Алексей Герман считается одним из самых сложных режиссеров. «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны», «Мой друг Иван Лапшин», «Хрусталев, машину!» прославились не только благодаря исключительной правде в каждом кадре и высочайшему мастерству творческой группы, но и благодаря усиливающемуся с каждым новым фильмом ощущению иррациональности навалившегося на тебя с экрана потока образов.
Всю эту сложность Антон Долин пытается не столько объяснить, сколько описать, выбирая самую адекватную альтернативу киноязыку Германа — картины Босха и Брейгеля-старшего.
Но слова самого героя книги ясные, простые и без лишних сантиментов. Читаешь — и понимаешь: ну да, так все и было. А как иначе?
Вот, например, история кадра в фильме «Мой друг Иван Лапшин», где Андрей Миронов играет человека, получившего только что ножом в живот. Герман понимает, что просто грим здесь не поможет:
«Я тогда показываю ему дорожку между бараками, где мы снимали эту сцену: она состоит из смеси говна шведского, говна Петра Первого, говна Нарышкина, говна лакеев Екатерины, немножко пыли... А там еще рядом огороды клубничные, тоже сделанные из говна. „Так вот, мы сейчас эту дорожку польем, и ты ткнешься туда лицом. Высохнет — будет то, что надо“. Долго вели с ним переговоры. Наконец, проклиная все, ложится, сует лицо в говно, потом поднимает. С него текут сопли. Я говорю: „Пошевели еще, пошевели“. Поднимаю глаза на второго оператора Толю Родионова, а тот руками делает крест: все, свет кончился! И все убегают, сначала сунув мне воду, мыльницу и полотенце. Миронов поднимает голову и сразу все понимает: „Сволочи! Какие сволочи!..“ Ну что, макался и второй раз. Здорово получилось».
Актерам статусом поменьше доставалось еще больше. Когда Филиппенко, также игравшему в «Лапшине» одну из ролей, в родном театре имени Вахтангова не отпустили в Астрахань на съемки, ему тут же нашли дублера — из местных зэков. Зэку поначалу идея сняться в кино не понравилась, и он выражал свое недовольство крепким матом. Уговаривали зэка привычным для него способом — побоями в кустах. Раз избили. Два. Герман стоит рядом, приговаривает: «Тебя будут бить каждый раз, когда будешь на меня повышать голос. Думаю, тебя могут убить. Ты у меня будешь артистом».
Или про Андрея Болтнева, для которого роль Лапшина так и осталась самым заметным появлением на экране. Герман очень гордился, что отстоял именно его на эту роль, оставив не у дел нескольких народных артистов, утвержденных худсоветом. Все дело в редком лице Болтнева, полностью отвечавшего творческому замыслу режиссера. И вот Герман вспоминает прощание с актером, ушедшим из жизни в 1995 году в возрасте 49 лет:
«Я стоял у гроба и видел лицо человека из Красной книги. Человека, который был расстрелян в 1937 году. Первый раз в жизни я понял, что попал точно. Что добился того, чего хотел».
Ни слова соболезнования. Да и об ушедшем актере, по большому счету, ни слова. Только похвала себе как режиссеру. Заметил, добился, впервые в жизни попал точно.
Читаешь это и понимаешь: ужас.
Смотришь на экран — превосходно.
Снова в книгу — кошмар.
Опять на экран — гениально.
Сила Германа как раз в этой его бескомпромиссности. Ведя долгий рассказ о собственной жизни, Алексей Юрьевич успевает недобрым словом помянуть практически всех коллег по цеху. А многим из них он успел высказать все, что о них думает, в лицо. Вот, например, как он отвечает Сергею Герасимову на претензии в недостоверности своих фильмов: «Сергей Аполлинариевич, это вы были любимец Сталина, весь в орденах. Жили так, как не жил никто, и для вас были широкие улицы в Ленинграде. А я снимал в Астрахани. Для вас народ не значил ничего, а значили указания. Я снял кино о том, как жила страна, а не о том, как жили вы».
Но зато не скупится на похвалу тем людям, которые, по его мнению, этого действительно заслуживают. В первую очередь это отец, Юрий Герман, — товарищ Сталина и крупный советский писатель. Его первый учитель — Георгий Товстоногов. Главный соавтор и спутник по жизни — жена Светлана Кармалита. Константин Симонов, по книге которого он сделал картину «Двадцать дней без войны» и который позже во всем Герману помогал, как помогал многим-многим людям. Про его трагическую смерть Герман написал просто: «Смерть Симонова — результат нормальной врачебной ошибки. „Врачи анкетные, полы паркетные“, как сказал другой поэт». Видимо, с тех пор в России мало что поменялось.
Книга начинается с вопроса, который Герман задает себе сам: «А я счастливый человек?» А заканчивается размышлением о полном творческом одиночестве (сегодня ему совершенно не хочется снимать кино) и признанием:
«А к себе как к художнику я отношусь достаточно иронически. Мне достаточно посмотреть кусок „Андрея Рублева“ Тарковского или кусок „Рима“ Феллини, чтобы поставить себя на место».