Представьте, что политики, как Дориан Грей, видели бы свое истинное лицо на портрете — то-то жуткие картинки получились бы! Но портретисты государственных людей по большей части жалеют. А сами “фигуранты” ради увековечивания себя маслом на холсте готовы часами неподвижно позировать, терпя неудобства и не осмеливаясь даже почесаться. О том, как художники видят политиков — и наоборот, — мы и решили узнать...
Александр Шилов написал многих политиков и не скрывает этого. Вся его галерея на Знаменке увешана фотографиями, где Александр Максович заснят с сильными мира сего — от Бородина до Людмилы Путиной, от Патрушева до Селезнева. И большинство из них имеют портреты “от Шилова”.
— Сейчас престижно иметь собственный портрет кисти известного живописца. Советские партдеятели были так же амбициозны?
— Они хотели бы иметь свой портрет, но многие боялись. Я, помню, написал одного чиновника, так его вызвал на ковер начальник и устроил разнос: “Я тебя с работы уволю — ты что, решил стать великим?”
При Брежневе вторым человеком в государстве был Кириленко. Брежнев, когда в отпуск уходил, всегда его на “хозяйстве” оставлял. И вот однажды, году в 81-м — я только институт закончил и жил в коммуналке без ванной, — мне звонит тогдашний министр культуры РСФСР Мелентьев. А буквально накануне прошла моя первая большая выставка. Мелентьев говорит, что у Кириленко 70-летие и нужно написать его портрет. Я отвечаю: пишу только с натуры. Через несколько дней вызывают меня в ЦК и предупреждают: “Только не вздумай ни о чем просить!” А у меня и в мыслях не было. Но Кириленко начал с того, что стал выяснять, как живу. Я ему все честно рассказал, сделал за несколько сеансов карандашные наброски и потом написал портрет. Это был мой первый портрет большого политика. И скажу честно — через некоторое время мне дали большую двухкомнатную квартиру у Театра Советской Армии. Потом Кириленко просил еще его жену написать — это я уже на дачу к нему приезжал. Очень скромный был человек...
— Нынешние политики такие же скромные?
— Писал я портрет Лужкова. Перед этим много раз предлагал, но он стеснялся. Наконец его приближенные уговорили. У нас было сеансов десять, и он, при своей занятости, ни разу не опоздал. Вел себя скромно, мы с ним вспоминали детство.
— Кого из видных политических деятелей вы недавно писали?
— Селезнева. Знаете, сколько писал? Полтора года. У него не было времени позировать. Я писал этот портрет из чувства благодарности. Когда я пришел в Госдуму в 96-м году, настроение было хуже катастрофического, и я сказал, что хочу отдать все картины. Селезнев меня правильно понял. Созвал пленарное заседание, и депутаты проголосовали за создание Государственной картинной галереи на основе моего дара стране.
— Вы делали портрет и теперешнего селезневского оппонента Зюганова. Он как вам показался?
— Очень образованный и сведущий человек. Можно соглашаться, не соглашаться с ним — дело каждого. Часто почему-то у нас делают упор на внешность политического деятеля. Разве это имеет значение? Ну родился человек с родинкой — так ведь он в этом не виноват.
— Что самое сложное, когда пишешь портрет политика?
— Заглянуть в его истинное нутро. Политик его прячет — ему приходится постоянно вилять, скрывать свои мысли. Это как панцирь, иначе его быстро съедят. Вот люди наблюдают, предположим, за Жириновским. И у них возникает ощущение, что он крикун, кривляка. А он в жизни совсем другой. Узнал об этом, когда его писал. Очень образованный, дисциплинированный, спокойный. Но единственное — и я в этом убежден — он как мужчина одинок. И отсюда в нем, как мне кажется, агрессия по отношению к женщинам. Он, я думаю, не встретил той женщины, к груди которой мог бы прислониться и отвести душу.
— Путина не хотелось бы написать?
— С удовольствием. Я знаю, что мне надо выразить в нем. То, что видно мне сразу, — у него стало совсем другое лицо. И внутреннее состояние. Появилась усталость и много печали в лице. На него свалилось столько всего: страна в жутком состоянии, ответственность великая. Ему очень тяжело. И главное — глаза. У него стали глаза страдающего человека.
Еще на эту тему:
А ЧОЙ-ТО ОН ВО ФРАКЕ?
ПЬЯНЫЙ ПРИМИТИВИЗМ