— Вы в своих произведениях вскрывали язвы комсомола. Для этого требовалась храбрость, вы чувствовали противодействие режима?
— Я повесть «ЧП районного масштаба» написал в 1981 году, и она четыре года лежала, ждала перестройки. Советская власть не мешала многим писателям сочинять книги, которые достаточно жестко ее критикуют. Но у таких писателей было два варианта: либо, как Распутин, Трифонов, довольно долго ждать публикации, но рано или поздно эти произведения выходили в журналах. И меняли мировоззрение общества. Другой тип людей предпочитал другой вариант: издаваться за рубежом. Я принадлежал к тем людям, которые считали, что нужно издаваться в СССР.
Мне предлагали напечататься за «железным занавесом» — не соглашался. Да, пришлось долго ждать, эта книга должна была выйти еще в 1982 году, но тогда комсомол снял ее из номера «Юности». Хотя сказать, что по отношению ко мне был какой-то прессинг или меня преследовали за мою книгу, я не могу.
А потом, в середине восьмидесятых, выходит постановление ЦК партии о совершенствовании работы по руководству комсомолом. Тогда так было устроено: если выходит жесткое постановление о борьбе с недостатками — должны появиться художественные произведения, которые их вскрывают. И вот вышло постановление — звонят из высокого кабинета в Союз писателей и говорят: «Надо что-то критическое о комсомоле». Там отвечают: «У нас только одна такая повесть — Полякова, но вы же ее сами зарубили»... «Да? — удивляются «наверху». — Ну пришлите нам снова». Прислали, они почитали, говорят: «Хорошая повесть». «Да вы же сами ее зарубили»! Отвечают: «Ну вы же коммунисты. Вы должны были спорить с нами. Что ж вы не доказали свою точку зрения»? Ну вот так вышла эта повесть.
— Кто был прообразом комсомольского секретаря из этой повести и как он вписался в посткомсомольскую жизнь?
— Прообразов было два: Павел Гусев, с которым я работал в Краснопресненском бюро райкома, и первый секретарь Бауманского райкома. Образ был собирательный, а судьбы у них потом сложились по-разному. Павел Николаевич вписался в новые отношения, а второй — не смог, запил, и его зарезали в пьяной драке. У комсомольских вожаков в постсоветские годы судьбы складывались очень по-разному...
А первым человеком, который услышал «ЧП районного масштаба», был Гусев. Когда я ее написал, он приехал ко мне в Переделкино, мы пили водку, и я ему всю ночь ее читал. Он выслушал и сказал: «Ее никогда не напечатают», и сам же напечатал главу «Собрание на майонезном заводе», за что получил свой первый выговор как главный редактор.
— Крушение комсомола, как и крушение Советского Союза, кто-то воспринял как облегчение, а кто-то — как трагедию. Вы из какого числа?
— Конечно, как трагедию... Я любое крушение воспринимаю как трагедию, а людей, которых крушения радуют, мне не понять. Комсомол, конечно, был странной организацией. Я вспоминаю все эти духоподъемные собрания... Вот однажды я был делегатом съезда и выступил, рассказал о неуставных отношениях в армии и своей повести «Сто дней до приказа», которую не печатали. Объявили перерыв, после которого на трибуну вышел афганец, герой Советского Союза и стал говорить, что писатель нес бред, а на самом деле никаких неуставных отношений в армии нет и никогда не бывало. Все захлопали, и зал встал.
А я остался сидеть. Рядом со мной стояли руководители нашей делегации от Красной Пресни. И они меня под локти поднимают, говорят: «Хлопай»! Я отказываюсь, а они: «Хлопай, съезд на нас смотрит, ты же нас подведешь, хлопай, потом все выясним»! Я-то писатель, меня дальше Сибири не сошлют, а они профессиональные комсомольские работники, им есть что терять, они за меня отвечают... И я стоял и хлопал человеку, который с трибуны обругал меня и нес полную чепуху, вранье! Самое интересное, что когда я вышел в перерыв — ко мне бросились делегаты в военной форме, жали руку и говорили: «Юра, не обращай на него внимания, его заставили так выступить. Мы же все видим, сами не можем ничего поделать с дедовщиной, это кошмар, ты все правильно сказал, ты молодец»... Вот такая была сложная жизнь в комсомоле, но я думаю, что она принципиально от нынешней не отличается.
— Есть две версии: одна — что комсомол реагировал на вызовы и смягчал противоречия, которые накапливались в социалистической системе, создавая, к примеру, рок-клубы. Вторая — что именно благодаря тому, что комсомол создал эти рок-клубы, все и рухнуло. Ваше мнение?
— Комсомол, конечно, старался в своих новых формах откликаться на запросы молодежной жизни, соответствовать реальности. Старался до последнего, и ему за это нужно сказать спасибо. Кстати, комсомол первым деидеологизировался. Я это очень хорошо помню, уже в 1987 году комсомольские руководители помогали снимать фильм по моей повести, фильм получился жестче, чем книга. Говорили: «Снимайте как хотите».
Комсомол старался не отстать от времени, и я думаю, что рано или поздно мы к нему вернемся. Не в том смысле, что какая-то одна организация поглотит всю молодежь. Но какой-то поддержанный государством лидер в молодежном движении должен быть...
— Именно и обязательно — поддержанный государством?
— Конечно. Ну а как же? Вот вспомните, начался кризис, банки просели — их кто поддержал? Государство. У кого еще есть такие возможности? Государство не хотело, чтобы они лопнули, оно помогло, и никто не сказал, что это нарушение рыночного механизма, принципа состязательности и демократии. Но если оно вкладывает в банки, почему бы не вложить в молодежь?
У нас же все за счет государства делается, у нас олигархи существуют за счет бюджета, и никого это не шокирует. А выделить деньги на молодежь — это почему-то сразу нарушение принципа либерализма. Ну что за бред?
Комсомол — это была организация, в которую 90% молодежи хотели вступить. Остальных, в мое время, никто туда пинками не загонял. И я не удивлюсь, если и современной молодежью подобная организация будет востребована.
