Над “долгостроем” Алексея Германа в киношных кругах не шутит только ленивый. “Хрусталев, машину!” он снимал шесть лет. Сейчас к завершению подходит восьмилетняя работа над фильмом “Трудно быть богом”. Те, кто видел материалы картины, уверены: нас ждет очередной шедевр. Очередной — потому что иначе как шедевры Герман не снимает. Видимо, поэтому руководство советского кино аккуратно укладывало на полку и “Седьмой спутник”, снятый им совместно с Григорием Ароновым, и “Проверку на дорогах”, и “Мой друг Иван Лапшин”. Что и говорить, Германом быть нелегко!
Накануне юбилея “МК” расспросил об отце режиссера Алексея Германа-младшего.
— Алексей, как отец вас воспитывал?
— У папы всегда каким-то удивительным образом получалось воспитывать меня, не воспитывая в прямом смысле. Он никогда не проводил таких “бесед отца с сыном”. Никогда не позволял себе навязчивости, которая обычно у детей вызывает раздражение. Был тактичен. Старался и старается до сих пор быть скорее старшим товарищем, нежели отцом. По-моему, это очень правильно. Какие-то принципы, которым я стараюсь в жизни следовать, были даны в четкой и вместе с тем ненавязчивой форме. Правда, пару раз, когда я себя дурно вел в детстве, он пытался меня выпороть. Но каждый раз у меня чудовищно поднималась температура: тридцать девять градусов примерно. Папа в этот момент страшно пугался, извинялся. (Смеется.) И вызывал врача. Больше он меня не порол. Да и не понадобилось.
— Вы были послушным мальчиком?
— Да, таким домашним. За исключением нескольких моментов, я был домашний питерский ребенок.
— Что за принципы Алексей Георгиевич вам передал?
— Нормальные принципы, которым следует большинство людей. Мой отец почти никогда не врет. В нашей семье не принято делать дурных поступков, за которые будет потом стыдно. В нашей семье никогда не было принято воровать — и в прямом, и в широком смысле. Для нас всегда интересы семьи были важней, чем интересы отдельного ее члена. И еще: всегда считался важным вопрос: кому можно подать руку, а кому нельзя. Отец призывал не подавать руки людям, которые совершают дурные поступки.
— Что входит в понятие дурных поступков с точки зрения вашего отца?
— В свое время его настойчиво звали в Голливуд. Это был конец 80-х — начало 90-х. Его картины — “Проверка на дорогах”, “Мой друг Иван Лапшин” — сначала легли на полку, а потом они разом вышли и привлекли внимание за рубежом. Тут Голливуд и стал предлагать коммерчески завлекательные проекты. А в это время наша семья жила, скажем так, небогато. Как и вся страна. Естественно, отец все деньги отдавал в семью, но их было настолько мало, что, помню, у меня была куртка, которую кто-то из знакомых отдал, и она застегивалась булавками. Так вот, папа предпочел вернуться в нищий Петербург и начать снимать фильм “Хрусталев, машину!” на умиравшем тогда “Ленфильме”, где постоянно отключались то свет, то вода. Для отца сделать эту картину — про страну, про нашу жизнь — было важнее, чем работы в Америке. Ведь есть в жизни вещи важнее карьеры. И он был абсолютно прав, не променяв нищий, страшный Петербург на прекрасный город Лос-Анджелес, где растут пальмы и богатые люди живут в особняках. В этом было и мужество, и стойкость, и просто человеческое желание жить и работать здесь, а не где-то за границей. Он был прав, потому что себя не потерял, не дал меркантильным соображениям себя погубить. И сохранил себя как крупнейшего, на мой взгляд, художника.
— Вы бывали у Алексея Георгиевича на съемках? Какой он на съемочной площадке?
— Есть режиссеры, которые все время орут, им нравится быть режиссером, ходить с мегафоном, фотографироваться. Играть роль. Отец никогда эту роль не играет, не становится карикатурным персонажем известного мультфильма “Фильм! Фильм! Фильм!”. Потому что он и есть режиссер. Он так устроен, это его жизнь. Иногда он бывает гневным — это же сложная профессия, которой занимаются крайне эмоциональные люди. Он такой, каким должен быть человек, который пытается что-то важное найти — иногда в муках — и что-то важное создать. Таким, знаете, тираническим персонажем он никогда не был. Отца всегда любит его съемочная группа. Если у кого-то из сотрудников что-то плохое происходит, он садится в машину, куда-то мчится, начинает хлопотать, устраивать кого-то в больницу, может отдать последние деньги.
— Алексей Георгиевич называет своей главной отрицательной чертой мнительность. В чем она проявляется?
— У нас вся семья мнительная по мелочам. Мы все время находим в себе какие-то болезни. Это из той истории: не дай бог, в руки попадет медицинский справочник!..
— Алексей Георгиевич и его жена и соавтор Светлана Игоревна Кармалита считаются идеальной парой.
— Папа и мама очень любят друг друга, занимаются одним делом, поддерживают друг друга. Они жертвуют один ради другого без надрыва, естественно. Не было бы мамы — не было бы папы, не было бы папы — не было бы мамы. Такое неразрывное единство. Мама — не только жена, она и товарищ, и плечо, которое подставляет во все сложные моменты жизни. В середине 90-х я ни разу от мамы не слышал никаких упреков в адрес папы: “Вот другие, а ты…” Это даже представить невозможно. Когда папе запретили работать после картины “Мой друг Иван Лапшин”, они с мамой писали сценарии, чтобы как-то прокормиться, и выпускали их под маминым именем. Кстати, в “Иване Лапшине” нет ничего крамольного — по нашим нынешним представлениям. А тогда ему ставили в укор, что город, в котором происходит действие, выглядит нищим. Фильм снимался в Астрахани. Я там недавно был: Астрахань точно такая же, как была тогда. Разве что за страшными деревянными домами проглядывают современные здания супермаркетов.
— Вам приходилось видеть отца в абсолютном отчаянии?
— Да пожалуй, что и нет.
— А счастливым?
— Сколько угодно. И это всегда связано с работой — когда получается кадр, когда он понимает, что фильм складывается.
— Как Алексей Герман относится к наградам?
— Спокойно. Награды от коллег — это за фильм, а государственные — это за путь. Я так понимаю. Мне кажется, и то и другое важно. Есть люди, которые изо всех сил стремятся что-то получить: интригуют, звонят, выпрашивают… Отец ничего этого не делал, поэтому и принимал награды с достоинством, спокойно. Понимая, что они оправданы тяжелой многолетней работой, сорванным здоровьем. Словом, реагировал как крупный художник, каким он, на мой взгляд, является.
— Вам не страшно было показывать свои работы такому крупному режиссеру?
— А отец не смотрит моих фильмов. И я его понимаю. У меня так же устроена нервная система. Мне было бы страшно смотреть работу сына: а вдруг она плохая?..
— Как Алексей Герман относится к молодым режиссерам?
— Когда он не захотел работать в Голливуде, то на фактически не работающем “Ленфильме”, в нескольких небольших комнатах, он основал СПиЭФ — Студию первого и экспериментального фильма. Отец тратил на это время, силы. И на этой студии свои первые картины снимали молодые режиссеры, которые приехали из разных городов России. Например, Алексей Балабанов, Лидия Боброва. Представляете, что это было: в годы, когда кино почти не делалось, дать молодым возможность снимать. Отец по большому счету создал школу. Кроме того, он преподавал на Высших курсах сценаристов и режиссеров, где у него выучились, к примеру, режиссер Мурадов, который снял картину “Змей”, режиссер Салахутдинов, который снял очень хороший фильм “Кружение в пределах кольцевой”.
— Вы можете дать образное определение личности и внешности вашего отца?
— Сейчас. (Задумывается.) Такой огромный лев, задумчивый, немножко рассеянный, потому что не может выдумать четверостишие.
— Почему четверостишие?
— Ну, творческие муки, он старается что-то выдумать. Не уверен, что я дал хороший художественный образ. Но примерно так.
— Что бы вы пожелали Алексею Георгиевичу в день рождения?
— Желать папочке что-то через газету — какое-то безумие, на мой взгляд. Я его люблю, очень уважаю. А пожелания все сделаю лично ему.
— Некоторое время назад Алексей Герман утверждал, что, закончив работу над фильмом “Трудно быть богом”, он уйдет из кино. Это правда?
— У него надо спрашивать. Но я, честно говоря, его вне кино не представляю.
6 малоизвестных фактов из жизни Алексея Германа