у него есть жилье. Жилье у Рубинчикова было, мы выбили ему малосемейку. Я понимал его метания, предлагал ему пять вариантов того, как можно задержаться в интернате. Он мог бы жить у себя, но ездить к нам доучиваться в школу. Мог бы поступить в педагогическое училище и потом прийти сюда работать, мог бы... Он ничего этого и слушать не захотел. Ему почему-то казалось, что я пытаюсь его из интерната специально убрать. Незадолго до случившегося он даже сходил в прокуратуру, чтобы проверить правильность моих доводов. Там ему озвучили те же самые законы. Они для всех одни. Мы собирались педсоставом, объясняли ему, что и как в состоянии для него сделать. Но он видел в нас врагов. У него случился внутренний конфликт с самим собой. Он понимал правоту взрослых, мою правоту, но не желал ее принять. И тогда он, как ему казалось, нашел оптимальное для себя решение.  

— Порезал вены младшим воспитанникам?

— Все спонтанно случилось. Они вечером в “Менеджера” мирно играли, это такая настольная игра. Артур послал самого безропотного шестиклассника за спиртным, началась буза... С чего, как... Мебель громили, окна. Артур взял в руки бритву. Что у него в этот момент в голове перемкнуло? Насколько серьезно? Когда я примчался в интернат, там уже была милиция, врачи, шумиха. Артур тихо сидел в сторонке, его охраняли, девчонки толпились рядом. Я им говорю: “Уйдите!” Не уходят. “Артур, скажи им”. “Ну это... валите спать”, — и даже в такой ситуации дети его послушались, разошлись...  

— И все же почему он так поступил, как вы думаете?  

— Возможно, он посчитал, что после такого происшествия меня снимут, в интернат придет новый директор и с новым можно будет договориться. Он же показал свою силу, следовательно, с ним будут считаться. Он останется в интернате. Не знаю... Наивно все это. Мне кажется, он пошел на этот шаг от какой-то своей внутренней слабости. Он же не себе резал вены — младшим.

* * *

— Вам теперь официально запретили бывать в интернате. До окончания расследования. Прямо как в Америке — не приближаться ближе стольких-то метров...  

— Ну да, чтобы не влиял на показания детей. Нельзя появляться на территории. А они, вот смешные, письма пишут в мою защиту, девчонки особенно. Я даже и не думал, что я до такой степени им небезразличен, что они кинутся меня защищать. Сначала “маячки” на телефон слали: перезвоните, экономные, понятное дело, денег жалко. А я в прокуратуре сижу, куда я им перезвоню? Тогда они сами стали названивать. Так яростно меня оправдывают. Да и вообще, меня все поддержали — друзья, малознакомые люди. Удивительно просто. Я ведь думал, что так и не смог за эти три года что-то в их души вложить. Но, наверное, смог все-таки.  

— Дим, ну и как? Останетесь? Дети ведь вас ждут.

— Семья против. А я не знаю. Обидно будет бросить все на полпути...
Ижевск.

Что еще почитать

В регионах

Новости

Самое читаемое

Реклама

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру